После полуночи, когда улицами городов-близнецов окончательно завладевает мрак, видимый фасад Сань-Эра сияет огнями квартир. Стена к северу от Саня высока, но не настолько, чтобы полностью загораживать здания на окраине города, каждое окно которых излучает свет и гудит подвешенным под ним кондиционером, вдобавок к шуму работающих плит и телевизоров, мерцающих в глубине комнат.
Панорама города выглядит беспорядочно, однако в столице нет ни единого здания, превышающего высотой четырнадцать этажей. Этажом больше – и разветвленные строения могут накрениться под собственной тяжестью и рухнуть.
Квартира Каллы – одна из немногих, в которых сравнительно тихо. В нее, уже придавленную и почти задушенную грузом верхних этажей, ведет последняя дверь в конце длинного, накуренного коридора, где на каждом шагу игорные заведения. Непрестанный стук костяшек для мацзяна, порождающий не такое эхо, как другие шумы, прокрадывается под дверь Каллы в самые неожиданные моменты. Порой, прикорнув на диване, она просыпается рывком, уверенная, что кто-то, стуча каблуками по гладким полам дворца, идет звать ее на тренировку.
Ее телевизор работает без звука. Сидя в спальне, Калла затягивается сигаретой и смотрит, как дым струйкой поднимается к крашеному, подернутому плесенью потолку и вьется под ним. В окно вливается свет, калейдоскоп неоновых отблесков, исходящих от разных источников снаружи: красного с золотом – от борделя на третьем этаже соседнего здания, темно-синего – от киберкафе на шестом этаже, разноцветными огнями вспыхивают вывески ресторанов, которых полно по соседству. Как ни странно, ночью Сань-Эр ярче, чем днем. Днем здесь, на улицах, отгораживающихся от солнечного света, царит унылый сумрак. Ничего, кроме блекло-серой мглы, которая сама по себе ничего не освещает.
Калла приподнимается на локте. А теперь на ее спальню обрушивается смех, доносящийся снаружи через закрытое окно. Что-то побуждает Каллу вглядеться сквозь стекло как раз в ту минуту, когда мимо плетется стайка подростков, подвыпивших и веселых: они болтают между собой, не удосуживаясь понизить голос.
Калла снова устраивается в постели, разгладив складку на простыне. Она и забыла, каково это – смеяться в компании, даже просто разговаривать с кем-нибудь, кроме Чами и Илас. Последние пять лет она проводила время в одиночестве, пока оно не становилось невыносимым, жила, не поднимая головы и не снимая маски. От своих бывших фрейлин она принимает лишь самое необходимое, чтобы выжить, но не рискует ни искать работу, ни как-то иначе участвовать в жизни городов-близнецов. Ведь перед ней стоит задача, намного превосходящая повседневные дела простого цивила, живущего в Сань-Эре.
Но порой она чувствует, как груз одиночества смещается, тяжело оседает у нее в груди. И словно холодными щупальцами вкрадчиво оплетает все, что есть у нее внутри. Не так настойчиво, чтобы причинить ей боль или заставить отбиваться. Но достаточно, чтобы служить вечным напоминанием: я здесь, с тобой я навсегда, не убежишь ты никуда.
Калла выбирается из постели, стряхивает с сигареты пепел и вызывает протестующее мяуканье у потревоженного кота. А когда она направляется в тесную гостиную, Мао-Мао спрыгивает с кровати и с урчанием бежит следом. Верхний свет Калла не включает и ориентируется благодаря мерцанию телеэкрана. Каждый предмет вокруг отбрасывает длинную тень: меч, прислоненный к стене у двери, апельсины и бананы на стеклянных полках в стенной нише. Едва Калла усаживается перед громоздким экраном, по-прежнему беззвучно показывающим новости, Мао-Мао сворачивается клубком вокруг ее щиколоток, не давая уйти еще куда-нибудь.
Калла вздыхает и опускает свободную руку, чтобы почесать его пушистую макушку. Чем дольше будут идти игры, тем опаснее станет возвращаться домой. Следующие несколько дней, пока игроки осваиваются, тревожиться незачем, но затем их начнут ежедневно пинговать, указывая в качестве ее местонахождения в том числе и эту квартиру, и когда это будет происходить все чаще и чаще, очутиться здесь в момент очередного пинга будет равносильно самоубийству. Как только очередной игрок узнает, где она живет, она не сможет спокойно приходить домой, даже если удачно избежит первой встречи, потому что рискует нарваться на засаду.
Три часа ночи. Обычно новости так поздно не передают, но сегодня особый случай. Все ведущие с оживленным видом перебирают карточки-шпаргалки и шевелят губами гораздо быстрее, без обычной нудной монотонности. Калла тянется к телевизору, чтобы прибавить громкость, и как раз успевает услышать: «…и Пятьдесят Семь, в данный момент наш лидирующий игрок».
– Что, простите? – вырывается у Каллы вместе с дымом. Она перестает почесывать кота, и Мао-Мао протестующе бодает ей ладонь. Морда и уши у него практичного темно-серого цвета, а остальная шерсть серовато-белая, вечно сбивающаяся в комки по всей квартире, потому что ему нравится ходить за хозяйкой по пятам и требовать ласки. Она подобрала его котенком на улице, когда только начинала прятаться. Вместе они проводили долгие часы, пока она метала ножи в стену, в итоге за несколько лет кот патологически привязался к ней.
– Да, в самом деле, – подхватывает второй ведущий, словно услышав возглас Каллы. – После завершения церемонии открытия, когда игроки рассеялись по обоим городам, из дворца сообщили первые результаты. С полным восторгом было воспринято известие о двадцати трех попаданиях в цель, десять из которых – заслуга номера Пятьдесят Семь.
Поперхнувшись при очередной затяжке, Калла поспешно выпускает дым через ноздри.
– Да чтоб вас! – кашляет она. – Отлично сработано, Август.
«С полным восторгом было воспринято известие о двадцати трех попаданиях в цель, десять из которых – заслуга номера Пятьдесят Семь».
Давно уже ночь, время очень позднее, но, несмотря на это, у включенного телевизора, выставленного экраном на улицу в парикмахерской на южной окраине Саня, собрались зрители. Антону больше нет хода в квартиру с шикарным телевизором, – который, впрочем, все равно уже разбит, каким и останется, будь даже Антон еще в теле хозяина квартиры, – поэтому он присоединяется к небольшой толпе у телевизора, стараясь не углубляться в нее и прикрыв рукавом браслет участника игр.
В новостях по-прежнему крутят относящиеся к играм записи с камер наблюдения. Гвардия всеми силами старается держать Сань-Эр в подчинении при помощи этих камер, однако у них есть единственный, но крайне досадный изъян: камеры не улавливают вспышку при перескоке в другое тело. И поскольку на долю Сообществ Полумесяца приходится большая часть преступлений в Сань-Эре, а участники их разветвленной сети особенно злостно совершают перескоки, нетрудно понять, почему столько случаев незаконной торговли, в том числе людьми, а также убийств остаются незамеченными для дворца.
Почему дворец до сих пор не удосужился заняться этой лазейкой, Антон понятия не имеет. Но, по крайней мере, видеоматериалы с камер находят применение во время игр как постоянный источник сведений о боевых действиях. Телесетям не приходится отправлять в город съемочные группы, ведь камеры и так установлены на каждом углу. Появление настоящей съемочной группы может даже вызвать недовольство во Дворце Единства, особенно если телесети начнут распространять материалы об играх, не просмотренные прежде бдительной Лэйдой. Так или иначе, зрители не готовы к съемке крупным планом: им нужны вот эти, зернистые, сделанные сверху, на которых каждый игрок превращается в собственный уменьшенный аватар. Благодаря этому Сань-Эру незачем отмечать, насколько он прогнил. Бойня как допустимый вид развлечения. Бойня как короткий путь к богатству.
Антон хмурится, проталкиваясь поближе к телевизору в парикмахерской. Как раз показывают повтор первого килла Пятьдесят Седьмой в оружейной лавке. В той же самой, куда Антон заскакивал недавно и прикупил луцзяодао – пару изогнутых полумесяцем ножей, которые теперь спрятаны у него под курткой. К тому времени как он зашел туда, кровопролитие, творящееся сейчас на экране, давным-давно закончилось.
Пятьдесят Седьмая выдергивает из раны меч. Во время поворота длинные волосы, хлестнув ее по лицу, обвиваются вокруг шеи, и хотя запись нечеткая, хотя цветовая насыщенность настолько низка, что изображение выглядит почти серым, видно, как ярко горят ее глаза неопределенного цвета.
Толпа вокруг Антона вполголоса переговаривается, обсуждает женщину на экране, потрясенная профессионализмом ее удара, завороженная быстротой ее движений. Однако Антон, стоя среди этих людей и не сводя глаз с экрана даже после того, как выпуск новостей переходит к следующему сюжету, вдруг осознает, что именно привлекло его внимание.
Номера Пятьдесят Семь не было на Дацюне. Такую участницу он бы наверняка запомнил. Даже если с тех пор она сменила тело, никто из игроков, которых он видел, не двигался так четко и точно, потому что в противном случае он сразу отметил бы ее как серьезную угрозу.
– Интересно, – бормочет он, выбираясь из толпы. Поддергивает воротник, взъерошив короткие волосы на затылке. Никто не удостаивает его даже взглядом, пока он скрывается в лабиринте улиц. – Очень интересно.
Стены Саня обступают его. Он находит дорогу в чахлых переулках, старается смотреть под ноги, когда поднимается по угловым лестницам, и еще осторожнее делает каждый шаг, когда спускается по ступеням, чтобы ненароком не споткнуться. Если бы не темнота, он избрал бы путь по крышам, перескакивая с одного строения на другое высоко над улицами, а не шагал по ним, тем более что в такой час люди из Сообществ Полумесяца сбывают наркоту и разбрасывают иголки, а Антон не горит желанием ввязываться в лишние драки, особенно если они не имеют отношения к играм.
После недолгой ходьбы ему попадается еще одно сборище. Любопытство побуждает его замедлить шаг. Эта горстка людей толпится в какой-то лавчонке, одном из сотен мелких заведений, которые теснятся по обе стороны улиц, работая бок о бок с другими подобными им. Но сейчас соседние лавки закрыты, а в этой горят лампы под потолком, и хозяин, стоя посередине на столе, что-то горячо втолковывает слушателям.
Антон невольно высматривает в толпе подходящее тело и снова готовится к перескоку, просто чтобы избавиться от надоевшего зуда. Потом его взгляд падает на хозяина лавки, который продолжает толкать речь, и хотя Антон не слышит ни единого слова, произнесенного этим мужчиной средних лет, он сразу замечает мерцание браслета.
В голову Антону приходит мысль получше. Обдумать ее он не удосуживается: как только решение принято, курс задан. Антону Макуса всегда нравилось нападать первым, это стремление неплохо служило ему с тех пор, как он себя помнит… впрочем, это еще ничего не значит. О своем детстве Антон помнит очень мало, а когда силится вспомнить, всплывают лишь отдельные смутные образы. Может, все воспоминания оттеснило в дальний угол горе. Или все дело в травме, и разум оберегает его от прошлого, потому что доступ к воспоминаниям о нем причинит еще больше боли. Антон не помнит, каким виделся ему дворец до того, как ему отвели отдельную комнату. Вообще не помнит первые восемь лет своей жизни, кроме размытых ощущений: как отец заседал в Совете, а его мать, дочь бывшего члена Совета, вышагивала по коридорам Дворца Земли так, будто все королевство принадлежит ей.
Род Макуса относился к верхам дворцовой знати. Однажды, когда отец Антона вывез семью отдыхать в их загородный дом в провинции Кэлиту, земледельческом регионе Талиня, которым он управлял, в дом ворвалась банда местных цивилов, вооруженных до зубов. Это самое раннее из воспоминаний Антона. И единственное из всех, которое играет яркими красками перед его мысленным взором – и родители, бросающиеся к Антону и в голос умоляющие его: «Беги! Беги! Прячься!», и кто-то из незваных гостей, трясущий стальным клинком, и убегающая пятилетняя Буира, и плачущая наверху, разбуженная шумом десятимесячная Хана. Тот момент – бесконечный, полный ужаса – единственная причина, по которой он до сих пор помнит лица родителей. Пока им наносили рану за раной, Антон был способен думать лишь об одном: если бы я мог перескочить в этого плохого человека, я остановил бы его. Я мог бы остановить любого, кто захочет сделать плохое. Если бы я только умел делать перескоки.
Теперь-то он понимает, что ничего бы это не изменило. Что врагов было слишком много. Его родители могли попытаться, хоть отчасти и утратили навык из-за нетерпимости дворца к перескокам, но сначала они старались спрятать его, а потом стало слишком поздно. В то время Антону было всего восемь лет. Он не мог ничего, кроме как затаиться под шкафом и смотреть, как гибнут его родители, как чужаки хватают Буиру и бегут наверх за Ханой. Почему его не стали искать, он не понял. Его видели, когда ворвались в дом, но по какой-то причине пощадили – то ли в суматохе вылетело из головы, то ли по возрасту он ни на что не годился. Прибывшие по экстренному вызову гвардейцы сказали, что его сестры исчезли бесследно. Предположительно, погибли, но более вероятно, что были проданы куда-нибудь в глухие районы Талиня для работы на фермах. Антон предпочитает считать их мертвыми. Эта участь кажется ему более легкой.
Никто так и не узнал, почему на его родителей напали и кто стоял за этим инцидентом. Членом Совета от Кэлиту просто назначили нового представителя знати, а Антона перевезли обратно во дворец, будто ничего не случилось. Сань-Эру было все равно. Правительству тоже. Даже членам Совета легко находилась замена, лишь бы королю Каса не пришлось признать причины, по которым провинциальные цивилы так возмущены его правлением.
Способность к перескоку у Антона проявилась в тринадцать лет. Она передается по наследству, так что он знал, что надо лишь подождать. Годы, предшествующие подростковым, он провел в лихорадочной деятельности, снова и снова пробуя, не проявится ли способность, пока это наконец не случилось однажды ночью.
И тогда он разошелся вовсю. Его, сироту, было некому упрекнуть или напомнить, что в высшем свете перескоки не приветствуются, и он пугал всех товарищей по учебе частотой своих переселений. Напугал даже лучшего друга, когда они вместе читали однажды скучным днем – вселялся в Августа Авиа без разрешения и снова перескакивал в собственное тело, но Август не стал его отчитывать. Только спросил, нашел ли Антон уже кого-нибудь, в кого не смог бы вселиться.
Вопрос был легким, ответы на него – очевидными все до единого. Возбужденные, нездоровые тела непроизвольно сопротивлялись попыткам вселения. Как и тела, которые подвергли сдваиванию, так что еще одна ци в них не помещалась. Вэйсаньна с их врожденным умением каким-то образом имитировать присутствие двойной ци. А все остальные – законная добыча, надо лишь как следует сосредоточиться.
Если судить по вспышкам смеха, хозяин лавки завершает речь. Переминаясь возле лавки, Антон замечает у него на поясе гоу – клинок с крюком на конце, весь в пятнах крови, словно его так и не почистили как следует после очередного применения. Естественно было бы предположить, что после пережитой в детстве трагедии Антон не выносит кровопролития. Однако кровь безвинна. Кровь – лишь последствие. Лучше пролить чужую кровь, чем дожидаться, когда прольют твою; лучше проявить власть и держать ситуацию под контролем – точнее, захватить власть и установить контроль.
Антон прислоняется к стене переулка. Он готовится. За семь лет изгнания он убедился, что неизменно выбирает наиболее легкий путь. А не самый достойный, не самый чистый и не самый грязный. Если ему представится шанс, он от него не откажется.
Совершив перескок, он открывает глаза после вспышки и видит, что стоит в окружении толпы. Его слушатели, внезапно отпрянув, ошеломленно моргают.
– Мои извинения, – произносит Антон. Голос звучит хрипло, непривычный к такому низкому тембру. – Вам, пожалуй, стоит отойти. – Он хватает клинок с пояса игрока и перерезает ему горло. Он чувствует, как быстро вытекает из тела кровь, но прежде, чем она успевает унести с собой его собственную ци, Антон снова делает перескок, вселяется в тело, которое оставил у стены, и возвращает хозяину прежнее, с зияющей раной на шее и кровью, хлещущей из рассеченной артерии. Зрители ахают – одни от ужаса, другие от восторга.
Антону не до их реакции, он уже убегает, но ищет взглядом ближайшую камеру видеонаблюдения, а когда находит, стучит пальцем по своему браслету игрока. Пусть знают, что это его работа, – на случай, если на телеканалах без вспышки перескока не сообразят, что к чему. Он хочет, чтобы этот килл приписали ему.
Хочет, чтобы дворец затрепетал.
Август идет на звуки телевизора, работающего у него в кабинете. И лишь ненадолго притормаживает, чтобы отряхнуть обувь, но даже после этого продолжает оставлять грязные отпечатки на сияющих мраморных плитах. Все равно дворцовая прислуга каждый день заново полирует полы. К завтрашнему дню вся грязь исчезнет бесследно.
Окно в его кабинете открыто. Когда он входит со щеками, раскрасневшимися от усилий, прохладный восточный ветер с далекого морского побережья воспринимается им как полная неожиданность.
Август берет с полки повязку для глаз.
– Спишь на работе?
Галипэй вздрагивает, резко выпрямляется на стуле. Рядом с ним сидит Август – вернее, его родное тело: светловолосая голова поникла, корона сбилась набок, будто он просто задремал.
– Я думал, что услышу, как кто-то приближается, – бормочет Галипэй и встает, – если, конечно, это не ты со своей призрачной поступью.
– А меня ты слышал?
Галипэй снова вздрагивает и мгновенно принимает боевую стойку – еще до того, как из-за угла появляется задавшая последний вопрос Лэйда. Она спускает дыхательную маску с подбородка, так что двое мужчин в кабинете видят по ее сжатым в тонкую ниточку губам, что она совершенно не в восторге.
– Я уже склоняюсь к мысли, что ты держишь при себе одного из худших Вэйсаньна, – говорит она Августу.
– И я, пожалуй, соглашусь, – отзывается Август.
– Позвольте! – возмущается Галипэй.
Его не слушают. Август надевает повязку на лоб, завязывая не слишком туго, чтобы она упала на глаза чужого тела сразу после того, как он бросит последний взгляд, необходимый, чтобы вызвать перескок. Когда он открывает глаза в собственном теле, Галипэй уже тянется к только что покинутому и стремительным захватом шеи отправляет его в нокаут прежде, чем его хозяин успевает толком прийти в себя. Потом быстро закидывает тело на плечо и уносит прочь из кабинета и из дворца, не дожидаясь приказаний.
– Что-то случилось? – спрашивает Август, оставшись с Лэйдой наедине. Он встает со своего места, разминает затекшие и онемевшие конечности родного тела. Теперь на нем чистая обувь, отполированная до блеска, без единой пылинки. Слушая эхо своих шагов, он медленно обходит круг по кабинету, ведет пальцем по письменному столу и книжным полкам. Здесь, в самой высокой башне замка, просторно, даже более чем.
– Мы собрали все потери. – Лэйда сует руки в карманы, шурша черным нейлоновым плащом. В темное она одевается, как и остальные стражники и гвардейцы, чтобы не выделяться в Сань-Эре, но, вопреки самой идее одежды как маскировки, Лэйда Милю носит вокруг темно-синих глаз темно-синюю подводку с блеском независимо от того, в каком находится теле. Когда им было шестнадцать лет, Август чуть не стал жертвой ее экспериментов: заметив в его глазах темно-синий ободок, Лэйда захотела выяснить, подчеркнет ли его оттенок переливчатая подводка.
С тех пор как в прошлом году скончалась ее мать и ее саму повысили, у Лэйды уже нет времени на глупости, как раньше, когда она хитростью добивалась, чтобы Август накрасил глаза. Нет на это времени и у Августа – впрочем, у него никогда и не было. Просто благодаря притягательности Лэйде не составляет труда добиться чего угодно от товарища по учебе, пусть он даже сам кронпринц Саня. Ей всего двадцать один год, как и Августу, но если знать расхожую у ее сверстников шутку о том, что Лэйда Милю с момента появления из материнского чрева раздает приказы, ясно, что дворцовая стража подчиняется ей беспрекословно, не дожидаясь ни малейшего проявления недовольства. Другие подразделения за пределами Сань-Эра возглавляют генералы, медлительные вооруженные силы рассеяны по всему Талиню с целью поддержания мира. А улицы и строения Сань-Эра не подходят для крупных формирований и боевых построений. В такой обстановке требуется быстро соображать и не стесняться нечестной игры, а Лэйде этих умений не занимать. Дворцовые стража и гвардия полностью подчинены ей, разбиты на небольшие отряды, и благодаря их донесениям она получает полное представление обо всем, что творится в городах-близнецах Сань и Эр.
А они отнюдь не процветают. Но в этом Лэйда виновата в меньшей степени, чем всемогущая бездарность, восседающая на троне.
– Ты слышал отчет, который мы опубликовали? С полуночи – двадцать три убитых.
Август садится на край письменного стола, упираясь в него руками. Галипэй возвращается, но вместо того, чтобы пройти в кабинет, мнется в круглой арке у порога, ковыряя завитки резьбы, которой она украшена.
– Ты выразилась таким тоном, будто мы дали ложную информацию, – напрямик заявляет Август. – Это так?
– Нет, – отвечает Лэйда. – Выбывших действительно двадцать три. – Она делает паузу. – Но если ты обратил внимание на цифры, которые называли в выпусках новостей, то лишь двадцать один случай был приписан игрокам. Думаешь, кто-нибудь заметит расхождение?
– Остальные вышли из игры добровольно? – спрашивает с порога Галипэй.
Лэйда сует руку во внутренний карман плаща. Достает пачку фотографий, и хотя предположение высказал Галипэй, она не удостаивает его ни единым взглядом, продолжая обращаться только к Августу:
– Можно, конечно, надеяться, что так подумает и весь Сань-Эр, но мы нашли тела этих двоих. Смерть обоих ни на одну камеру не попала. От болезни яису.
Август хмурится. Жестом просит дать ему снимки. Болезнь яису. По большому счету, перескоки все-таки опасны. Потерпи слишком много неудач в попытках вторгнуться в чужое тело – и твое собственное начнет выгорать изнутри, не в силах справиться с напряжением многократных выходов и входов каждый раз, когда тебя вышвыривают назад. Давно Август не слышал о таких случаях. После Отты – ни разу. Наверняка известны и другие, но никто не доводит их до сведения дворца, ведь официально перескоки запрещены. Люди просто мирятся с потерей. Если уж выросшую во дворце сводную сестру Августа не смогли спасти, у любого другого жителя Сань-Эра мало шансов выжить, как только начинается выгорание.
– Убийство? – гулким голосом предполагает Галипэй от двери. – Болезнь яису может быть кем-то вызвана.
Если убийца достаточно проворен. И вселяется в чужое тело, потом покидает его и сразу же вселяется обратно, пользуясь другими телами, оказавшимися поблизости, но всякий раз возвращаясь в одну и ту же жертву. И тогда ее тело, в котором заперта ци, вспыхивает и выгорает, обрекая жертву на смерть.
Лэйда наконец поворачивается к Галипэю и поджимает губы.
– Да, убийство, – подтверждает она. – Но…
– …но тогда почему трупы выглядят вот так? – заканчивает за нее Август. Взглянув на телохранителя, он коротко манит его пальцем, и Галипэй торопливо подходит. При виде снимков его серебристые глаза широко раскрываются, вбирая свет кабинета.
– Это же…
– Сыцанское приветствие, – подтверждает Лэйда. – Уму непостижимо. Откуда в Сань-Эре сыцани?
Локти разведены в стороны, кончики пальцев соединены, большие пальцы выпрямлены – получается треугольник. В любом учебнике, где говорится о войне Талиня с Сыца, уже во вступлении встретится изображение сыцанского приветствия – гордый жест нацеленного на завоевания воинственного народа. Вот только у обоих трупов на фото он выглядит кривым и неловким, потому что их руки сложили таким образом уже после смерти. На первом снимке обгорелый труп лежит в заднем помещении какой-то лавки. Помещение скудно обставленное, почти пустое, но по полу разбросана фольга в черных пятнах от выпаренного дурмана. В зависимости от своих предпочтений некоторые игроки сначала уносят добытые монеты в укромные места вроде этой лавки, до отказа накачиваются наркотой, а уж потом отправляются за оружием.
Второй снимок похож на первый. Обгоревший труп в помещении… какого-то завода, догадывается Август. Вокруг трупа – детали машин, искореженные пружины и сломанные рычаги, закинуть которые с глаз долой в дальний угол было, наверное, самым быстрым способом навести порядок.
– Даже если они проникли за городскую стену, – рассуждает Август, – откуда у них личный номер?
Лэйда хранит молчание. Галипэй хмурится все сильнее. Правила Талиня остаются незыблемыми с самой войны с Сыца: нет личного номера – нет хода в Сань-Эр. Два города потому и были обнесены стеной, что представляли собой последнюю крепость до того, как Талинь наконец победил в войне. Расположенный на юго-востоке королевства и похожий на карте на хвостик, Сань-Эр стал последним прибежищем целого народа в трудные времена, означал поражение его врагов, а теперь в этом отдаленном углу страны билось сердце Талиня. Раньше вдали от побережья имелись и другие крупные города, но, превращенные некогда в поле боя, они так и не оправились, а тяжелые потери и нерадивые чиновники усугубили их упадок. Со временем переселиться в новую столицу глубинке стало проще, чем заново отстраиваться и решать прочие задачи; если Сань-Эр развивался, строил новые заводы, изобретал новые технологии и устанавливал более совершенные вышки связи, остальные провинции словно деградировали, не сумев прекратить утечку рабочей силы. Слишком многие члены Совета уже сетовали на то, что в подчиненных им провинциях множатся города-призраки, – досадная трата ресурсов, хотя их здания можно было бы снести, а землю отвести под сельскохозяйственные угодья в соответствии с навыками, преобладающими у населения за пределами стен Сань-Эра.
Несмотря на готовность дворца воевать снова, Сыца не давала повода с тех пор, как проиграла предыдущую войну. Границы остаются неизменными, проходя посреди почти ненаселенной полосы земель между двумя государствами. Талинь занят своими делами, обратив на земледельческие провинции большую часть сил, ранее направленных на завоевания; Сыца начала расширяться в другую сторону, зализывая раны после того, как потратила столько ресурсов на тщетную попытку захватить Талинь.
Если эти погибшие и впрямь послание от Сыца, трудно даже вообразить, что могло спровоцировать такую перемену настроений.
– Так или иначе, – вдруг говорит Лэйда, забирая у Августа снимки и складывая их в стопку, – я послежу за тем, как будут развиваться события. Кому-нибудь предстоит известить короля, как только мы оценим масштабы угрозы извне…
По крылу дворца разносится барабанная дробь. Август, Лэйда и Галипэй застывают и машинально окидывают взглядом кабинет, отмечая все, что находится на виду. После сигнала герольдов поднимается суматоха, потом в кабинет вваливаются два королевских гвардейца и возвещают, что никаких опасностей не обнаружено.
Сразу же за ними входит король Каса.
Август переводит дух. И придает лицу приятное, жизнерадостное выражение человека, всегда готового угодить своему правителю.
– Август, – произносит король Каса. Его блистающее золотом одеяние безупречно, но лицо осунулось. В последние годы он стареет быстрее и с каждым днем выглядит все более изможденным. Глубокие морщины прорезают лицо в уголках его глаз и рта. Будь Август более терпеливым, он мог бы дождаться, когда его приемного отца не станет по естественным причинам.
Но терпение Августу не свойственно.
– Зайди ко мне после выпусков сегодняшних новостей.
Приказ отдан тоном, не допускающим возражений. Август склоняет голову.
– Да, конечно, – без запинки отвечает он. А когда стреляет взглядом в сторону, Лэйда беззвучно указывает на стол, куда выкладывала снимки. Август прокашливается и добавляет: – С вашего позволения, дворцовая стража обнаружила кое-что странное.
Король Каса закладывает руку за спину. Он щурится, и от этого морщины на его лице обозначаются гораздо отчетливее.
– Что именно?
– Случаи смерти от яису. Возможно, понадобится расследование…
Но король Каса уже идет к выходу.
– Разберись, – бросает он через плечо. – И сразу доложи.
Стража следует за ним. Герольды бьют в барабаны, возвещая приход короля в очередные покои дворца. Не проходит и нескольких минут после визита, как в кабинете вновь воцаряется тишина.
Невероятно.
Его величество уже пять лет не покидал пределов дворца, и теперь ничто не заставит его выйти отсюда. И никто не уговорит. Члены Совета от Эра управляют шестнадцатью провинциями Талиня к северу от реки Цзиньцзы, члены Совета от Саня – двенадцатью провинциями с южной стороны, ближней к обоим городам. В бассейне реки Цзиньцзы зародилась цивилизация Талиня – согласно историческим трудам, в те времена среди людей еще жили древние боги. За прошедшие века обильные разливы превратили земли по южному берегу реки в плодородные поля для влаголюбивых культур и заливные рисовые поля. Северный же берег оставался сухим, и это означало, что там поля пшеницы и других злаков, а также пастбища для скота зависели лишь от дождей тем больше, чем дальше располагались от реки. Раньше там же находились дворцы Талиня: Дворец Неба – на севере, Дворец Земли – на юге. Потом началась война с Сыца, и вся знать королевства стеклась в Сань-Эр в надежде на защиту. Дворец Неба заново отстроили в Эре, Дворец Земли – в Сане, а когда война закончилась, выяснилось, что переселяться обратно нет нужды, ведь можно поручить членам Совета держать под присмотром территорию, которой дворцы некогда правили, находясь непосредственно на ней, тем более что Сань-Эр расцвел, превратившись в метрополию Талиня. Короли Талиня стали королями Сань-Эра, а остальные провинции – не более чем добавочными ресурсами, которые города-близнецы могли выдаивать как им заблагорассудится.
Всего несколько лет назад, когда еще были живы родители Каллы, на совещаниях с Каса они обменивались отчетами о провинциях, которые получали от Советов, и сообща изучали положение дел в Талине. Теперь же члены Совета от Эра отчитывались непосредственно перед королем Каса, и обо всем, происходящем в двадцати восьми провинциях и двух городах, становилось известно тому, кто восседал на единственном престоле в отдаленном уголке королевства. Войска подчинялись военачальникам, военачальники были преданы членам Совета от провинций, а Совет склонялся перед королем Каса. Сокрушить такую власть невозможно, не сокрушив саму страну. В этом Август уверен. Система укреплялась так долго и пустила корни настолько глубоко, что единственным путем внедрения изменений к лучшему остается благополучный переход короны к новому правителю.
Август сжимает двумя пальцами переносицу. Пристальное внимание Лэйды и Галипэя он воспринимает как физическое ощущение. И вместо того чтобы повернуться к одному из них, встает лицом к окну, отыскивая взглядом то место, где вода делит столицу на Сань и Эр. Отсюда, с высоты дворцовой башни, эта линия отчетливо видна.
– Ты просматривал имена участников?
Лэйда застает его врасплох, неожиданно меняя тему. Август хмурится:
– Разумеется. Списки всех зарегистрированных я видел еще до начала лотереи.
– Значит, невнимательно смотрел. Взгляни, кому достался восемьдесят шестой номер.
Она вытаскивает из кармана громоздкий экран и передает ему. Август жмет левую кнопку, прокручивая список с конца.
88 – Декре Талепо
87 – Сай Люгу
86 – Сидар Яньшу
Августу кажется, будто внимательный взгляд Лэйды, остановившийся на нем, тяжелеет. Занимаясь делами дворца, она не упускает ни единой подробности. Вот и теперь ждет любой его реакции, наблюдает, определяя, лжет он во спасение или в самом деле находится в полном неведении. Лэйда не посвящена в его планы превратить Каллу в его оружие, поэтому он старается не проявлять излишнего легкомыслия. Иначе она может спросить, почему ему все равно, почему он так уверен, что все игроки, кроме одного, так или иначе погибнут.
– «Сидар Яньшу», – читает вслух Август и ждет, когда имя отзовется в памяти.
– Забыл письма, которые мы получали в прошлом году? – спрашивает Лэйда.
Август сразу же поднимает взгляд от экрана.
– Нет, – говорит он, и к нему приходит осознание. Это и ответ, и реакция. Нет, он не забыл. Нет, это полный абсурд.
– Личный номер краденый, – поясняет Лэйда. Ее тон не оставляет места сомнениям. – Это Антон Макуса.
Тем же номером он пользовался в прошлом году, пытаясь развести дворец на деньги. А когда его разоблачили, в тот же момент исчез, вернул себе невидимость изгнанника. Август невольно бросает взгляд на стену, где на обоях осталось прямоугольное пятно на том месте, где висел снимок в рамке, пока его не сорвали. От этого отпечатка в окружении выгоревших обоев – потому что кабинет находится в той части дворца, которая хорошо освещена солнцем, в отличие от остального Саня, – никак не избавиться, разве что сорвать со стен обои и сделать в кабинете ремонт, поэтому даже после исчезновения снимка на виду сохраняется его призрак. Август, Антон и Лэйда – грозное трио, вынашивающее планы преображения Талиня.
Еще до того, как Антон откололся от них.
– Убрать его? – спрашивает Галипэй.
Август бросает экран на свой письменный стол и обтирает руки, словно испачкался в склизкой грязи.
– Ничего, – сквозь зубы отзывается он. – Он не помешает. Ему не хватит возможностей, чтобы помешать. Не хочу привлекать к этому обстоятельству больше внимания, чем необходимо, а Антон ничего не добивается так, как внимания.
А еще он мастер перескока. И может стать достойным соперником Калле, которой необходима победа. Но ошибка уже допущена, Антон Макуса прошел жеребьевку, и теперь не остается ничего другого, кроме как позволить ему участвовать в играх и постараться сохранить самообладание, когда кто-нибудь прикончит его.
Прежде чем Лэйда успевает возразить, нечто огромное содрогается вдалеке так, что пол скрипит и шатается под их ногами. Август и Галипэй сразу кидаются к окну и вглядываются в ночь. Источник встряски легко заметить: взрыв охватывает целый район Эра, мерцающее пламя взметается высоко в небо и пожирает подброшенные в воздух ударной волной обломки строений.
Лэйда вздыхает. Она тоже подходит к окну, хоть и не спеша.
– Вот будет морока разбираться, – говорит она. – Остается лишь надеяться, что потери не из числа игроков окажутся настолько незначительными, что докладывать о них Совету не придется.
Август молчит. В этот момент он забывает обо всем остальном, даже о Калле Толэйми и Антоне Макуса, вступивших в качестве участников в игры короля. Слишком о многом предстоит позаботиться, прежде чем он сможет прийти к власти, – о многом, начиная с возможного вторжения чужестранцев, несущих городу смерть и разрушения.
Взявшись за раму, он захлопывает окно.