С потолка срывается капля воды. Потом еще одна. Калла Толэйми бросает вверх негодующий взгляд, но от ее негодования капли падать ей за шиворот не перестают. Все, что она может, – сдвинуться на дюйм влево и сильнее вжаться в пыльную стену.
– Какого хрена так долго? – бормочет себе под нос Калла.
Она держится у подножия лестницы в своем доме, сторожит вход в коридор, а ее пальцы тем временем сплетают фенечку – браслетик из трех льняных ниток. Живет она в противоположном конце длинного извилистого коридора на нижнем этаже, в обшарпанной квартирке с тесными комнатами и мишенями для стрельбы из арбалета, приклеенными к дверям. Обычно ей и в голову не приходит высунуться наружу, в эти коридоры и на лестницы, где попрошайничают по углам или во весь голос несут всякий бред дети-сироты и бездомные, сидящие на корточках. Ни у кого нет причин задерживаться здесь, разве что понадобится перехватить кого-нибудь по делу у входа. Калла пинает ботинком какой-то камень в углу, приседает и замирает.
Сегодня как раз надо кое-кого перехватить по делу. Иначе любой заплутает в попытке отыскать ее квартиру. Вот она и ждет, а чтобы занять руки, плетет фенечку. Хмурый день освещен единственным светильником на стене, мигающая лампочка в нем того и гляди перегорит. Электросеть постоянно работает с перегрузкой. Жильцы крадут электричество из проводов и щитков точно так же, как крадут воду с помощью самодельных врезов повсюду, где трубы проходят под землей. Сань распространяет стойкий запах гнили и воровства – воняет от грязных луж, в которых мокнут мешки с мусором, от пластиковых тазов, оставленных в переулках, чтобы бродягам было куда испражняться. Чем ниже этаж, тем сильнее ощущается эта постоянная вонь. В квартиры наверху, возвышающиеся над городской линией горизонта хотя бы на дюйм, в определенное время суток залетает слабый, но свежий бриз с моря.
Мучения в Сань-Эре – не кара, а просто образ жизни. Любой ропот недовольства его жителей сразу же сливается с гулом местных предприятий. Города-близнецы постоянно укрыты одеялом шума, который не дает различить ничего конкретного, но ничего и не заглушает.
Услышав приближающиеся шаги, Калла перестает плести браслет и рывком вскидывает голову. Дом изобилует входами, попасть внутрь можно и с крыши, и из соседних комплексов, где часть наружных стен снесли ради удобства прохода на некоторых этажах. Но гонцы, которых посылают из дворца, не в состоянии толком ориентироваться на этих улицах – в этой клоаке непристойностей, замаскированной под большой город, в этой живущей, дышащей, бурлящей половине Сань-Эра. И они пойдут наземным маршрутом, будут щуриться, вглядываясь в полустертые метки у главных входов каждого жилого дома, протискиваться в переулки и постепенно спускаться на нижние уровни. Сегодня по городам-близнецам предстоит разнести восемьдесят восемь свертков, содержащих восемьдесят восемь браслетов. Один из них предназначен для Каллы, несмотря на то что в официальных бумагах об этом ничего не сказано.
– Что делаешь?
Какой-то мальчишка высовывает голову из-под лестницы, Калла бросает на него взгляд и морщится. Мальчишка весь в грязи, которая отваливается от штанов бурыми кусками. Пока он подступает бочком, со стороны входа наконец доносятся приближающиеся шаги. Калла щурится в приглушенном свете. Слишком стар. И тащит слишком много пакетов с покупками. Не посыльный. Отступив в сторону, она пропускает его к двери одной из квартир на нижнем этаже.
– Ты что, не знаешь? – Калла смотрит на мальчишку в упор. – Будешь слишком часто соваться в чужие дела, какое-нибудь божество влетит тебе в нос и отнимет у тебя тело.
Мальчишка хмурится:
– Это кто сказал?
– Не веришь мне? – Калла заканчивает плести браслет. – В провинциях богов так боятся, что друг на друга даже не глядят. Достаточно задать один неуместный вопрос – и все, коварное божество внедрится и погасит в тебе ци.
Она завязывает на конце браслета симпатичный бантик. Плетение из льняных ниток и даже просто выращивание льна – развлечение детей опять-таки из провинций. Рукоделие Каллы резко контрастирует с ее утонченным обликом: прямо подрезанной челкой, падающей на глаза, черной завесой волос длиной до талии, черной маской, которая прикрывает нижнюю половину лица и приглушает голос.
Принцесса Калла Толэйми в последнее время заметно изменилась, однако она носит все то же тело, что неожиданно, ведь выбор для легкого обмена у нее более чем богат. Без сытных дворцовых трапез она похудела – лицо заострилось, почти осунулось. С круглыми щечками она рассталась в первый же месяц, когда начала скрываться, и каждый раз, взглянув на себя в зеркало, ужасалась, замечая, что ее вид становится все более злодейским. Потом она рассудила, что могла бы и обратить себе на пользу новую внешность беглянки, решительно взялась за ножницы и отхватила зачесанные на лоб прямые пряди, оставив длину чуть больше, чем следовало, чтобы прикрыть глаза. С тех пор она подстригает челку лишь в тех случаях, когда она, отрастая, полностью закрывает обзор. Вероятность, что кто-нибудь узнает ее, есть всегда. Правда, небольшая, если вспомнить, как мало внимания люди уделяют лицам в городе, где эти лица постоянно меняются, но все-таки есть.
Разумеется, если верить заявлениям дворца, Калла мертва. Ее застигли перелезающей через стену в попытке сбежать в ту ночь. Правосудие свершилось, и теперь Сань-Эр может спать спокойно, зная, что принцесса-убийца не прячется в лабиринте его улиц. Кое-кто в Сообществах Полумесяца выступал с возражениями, спрашивая, почему тогда на церемонии похорон Каллы вынесли чужой труп и почему король Каса до сих пор так боится покидать дворец. Но Сообщества Полумесяца всегда сомневаются в том, что Дворец Единства правильно управляет королевством, впрочем, они составляют лишь незначительное большинство.
Мальчишка хмыкает:
– Ведешь себя не по-доброму.
– А что, разве я на добрую похожа? – Калла снова пинает ботинком камушек, и тот катится по грязному полу. За последний час мимо нее, старательно отводя глаза, прошла большая часть жителей этого здания, которые еще издалека оценили ее вид и решили лучше не нарываться на ограбление. – Твоим родителям надо бы отругать тебя за разговоры с незнакомыми людьми.
– Мои родители умерли.
Эти слова звучат равнодушно. Ни малейшего оттенка в голосе, никаких проблесков эмоций.
Калла вздыхает. И протягивает руку, предлагая мальчишке только что доплетенную фенечку вместе с монетой, вынутой из кармана куртки.
– Вот. Это подарок. Может, на самом деле я все-таки добрая.
Метнувшись вперед, мальчишка хватает фенечку и монету. И едва сжав добычу в кулаке, поворачивается и с ликующим визгом уносится за двери дома, спешит потратить деньги у какого-нибудь уличного лотка или в киберкафе. Стоило ему скрыться из виду, как снаружи доносятся другие шаги, приближающиеся с дальнего конца переулка. Эта поступь тише и легче.
Некое чутье гонит Каллу вперед, побуждает выглянуть за дверь. И как только она высовывает голову за порог, перед ней возникает парень и застывает, вцепившись обеими руками в сверток. Он рослый, но с виду не старше пятнадцати лет. В надежде избежать вселения злоумышленников в тела гонцов с целью продажи украденных у них ценных устройств на черном рынке, из дворца с такими поручениями обычно посылают подростков: пока они не достигли полной зрелости, вторгнуться в их тела трудно. Однако и этот план еще не гарантия успеха: любой целеустремленный вор способен отнять ношу у гонца-подростка, напав на него с ножом. Но никто и не считает действия дворца продуманными.
– Привет, – говорит гонец.
Калла усмехается. В этот момент преображается все ее лицо, подведенные глаза хищно щурятся. Она давно уже усвоила: чем жестче она улыбается, тем легче ей избежать случайного разоблачения. Выражению лица вовсе незачем быть искренним и теплым, ей не следует даже выглядеть довольной: главное – приглушить желтизну глаз, сияющих, как лампочка на предельной мощности. Разных оттенков желтого по всему Сань-Эру встречается достаточно, так что невнимательный взгляд они не остановят, но точно такой же цвет глаз, как у Каллы, есть лишь у одного человека, и это король. На протяжении жизни трех поколений отличительной наследственной чертой рода Шэньчжи из Саня и Толэйми из Эра был королевский желтый, оттеняемый кольцом оттенка жженой умбры, расходящимся от центра. Но теперь у Каса есть приемный сын Август, а у Каллы не осталось ни одного кровного родственника – с тех пор как погибли ее родители и престол Эра пал.
– Ах ты ж лапочка, – Калла протягивает руку за свертком. – Северная сторона, строение 3, квартира 117?
Парень опускает глаза, читает мелкий шрифт снаружи на свертке.
– Ну надо же, – отзывается он. – Все верно. Вот, держи.
Он подает ей сверток. Но расстояние между ними больше длины его вытянутых рук. Как обычно днем, в переулке сумрачно, и все же Калла, забирая сверток, внимательно вглядывается в лицо парня и силится различить его черты в тусклом свете. Странно, что он не смотрит ей в лицо. И не сводит глаз со своих ботинок.
Скользнув мимо свертка, пальцы Каллы сжимаются на запястье посыльного.
Тот сразу вскидывает глаза. Хоть освещение и оставляет желать лучшего, его хватает, чтобы глаза гонца блеснули, а Калла уловила этот серебристо-стальной блеск.
В Сань-Эре для таких глаз есть особое название. Наряду с королевским желтым цветом известен и другой, почти столь же бесславный, – серебро Вэйсаньна.
Калла сразу же выбивает из руки посыльного сверток, и он плюхается в ближайшую лужу. Парень не успевает опомниться, как она ударом валит его на землю и придавливает к ней, наступив ботинком ему на грудь.
– Ты кто такой? – яростно выпаливает она. Потому что это не подросток. Это один из потомков Вэйсаньна – единственного рода в городе, а может, и во всем королевстве, чьи доставшиеся от рождения тела неприступны для вселенцев, кем бы те ни были.
– Я? – сипло отзывается парень, то есть Вэйсаньна. – Принцесса Калла, лучше бы ты о себе побеспокоилась.
Калла замирает. Дыхание застревает у нее в горле, внутри все леденеет.
Она попалась. Кто-то все знает.
– Отвечай сейчас же, – требует она, – пока я не…
Ее кулак уже сжат, пальцы стиснуты так сильно, что суставы ноют от боли, натягивая грубую ткань перчатки. И тут в конце переулка появляется какая-то женщина – вздрагивает, увидев, что происходит впереди, перекладывает корзину с покупками из одной руки в другую.
– Что тут?..
– Стой! – кричит Калла, вскидывая руку.
Слишком поздно. Как только женщина подходит достаточно близко, яркая вспышка озаряет хмурый день, прочерчивая дугу от парня к ней. Калла не успевает проморгаться, чтобы избавиться от отпечатка вспышки, словно выжженного на сетчатке, а женщина уже влетает в строение и несется вверх по лестницам, бросив свою корзину с покупками. Надо же было кому-то из доброжелателей явиться сюда именно в этот момент.
– Что это было? – спрашивает с земли настоящий гонец. Он моргает, теперь глаза у него пурпурные.
Если в другие тела невозможно вселиться только в тех случаях, когда в них уже кто-то вторгся, Вэйсаньна рождаются будто уже сдвоенными, хотя на самом деле ци у них всего одна. И если сами они с легкостью способны завладевать телами других людей, завладеть в ответ ими не может никто, даже если Вэйсаньна полностью покидает родное тело, оставляя этот пустой сосуд валяться в состоянии стаза на земле. Королевская гвардия всецело состоит из Вэйсаньна, в дворцовой страже их большинство; благодаря такой защите королевская семья Саня с легкостью удерживает престол, устраняя угрозы для безопасности еще до их возникновения.
Калла вполголоса чертыхается, подхватывая упавший сверток.
– Купи больше оберегов. В тебя только что вселялись, – бросает она гонцу. И тоже взбегает по лестнице, на кратчайший миг успев увидеть, как Вэйсаньна исчезает в коридоре второго этажа, ведущем в соседнее строение. Почти весь Сань оплетен сетью проходов и коридоров, а стены, которые когда-то были обращены наружу, теперь служат перегородками между жилыми помещениями. Притормозив у очередной развилки, Калла снова замечает Вэйсаньна в одном из никчемных окон, каких полно на каждом этаже. Только эти окна и указывают на то, что когда-то прежде, до того как городские строения стали сливаться одно с другим, образуя единое целое, они находились на некотором расстоянии друг от друга.
– Эй! – рявкает Калла.
Вэйсаньна не сбавляет скорости, и Калла бросается в погоню, грохочет тяжелыми ботинками, врываясь на следующий этаж строения. Здесь многолюдно. Слишком много народу разглядывает товар в лавках, теснится, придирчиво изучая мясо, висящее на крюках. Калла держится поближе к витринам, надеясь обойти толпы по краю, но, угодив прямо в груду волос у парикмахерской, чуть не падает. С отвращением передернувшейся Калле остается лишь слиться с толпой в середине прохода и вполголоса выругаться, едва избежав столкновения с парой, несущей в починку громоздкий персональный компьютер.
Перескоками получилось бы двигаться гораздо быстрее, но Калла этого не делает – и не будет. Она просто не сбавляет шаг, прижимая локтем к телу мокрый сверток и не выпуская беглеца из поля зрения. Вэйсаньна будто дразнит ее. Каждый раз, когда ей уже кажется, что след потерян и неизвестный затерялся в слишком густой толпе покупателей или за спинами рабочих со стройки, несущих длиннющие доски, Калла снова замечает его впереди – на краткое, но достаточное время, чтобы последовать за ним вверх по лестнице или свернуть в следующий коридор. Торговые районы сменяются жилыми и наоборот, холодные каменные стены то расходятся, чтобы вместить лавки и склады, то придвигаются чуть ли не вплотную, высвобождая больше места для квартир. Все вверх и вверх, и она тоже взбирается, пока вдруг Вэйсаньна не появляется прямо перед ней и Калла не совершает рывок по лестнице – до нелепости крутой, почти вертикальной, с каждым прыжком одолевая по три ступеньки и ударившись о дверь наверху.
От дневного света она чуть не слепнет. Солнце светит неярко, но глазам все равно нужно время, чтобы приспособиться к нему после полумрака, и Калла поспешно прижимает ладонь к лицу, борется с подкатывающей тошнотой, пока не замечает свою цель у самого края крыши.
– Ты!..
Она хватает его за плечо, разворачивает лицом к себе, но это уже не Вэйсаньна. Женщина растерянно моргает, у нее блекло-красные глаза, затуманенные смятением. Проклятье. Вэйсаньна снова совершил перескок, а Калла даже не заметила. В какой-то момент погони он облюбовал новое тело и переселился в него.
– Что я здесь делаю? – запинаясь, спрашивает женщина.
– Напрасно ты вмешалась, – без всякого сочувствия отзывается Калла и указывает пальцем на дверь, ведущую к лестнице: – Иди туда.
Женщина меряет Каллу взглядом, за кратчайший миг пытаясь узнать ее по открытой половине лица. Но, не сумев, она отводит глаза и поспешно уходит, не нуждаясь в лишних предостережениях. Дверь на лестницу громко хлопает, эхо повторяет звук.
Калла срывает с лица маску и жадно хватает глоток воздуха.
«Принцесса Калла, лучше бы ты о себе побеспокоилась».
Калла испускает истошный вопль. Голуби, насестом которым служит ближайшая телеантенна, в испуге разлетаются. Если король Каса нашел ее, ей конец. Какие там игры. Какое правосудие. Вэйсаньна притащат ее куда велено и подставят ее шею под топор.
Единственный оставшийся голубь воркует так, будто упрекает Каллу, которая пинает мусор, усеивающий крышу. Здесь грязно, днем крыша служит площадкой для игр детям, а по ночам – пристанищем наркоманам. Выброшенные чайники и битые унитазы красуются посередине как главный элемент композиции; обломки каких-то деревянных конструкций и ножки пластиковых стульев, разбросанные вокруг, образуют подобие бордюра. Калла присаживается на корточки, однако усталые ноги не держат ее, и она просто садится, озабоченная своим настроением больше, чем грязью, которая испачкает ей штаны. Как и половина жителей города, воду она все равно ворует: вернувшись домой, она откроет краны и отстирает штаны в раковине дочиста – или до тех пор, пока трубы в коридоре не начнут трястись слишком заметно, вызывая подозрения у соседей.
Долгую минуту она просто сидит, пылая яростью, скрипя зубами и крепко сжимая в пальцах сверток. Потом, еле слышно выругавшись, она надрывает пластиковую упаковку и трясет ее до тех пор, пока оттуда не вываливается браслет. Гонец, хоть в него и вселился Вэйсаньна, в самом деле прибыл из дворца. Так сколько же народу уже знает? Почему ее допустили на игры?
Браслет легко застегивается у нее на руке, магнитная пряжка скрепляет два ремешка. Калла вытягивает руку, внутренне сжавшись в ожидании громкого сигнала, который раздается сразу же, как только включается экран. Примерно минуту экран остается серым, потом браслет издает зудящий звук, и серый фон сменяется голубым, с мигающим на нем курсором и цифрами от одного до девяти по нижнему краю.
– Как же мы до этого докатились? – бормочет Калла себе под нос. – До участия в играх наравне с голодными беспризорниками?
Это почти нечестно. Другим участникам игр не довелось взрослеть, постигая во дворце премудрости тактики и владения оружием. Они не тренировались неутомимо на протяжении пяти лет, скрываясь в тесной квартирке, не оттачивали безупречно убийственный удар. Состязаться с ними будет все равно что отбиваться от мошкары. Это соперничество не имеет смысла. У нее перед глазами высшая цель – победа и человек, к которому она сможет подобраться, когда ее восславят как победительницу игр.
Король Каса во дворце Саня. За последние пять лет он ни разу не выходил оттуда. И если он не явится сюда за Каллой и за своей смертью, значит, собственной рукой пригласит ее к себе.
Она проводит пальцем по верхнему краю браслета. Сбоку пустует гнездо для чипа – их раздадут с началом игр. Вставленные чипы вынимать уже не разрешается, и с точки зрения, преобладающей в Сань-Эре, извлечение чипа – самый банальный и скучный выход из игры. Выковырять чип или не проверять его каждые двадцать четыре часа – пожалуй, неплохой способ отказаться от участия, не лишившись при этом жизни.
Наконец Калла нащупывает кнопки – они тугие, упрямые, срабатывают не сразу. Левая передвигает желтый квадрат по цифрам, правая подтверждает выбор. Калла просмотрела немало отснятых во время игр материалов и записей с камер наблюдения по всему городу, чтобы знать, что ввести требуется ее личный номер, который у каждого жителя Сань-Эра свой. Двери в Сань-Эре открывают не ключами в замках, а личными номерами, доступ к банковским счетам обеспечивают те же личные номера. Там, где тело можно поменять в мгновение ока, выглядеть в точности как другой человек легко, но долго притворяться им невозможно. Ничто не может помешать Калле вторгнуться в тело какого-нибудь богатого члена государственного Совета, но в ту же секунду, как она попытается войти к нему в дом, ее поймают. В ту же секунду, как кто-нибудь посмотрит ей в глаза и заметит, что их цвет другой, ее песенка будет спета.
И кроме того, подолгу находиться в чужом теле при сдваивании рискованно. Если ци вселенца слабее, а исконный хозяин сосуда не победил его в борьбе и не вытеснил с самого начала, возникновение тревожных признаков – просто вопрос времени. Галлюцинации, как слуховые, так и зрительные, – видения призраков. Смешение воспоминаний – словом, два человека сливаются воедино. Заурядный обладатель генов перескока ни за что не станет засиживаться в чужом теле не только из опасения, что его разоблачат, но и чтобы это тело не стало причиной его смерти. Надо быть на редкость уверенным в себе человеком, чтобы считать, что совладаешь с кем угодно. И хотя Калле уверенности не занимать, едва ли она готова проверять ее на практике.
Браслет снова подает сигнал, наконец принимая ее номер. Номер ненастоящий, тем не менее он принят. Экран вспыхивает. Один раз. Второй. Третий.
12:00:02
12:00:01
12:00:00
Калла подхватывается, пинком отправив разорванную упаковку в кучу мусора. Ей нужен душ. Почему бы не позаботиться о чистоте перед тем, как ринуться прямиком в кровавую бойню.
Где-то в Сань-Эре Антон Макуса наконец получает свой браслет. Он сам виноват, что ему пришлось гоняться за посыльными чуть ли не по всем городам-близнецам, но все равно он беспричинно злится. Дорогу к жилью, зарегистрированному на его личный номер, они нашли, но его квартирка в Сане слишком тесна и захламлена. В ней гулко отдаются басы музыки, которую крутят в борделе тремя этажами ниже, так что он редко в ней бывает. Вдобавок в том районе держится стойкая вонь от близости к загрязненному каналу Жуби, разделяющему Сань и Эр.
Антон пинком закрывает дверь, с облегчением вздыхает и одновременно жмет кнопку на пульте, взятом с полки. Телевизор в углу оживает, стены начинают гудеть. Наконец-то он в надежном месте, вдали от посыльных из дворца, причем до того, как кто-то успел понять, что это чужое тело. Не очень-то это законно – отжимать тела у молодых банкиров и несколько дней кряду отвлекать их от работы. Рано или поздно кто-нибудь в банке заподозрит неладное, и в дверь этой шикарной квартиры в Эре вломятся королевские гвардейцы.
Но к тому времени Антона здесь уже не будет.
– Умоляю, воздержитесь от аплодисментов! – обращается он к пустой квартире. – Такую дозу обожания за раз мне не вынести.
Его голосу вторит эхо. Гостиная, простирающаяся перед ним, втрое больше его собственного жилья, к ней даже примыкает балкон. Это одно из самых больших жилых помещений во всех городах-близнецах – Антон точно знает, потому что он проводил исследования, прошерстил все имеющиеся архитектурные планы Сань-Эра за тот краткий период, пока строил планы ограбления богачей. Продолжалось это недолго: не в его натуре договариваться на черном рынке насчет сбыта краденых ценностей. Теперь он просто болтается без дела по всему Сань-Эру. А когда победит в играх, сможет вести жизнь вроде нынешней. Только после победы ему не придется прятаться по углам и гоняться за посыльными ради вшивого пакетика.
Антон распахивает двери на балкон. Зной снаружи почти осязаем, несмотря на быстро сгущающиеся сумерки. От него зудит кожа, он притупляет жажду удовольствий. Антону хочется надышаться воздухом самой вершины Сань-Эра, делая вид, будто все вокруг принадлежит ему, но если бы обмануть себя было так просто, тогда он давным-давно пал бы жертвой непроходимой глупости.
– Склонитесь передо мной! – провозглашает он в пустоту. Его голос затихает, выходка больше не радует. Трудно представить простирающуюся у его ног восторженную толпу, когда перед глазами лишь грязная крыша соседнего строения, заваленная мусором. В Эре на улицах попадается меньше сброда, дома не так жмутся один к другому. Здесь сосредоточены финансовые районы, банки, учебные заведения, компании, сотрудники которых имеют некое влияние на Совет или возможность нашептывать на ухо королю. Пять лет назад, когда трон Эра пал и произошло слияние Саня и Эра, местные жители особенно громко сетовали на то, что здешние улицы стали гораздо опаснее, наводненные правонарушителями из Саня, но поделать ничего не могли, ведь вся семья их правителей была убита, а король Саня присвоил принадлежащую брату половину государства, пользуясь правом, дарованным свыше. Дворец Неба, лишившийся правителей, снесли, на его месте построили жилые комплексы. В отсутствие его второй половины Дворец Земли был переименован в Дворец Единства.
Представление, устроенное Антоном, привлекло внимание троих мужчин на соседней крыше: рассевшись на корточках за низким пластиковым столом, они сжимают в руках игральные карты, изо рта свисают сигареты. Секунду мужчины глазеют на Антона, потом им надоедает, двое подносят ко рту пивные бутылки, а третий, помоложе с виду, сплевывает сигарету и делает похабный жест.
Победители никогда и не пытались жить по-королевски. Забрав баснословный выигрыш, они сбегают куда-нибудь в провинцию Талиня, подальше от назойливых взглядов и отчаявшихся знакомых, и всеми силами стараются забыть обо всем, что натворили во время игр, и обрести хотя бы толику гребаного мира и покоя. Если земледельцы направляются в другую сторону, бегут от голодной смерти из провинций в Сань-Эр, то богатый победитель не тревожится ни о чем, кроме крови на своих руках и мертвецов, голоса которых не дают ему покоя по ночам.
– А теперь переходим… новостям… дня…
Голос из телевизора в комнате заглушают помехи. Антон оборачивается, уже заранее недовольно скривив губы, но помехи почти сразу пропадают, телевизор ловит новый сигнал и переключается на выпуск новостей. Недовольство Антона мгновенно сменяется яростью. На экране возникает король Каса, унизанный драгоценностями и восседающий на троне. Он улыбается, его желтые глаза ярко блестят, и тогда Антон хватает с балкона горшок с каким-то растением, с силой швыряет его через всю гостиную и вдребезги расшибает экран. Пресыщенная физиономия короля Каса исчезает.
В квартире воцаряется тишина. Балкон окутан ночной темнотой. Теперь, когда телевизор разбит, пропал и основной источник света, и фоновый шум.
Антон взмахом руки отбрасывает со лба черные волосы. Вот будет морока наводить здесь порядок, но ведь это все равно не его дом. Попасть в эту квартиру было легко – с этим-то телом и его ресурсами. Все, что от него требовалось, – задержаться в коридоре, притворившись, будто он завязывает шнурок, пока банкир набирал на пульте у двери свой личный номер, и повторить то же самое на следующий день, чтобы заметить цифры, пропущенные в первый раз. Стоило Антону захотеть, он мог бы сразу же влезть в счета банкира или, может, связаться с его друзьями и попросить денег взаймы. Но при этом пришлось бы проходить слишком много уровней, общаться сразу с целой толпой людей и рисковать вызвать гнев Совета, если его разоблачат. Уж лучше полежать немного, съесть всю чужую еду, а потом перескочить в кого-нибудь еще. Деньги можно раздобыть и другим способом.
Антон смотрит на запястье.
06:43:12
До первой церемонии шесть часов. Времени достаточно, чтобы до начала успеть заполучить другое тело. Нынешнее слишком уж хилое, хоть и со смазливой мордашкой. Антон Макуса привередлив, когда речь заходит о телах, которые он занимает, собственный нарциссизм для него превыше всего. Он предпочел бы по-мужски красивое тело, подобное его родному, но на нет и суда нет. Лишь бы в целом внешность была привлекательной. Согласно условиям его изгнания дворец забрал его родное тело. Находить ему достойные замены – самое меньшее, что он теперь может делать.
Пейджер на поясе издает сигнал. Антон смотрит на него, повернув экран под углом.
– Да чтоб тебя…
«Сроки оплаты лечения пропущены. К следующей неделе счет должен быть оплачен полностью».
Сообщение из Северо-восточной больницы. И это далеко не первое предупреждение, которое ему прислали.
Его рука вдруг тяжелеет, как каменная, пока он отстегивает пейджер и крепко сжимает в кулаке. Неделя. Вполне достаточно, чтобы Антон собрал средства для человека, которого спасает. В Сань-Эре за неделю может пройти несколько жизней.
И все же ему стоит заскочить в больницу, отыскать лечащего врача и уговорить отложить еще на какое-то время последний срок оплаты счетов. Всем известно, как в больницах Сань-Эра спешат отключить оборудование и выставить пациента с черного хода, как только накопятся долги за лечение.
– Твою ж… – бормочет Антон. – Проклятье, проклятье… – Широкими шагами он снова выходит на балкон и снимает с руки браслет. Размахнувшись как можно сильнее, Антон зашвыривает и браслет, и пейджер на соседнюю крышу, привлекая внимание все тех же троих мужчин.
– Что за дела? – вопит один из них. Он встает. Роняет сигарету, торопливо подходит к краю крыши, чтобы подобрать браслет. В ночи проносится ветерок, раскачивает лампочки, свисающие с проводов, отбрасывает движущиеся тени на лицо мужчины. Густые пряди черных взлохмаченных волос падают ему на глаза, когда он выпрямляется.
Антон делает перескок. Это рискованно: от него до крыши и так уже десять шагов, а незнакомец стоит на некотором расстоянии от края. Но Антону не свойственно испытывать замешательство там, где пасуют другие. Для него перескок – все равно что бег, спринтерский рывок ци сквозь воздух и остановка в любой точке, где он пожелает.
Он открывает глаза. На губах улыбка – может, она началась еще до его прибытия, а может, он вызвал ее сам. Двое оставшихся за столом видели вспышку, вскрикнули и теперь вполголоса возмущаются бесцеремонным вселением. Антон любезно машет им рукой, потом надежно застегивает браслет на своем новом запястье и крепит пейджер на поясе. Мышцы у этого тела сильные и надежные. Толкая дверь, ведущую с крыши на лестницу, он делает вдох, и легкие расширяются так, словно он способен бесконечно вбирать в себя воздух.
– Монетки не найдется?
У подножия лестницы Антон на ходу сует руки в карманы. Нищие в большие строения не суются, ведь рынки патрулирует гвардия, а местные доносят о появлении попрошаек на жилых этажах. А улицы настолько узки, что стоит кому-то присесть на углу, как мимо уже не пройти. Так что тем, кому больше некуда идти, остаются лишь лестничные клетки и самые темные из коридоров.
– Держи, – Антон выгребает из кармана брюк все монеты, какие там есть, и бросает к ногам нищего. – Забирай все.
Он проталкивается через главные двери. В уши ударяет шум торговой зоны, визг бормашины у дантиста по соседству почти заглушает лавину благодарностей с лестницы. Антон шагает не останавливаясь, засунув руки в опустевшие карманы.
Наконец-то, наконец-то.
Впервые он попал в участники ежегодных игр короля Каса. Краденые личные номера он вносил в списки с тех пор, как отправился в изгнание, рисковал жизнью ради спасения того – вернее, той, – кого утратил. Она прикована к больничной койке и по прошествии семи лет все еще погружена в сон. Дворец в силах помочь, но Август делает вид, будто не получает сообщений от Антона. Король Каса в силах помочь, но не станет: пусть прозябают в грязи и нищете даже те, кто когда-то жил с ним под одной крышей.
Ловко стянув яблоко с ближайшего прилавка, Антон надкусывает его, а потом с силой швыряет обратно в лавку и попадает в настенный календарь под таким углом, что сбивает его с гвоздя. Хозяин лавки разражается гневным воплем, спрашивает у Антона, что на него нашло, но тот уже шагает прочь, высматривая очередное подобие порядка, чтобы его разрушить. Принц Август сделал все возможное, чтобы загнать Антона в самые темные городские закоулки, стереть память о нем, как о любом другом лице в Сань-Эре, будто ему и не принадлежала некогда немалая часть города.
Но Антон носит фамилию Макуса. И принадлежит к знатному дворцовому роду, не уступающему древностью самим Шэньчжи.
С ним, Антоном, так легко не разделаться. Мало того, он сам уничтожит любого, кто попытается.