Когда капитан Зернов приехал в штаб полка, там всё уже знали. За час до его приезда радио передавало письма на фронт. Лейтенант Онищенко сидел у радиоприемника и слушал Москву. Неожиданно диктор произнес:
– Капитан Зернов! В нашей студии у микрофона находится мать вашей жены – Татьяна Ивановна Орлова.
Затем Онищенко услышал выступление Татьяны Ивановны. Взволнованным голосом Татьяна Ивановна сообщала дорогому зятю о том, что двадцать третьего марта у Любы – жены Зернова, родилась девочка.
Через несколько минут всему штабу стало известно о том, что капитан Зернов стал отцом семейства.
Зернов вошел в кабинет майора. Кроме начальника штаба, там находилось несколько офицеров.
Козырнув майору и товарищам, Зернов удивленно огляделся. Все смотрели на капитана и загадочно улыбались.
– Что это у вас лица какие странные? – спросил Зернов. – А? Что-нибудь случилось?
– Завтра вы вылетаете в командировку в Москву, – сказал майор, – Это вам известно?
– Да, я уже получил приказание.
– Вот и соедините кстати полезное с приятным, – сказал майор.
– Товарищи, не томите! В чем дело?
– Лейтенант Онищенко, доложите капитану обстановку.
Онищенко встал и, подмигнув товарищам, спокойно сказал:
– Согласно передаче московского радио вас, товарищ капитан, наградили…
– Чем? – удивился Зернов.
– Дочкой. По сообщению из авторитетных источников в лице нашей уважаемой тещи, у вашей супруги родилась девочка…
– Что? – Зернов стремительно подошел к Онищенко и схватил его за плечи. – Что ты сказал?
– Спокойно! – сказал Онищенко. – Спокойно!
– Поздравляю вас, папаша! – торжественно сказал майор и троекратно, со щеки на щеку расцеловал потрясенного Зернова.
– Как назвать дочку думаете? – спросил майор.
– А?.. Не знаю… Слушай, Онищенко, друг… Какие подробности?.. Что она там еще говорила?..
– Выступление вашей тещи, товарищ капитан, носило краткий характер. Состояние здоровья супруги и дочери отличное…
– Дочери… – улыбаясь, повторил Зернов, – моей дочери…
– Вам не приходилось замечать, товарищ майор, какой рассеянный вид имеют молодые отцы? – сказал один из офицеров, инженер-капитан Левин. – Я вас прошу, товарищи посмотрите на это лицо!.. Полное отсутствие мыслей. Открытый рот. Блуждающие глаза!.. Очнитесь, Зернов!..
– Да… – Зернов вздохнул. – Да. Вот это да, товарищи, а?..
– Яркая речь, – заметил Онищенко, – просто заслушаешься!
– Будете в Москве, передайте привет и мои поздравления жене, – сказал майор, – ну и дочку поцелуйте, конечно!..
– Спасибо! – улыбнулся Зернов. – Передам привет, поцелую, всё сделаю!..
Самолет приземлился в Москве на центральном аэродроме. Зернов позвонил домой. Обрадованная Татьяна Ивановна сообщила ему о том, что Люба с дочкой еще в родильном доме, и капитан прямо с аэродрома поехал по указанному Татьяной Ивановной адресу.
В Москве была весна. Весело светило солнце. Вдоль тротуаров бежали ручьи. Капитан Зернов сидел в троллейбусе. Рядом с ним с ребенком на руках сидела молодая женщина.
– Мальчик? – спросил капитан.
– Девочка, – ответила женщина, – дочка.
– И у меня, между прочим, дочка, – сообщил капитан.
– Большая?
– Да. Порядочная. Дней пять.
– Поздравляю вас, – улыбнулась женщина.
– Спасибо!
На Арбатской площади девушка продавала ветки мимозы.
– Прошу вас, – сказал капитан.
– Сколько вам?
– Как сколько? – удивился Зернов. – Всё!..
Во дворе родильного дома стояло несколько мужчин.
– Скажите, пожалуйста, – спросил Зернов, – как пройти в родильный дом?
– Как пройти, – усмехнулся мужчина, – мы сами думаем, как пройти!..
– Почему?
– А потому, товарищ капитан, что нашего брата – отца туда не пускают.
– Как же так?.. Я же с фронта…
– Всё равно. Там, знаете, в первом этаже бабка сидит. Такая, знаете, непроходимая бабка. Уникум просто, честное слово. Я ее уговаривал, два билета в оперетту принес, – отказалась, шоколадом кормил, никакого впечатления. «Вы, – говорит, – мою бдительность не усыпляйте, гражданин. Всё равно туда ходу нет!»
– Что же делать? – спросил Зернов. – Мне надо на Любу посмотреть и на девочку…
– У вас тоже девочка? Сколько весит?
– Не знаю.
– Моя семь фунтов и три четверти. Как считаете, ничего?..
– Ничего, – рассеянно ответил Зернов, – приличный вес.
Зернов направился к под'езду. Навстречу со ступенек спускался лейтенант с двумя рядами ленточек и золотой звездой на груди. Лейтенант остановился и, взяв Зернова за рукав, сказал:
– Можете представить, товарищ капитан, я пять рек форсировал, а эту вот старушку – ну, никак!.. Не пускает и всё! «Вы, – говорит, – инфекцию принесете!» Я говорю – какая у меня инфекция? У меня одни цветы!..
Зернов вошел в под'езд. В залитом солнцем вестибюле сидел старик-швейцар и читал «Вечернюю Москву». Капитан с надеждой взглянул на старика и сказал бодрым голосом:
– Приветствую вас, папаша!
– Здравствуйте, – степенно ответил старик, – с чем вас позволите поздравить?
– С дочкой. Вот хочу пройти, повидать.
– Не пройдете. Хорошая дочка?
– Не знаю. Хочу лично, так сказать…
– Лично нельзя.
– Слушайте, папаша. Вы поймите, я на фронте, в Германии…
– Это, значит, прямо из логова зверя?
– Совершенно верно, из логова… Как бы мне, папаша, наверх, а?
– Наверх нельзя. Ну, как он, немец-то, чует, что ему гибель пришла?
– Чует. Мне всего минут на десять…
– Хоть на пять, всё равно нельзя.
– Знаете, что, папаша. – Зернов достал из кармана зажигалку, – очень вы на меня приятное, знаете ли, впечатление производите. Позвольте вам подарить эту зажигалочку…
– Покорно благодарю. Это что ж, выходит, трофей?
– Да. Так как же быть, папаша?
Старик прикурил от зажигалки, посмотрел на озабоченное лицо капитана и сделал ему знак пальцем. Зернов склонился к старику.
– Слышь-ка, ты вот что сделай. Там на первой площадке столик стоит, а за столиком бабка – Прасковья Михайловна.
– Это дело безнадежное, – сказал Зернов, – мне про нее говорили…
– Ты меня слушай. К этой бабке секрет имеется, один военный вот вроде вас, он почти что прошел…
– Какой секрет?
– У Прасковьи Михайловны – внук сержант Алешка Граков то же самое в Германии воюет. Вот, значит, ты поздоровайся и скажи, что вроде привет привез от Алешки. А там, слово за слово, может и уговоришь…
– Алешка Граков? Ладно, попробую… Спасибо, папаша…
Зернов поднялся на площадку. За столиком в безукоризненно белом халате сидела старушка с непроницаемым лицом.
– Здравствуйте, Прасковья Михайловна, – приветливо сказал Зернов.
– Здравствуйте, товарищ офицер… А вы откуда же это мое имя, отчество знаете? Не иначе вам швейцар наш, Прохор, нашептал…
– Нет. Почему?.. Я это, как говорится, сам, одним словом, знаю или, как говорится, догадываюсь…
– Фамилия-то ваша как?
– Зернов.
Прасковья Михайловна заглянула в книгу.
– Зернова Любовь Александровна. Дочка. Вес восемь с половиной. Хорошая дочка. Поздравляю. Записку передавать будете?
– Нет. Зачем? Дочка-то, он же еще читать не умеет. Я хотел, так сказать, лично поговорить, – осторожно пошутил Зернов…
– Туда ходу нет, товарищ офицер. Всего хорошего. Готовьте коляску, всякое приданое. Ждите жену с дочкой дома…
– Да, я понимаю, – сказал Зернов.
И, решив начать генеральное наступление, приступил к подготовке.
– Вы знаете, Прасковья Михайловна, когда редко видишься с человеком, всегда стремишься с ним повидаться… У вас, наверно, никого на фронте нет?..
– Как же нет? Алешка-внук. В Германии…
– Да что вы? – неестественно удивился Зернов. – Тоже в Германии? Алешка? Это какой же, интересно, Алешка?.. Уж не Граков ли?
– Граков, – подозрительно щурясь, сказала Прасковья Михайловна, – а вы, что, встречали его?
– Как же! – не глядя на собеседницу, сказал Зернов, – частенько, знаете… Очень такой парень, я бы сказал, хороший…
– В каком же он теперь звании? – полюбопытствовала Прасковья Михайловна.
– В каком звании? – переспросил Зернов. – Лейтенант, – уверенно сказал он, – да, да, лейтенант, точно помню…
– Ну, а в войсках-то он в каких служит?
Зернов почувствовал, что его предприятию угрожает крах. Этой подробности Прохор ему не сообщил.
– В каких войсках? – он хитро подмигнул и улыбнулся: – Будто вы сами не знаете… Пишет, ведь, небось!..
– Вот что, милый человек, – ласково сказала Прасковья Михайловна, – много к нам военных ходит. И каждый человек желает к своей жене и к дитю прорваться и каждый человек мне про моего Алешку рассказывает. Один говорит, будто Алешка в авиации подполковника имеет. Другой уверяет, что с Алешкой в танке всю войну проехал. Один рассказывал, что он Алешку в городе Будапеште оставил на должности коменданта, другой до того договорился, что будто Алешка мой в генералы вышел, восемь наград имеет… И чего вы все такую хитрость применяете? Ведь я вас всех буквально насквозь вижу, какие вы все отцы хитрые!..
– Да, бабушка, я попался. Не умею врать!.. – вздохнул Зернов.
Прасковья Михайловна неожиданно достала из ящика стола халат и тихо сказала:
– Про моего Алешку это вы, видать, всё придумали, а что вы с фронта, да еще из самой Германии, это, вроде, правда…
– Истинная правда! Даю вам честное слово! – горячо сказал Зернов.
– Наденьте халат, и я вам на минуточку ее покажу сквозь стекло. Только на одну минуточку.
Капитан снял фуражку и быстро надел халат.
Они поднялись по лестнице и подошли к первой двери. Прасковья Михайловна взяла у капитана букет мимозы и вошла в палату. Возвратившись, она приоткрыла дверь, и капитан увидел Любу. Она лежала на кровати, и рядом с ней лежало что-то маленькое и розовое.
– Люба! Дочка! – тихо сказал капитан.
Люба повернула к нему голову, улыбаясь счастливой, чуточку усталой улыбкой.
Капитан неотрывно смотрел на жену.
Прасковья Михайловна тихонько взяла его за плечо.
– Всё, – сказала она, – прощайтесь!
Капитан помахал Любе рукой и, указав на дочку, послал ей воздушный поцелуй.
Люба ответила ему улыбкой.
Капитан спустился по лестнице, снял халат и долго тряс руку Прасковье Михайловне.
– Спасибо, Прасковья Михайловна, – сказал капитан, – большое спасибо.
– На здоровье, – сказала Прасковья Михайловна, – Алешке моему кланяйтесь.
– Обязательно! – рассмеялся Зернов.
Он вышел. Дойдя до самых ворот, он вдруг заметил, что он без фуражки. Он оставил ее, по-видимому, там, у Прасковьи Михайловны. Зернов вернулся и, пройдя мимо швейцара, поднялся на площадку.
Перед столиком Прасковьи Михайловны стоял молодой лейтенант-моряк.
– Вы знаете, – вдохновенно говорил моряк. – Вашего Алешку весь наш корабль любит, вся команда…
Капитан взял фуражку и, улыбаясь, пошел к выходу. Он распахнул дверь на улицу.
Ласково светило солнце, журчали ручьи. В Москве была весна.