Они сидели втроем, пили чай. Анжелка слопала половину рулета, Татьяна Петровна громко дула на чай и по-старчески причмокивала губами при каждом глотке. Лена смотрела на них с легкой улыбкой. Такие разные и такие родные. И нет никого роднее… Или?
– Татьяна Петровна, – Лене пришел этот вопрос в голову только сейчас, даже удивительно, но ни раньше, ни вчера она не собиралась его задавать, – а есть какой-то шанс узнать, кто моя мать?
Повисла тишина. Девушки смотрели на педагога. Та, вытерев губы салфеткой, сжала ее в руках. Она задумчиво смотрела на узорчатую скатерть. Возможно, помня вчерашнюю реакцию, уже боялась сказать что-то не то либо действительно не знала, что ответить.
– Ты знаешь, – наконец прервала она молчание, – я мало чем могу тут помочь. В принципе всю информацию, что мы знали, тебе рассказывали.
– Ну, не совсем всю, как оказалось. – Лена пристально смотрела на педагога.
– Алён…
– Я не в укор. Просто давайте с самого начала и максимально подробно. – Лена автоматически «включила» журналистские навыки и начала проводить блиц-интервью. – Как в детский дом попала, это мне понятно. В дом малютки в принципе тоже. Дата рождения в моих документах верная?
– Эмм… Конечно.
– Дальше. Камеры в роддоме тогда были? Куда запись шла?
– Да о чем ты?! О них тогда и не слышал никто. Да и какие там записи могли бы сохранить?
– Согласна. Но лучше все спросить. А как получилось, что мать моя была принята без документов? Я знаю, что она зайцем ехала, без билета. Но паспорт-то должен был быть?
– Должен. Но, видимо, его не было. Предоставить данные она наотрез отказалась, дело до скандала дошло. Но и на улицу ее выкинуть не могли, схватки уже, раскрытие. Куда ее девать? Решили: пусть родит, а там с милицией разберутся. Единственное, имя назвала, его они записали. – Татьяна Петровна пожала плечами. – Но ты же понимаешь, оно могло быть и вымышленным, раз она задумала бежать. А судя по всему, задумала она это изначально. Поэтому все, что знали врачи к приезду соцработников, – это твою дату рождения, имя мамы – Светлана. Ну и записка та самая, в которой она дала тебе имя и фамилию. Переписывать не стали.
– Светлана Невинная, – пробурчала Анжела и глянула на подругу. – Слушай, а если попробовать через Интернет найти? Ей тогда сколько было, матери этой?
– Возраст мамы указали приблизительный, на глазок. Записали, что семнадцать лет. Говорили, что девчонка совсем. Может, родители выгнали, кто его знает?
– Ехала из Краснодара, верно? – уточнила Лена. Она собирала в голове мозаику.
– Да, очень просилась, с пузом, без денег. Вот проводник и сжалился, пустил. Потом звонил, спрашивал, как роженица.
Лена покусывала губу – как всегда, когда сильно нервничала. Она не пыталась судить свою непутевую мать. Она пыталась почувствовать себя на ее месте, понять мотивы, найти объяснение тому, что могло ее толкнуть на это? Она уехала так далеко от дома. Для чего? Чтобы родить и бросить? А может… Вдруг она не хотела бросать? Но ей стало страшно? Ей было семнадцать, пусть даже это не точное число. Но в любом случае это молоденькая и чем-то напуганная девушка. С ребенком в животе. С желанным? Или ее мать из неблагополучных? А если она ее найдет и та, как говорила Анжелка, только деньги начнет просить. Хотя что у нее просить-то? На зарплату репортера-стажера сильно не разгуляешься. Нужно ли оно? Искать мать или успокоиться и жить дальше? Ведь та не приложила усилий, чтобы быть с дочерью. Даже зная, где искать свою дочь.
– Лен? – Анжела удивленно смотрела на нее, кусающую губы и безмолвно глядящую в никуда. И та вздрогнула от неожиданности, настолько была погружена в свои мысли. Но голос подруги вернул в реальность.