– Господи, благослови кондиционеры в этом самолете – чтобы в них мышей не водилось, а сами они не обветрились, – пробурчал я, снимая с плеча дорожную сумку. – Только бы не окоченеть теперь от них.
Я зябко поежился и попытался положить сумку в отсек для ручной клади. К моему недоумению, сумка стала за всё подряд упрямо цепляться, словно это было вопрос сумочных жизни и смерти.
– Извините! – озадаченно позвал я стюардессу, шедшую по проходу среди рассаживавшихся пассажиров. – Вы мне не поможете? Что-то я понять не могу: то ли у вас с местом для клади проблемы, то ли у меня руки такие кривые – под «продолговатость»11 заточенные.
Длинноногая стюардесса в юбке-тюльпане василькового цвета и в белой блузке с бирюзовым галстуком ухабисто обернулась и заученно подошла ко мне. После этого она угловато откинула хвост каштановых волос за спину и – одним грубым движением вбила мою сумку в отсек. Послышался звук разрываемой ткани.
– Девушка, вы… вы обалдели, что ли?! – растерянно возмутился я. – Вы мою вещь, похоже, порвали! Ну-ка.
Я протянул руку, чтобы осмотреть сумку, но стюардесса грубо захлопнула отсек, едва не отхватив его крышкой мне пару пальцев. Затем она болезненно улыбнулась, показав отбеленные зубы, и как ни в чём ни бывало пошла дальше по салону. Я в немом удивлении развел руки и глупо простоял так несколько секунд.
– Эй! Теперь и я тебе должен что-нибудь порвать! – бросил я ей вслед. – Эй? Требую симметричную компенсацию: или геройски рви на себе блузку, или ставь на сумку заплатку из своего нижнего белья! Эй, куда пошла?!
Однако стюардесса спокойно удалилась, будто я прилюдно должен был признать чрезмерную длину своей раскатанной губы12.
– Хах! Ну и наглость! – невольно восхитился я, чувствуя, как меня распирает негодование. – Так, где тут кнопка «вызова персонала», а?! Сейчас я ей покажу жертву сервиса, прямо как Бен изображал! Вот же… Бен…
Мой праведный гнев растворился в череде минорных воспоминаний о дяде. Позабыв про сумку, я безрадостно сел на свое место возле иллюминатора и угрюмо стал ожидать взлета.
«Бен – в багажном, я – переодет и переобут, стронгилодон – в пакетике, – мысленно подытожил я. – Чем теперь заняться: самоедством или запасами самолетного алкоголя?..»
На всякий случай я оглядел себя: повседневные кроссовки, бледно-голубые джинсы, глупая футболка с нарисованным куском танцующей говядины и песочного цвета ветровка – в самый раз для ожидаемых в Нью-Йорке двадцати градусов тепла.
– О-ля-ля! Похоже, на этот раз мой полет пройдет особенно приятно! – раздался рядом со мной чей-то жизнерадостный голос.
Я недружелюбно обернулся: соседнее место готовилась занять привлекательная девушка с удивительными волосами – раскрашенными в черную и бело-золотистую клетку, словно гибкая шахматная доска, шедшая до плечей.
Девушка была практично и со вкусом одета: чистые дорожные ботинки, удобные джинсы с лаконичными порезами, типичная кепка газетчика и вишневый кожаный пиджачок с синей майкой под ним. У девушки были хлесткие радужно-зеленые глаза, вздернутый любопытством носик, чувственные губы жрицы любви и естественный макияж на живом лице.
Помимо этого, на плече у незнакомки висел потертый портфель, а на груди болтался полупрофессиональный цифровой фотоаппарат.
– Козетта Бастьен, журналист, двадцать три года, – беззаботно представилась девушка с едва заметным французским акцентом и обворожительно подмигнула. – Люблю интриги, сплетни и прочую пикантную возню – особенно на мою камеру!
Я с неохотой привстал и иронично представился в ответ:
– Алекс, двадцать пять лет, типичный русский – пью, сплю в снегу, дружу с медведями.
– О-ля-ля! А еще говорят: у русских чувство юмора молотом отбито и серпом подрезано! – звонко рассмеялась Козетта, разбирая свои вещи. – Хотя мне кажется, это про ваших мужчин и их природные достоинства!
– Вот как? – поднял я бровь, слегка задетый ее словами. – Пф! Так ведь это не мужик русский в причинных местах измельчал, а бабы зарубежные где не надо больше стали!
Козетта мелодично рассмеялась, сняла кепку с пиджачком и уютно расположилась в соседнем кресле. Через разрез майки на одной из ее молочных полусфер была видна прелестная родинка в форме черной звездочки.
– Это интересует, м-м-м? – бесцеремонно осведомилась Козетта и потрясла грудями. – Знаю, могли бы быть и побольше. Да и левая вроде больше правой, нет?
– Что?.. Я просто… – смутился я и стыдливо отвернулся к иллюминатору. – Меня это – не интересует! В смысле – интересует, но по мере надобности!..
Козетта схватила меня за подбородок и вредно на меня уставилась; на ее запястье была татуировка в виде двух спелых вишен.
– Мне от тебя кое-что нужно!.. – жарко заявила Козетта. – И это «кое-что» очень и очень важно… М-м?
Я поморщился от ее излишне сладких духов.
– Не могу: измельчал, – с нажимом сказал я. – Сказал же, этим интересуюсь по мере надобности!
– Этим ты точно заинтересуешься. У меня тут в кое-каких бумажках утверждается, что ты, по твоим словам, смело – или глупо? – противостоял каким-то козлососам, – невинно проворковала Козетта. – Или козлососами ты назвал их уже потом – у капитана полиции Бальтасара?
После этих слов Козетта вынула из портфеля протокол моего допроса, утерянный Бальтасаром сразу после окончания беседы со мной. И вот теперь «причина» этой самой утраты озорно изучала мою реакцию.
– Откуда у тебя это?! – взволновался я.
– О-ля-ля! Так ты знаешь, что это? – елейно осведомилась Козетта, хихикнув в кулачок. – Это, мой высокий и обаятельный русский с голубыми глазами, – результат моих профессиональных навыков!
– Ну да, сперла! – согласился я. – А ну, отдай сейчас же!
– Хочешь получить, м-м? – с азартом уточнила Козетта, пряча протокол. – Подтверди всё то, что записал тот сухой филиппинец, и он твой! Мне – безумная история про козлососов, тебе – статус инкогнито и дразнилка в ней!
К нам подошел толстяк и грузно плюхнулся на свободное кресло рядом с Козеттой. Он одышливо сопел, обмахивался маленьким веерком и изредка широко открывал мясистый рот, будто собираясь всосать всю шедшую от кондиционеров прохладу. Козетта брезгливо поморщилась.
– Так что скажешь, уроженец снегов и коррупции? – тихо поинтересовалась она и игриво поводила по губам локоном своих эффектных волос.
– Может, сначала в шахматы? – так же тихо осведомился я, кивком показав на ее голову. – Тебе какой фигуркой больше нравится по макушке получать: пешкой или ферзем?
– Только если фигурка очень большая, – вредно улыбнулась Козетта. – Или ты хочешь за свое интервью жертвы поразить меня классическим «Е2 – Е4», м-м? Учти: я перед кем попало свою шахматную доску не раскидываю.
– Я даже не буду пытаться отгадать, что ты подразумеваешь под «шахматной доской»! Ну хорошо, сама напросилась. – И я во всеуслышание громко заявил: – Всё, странная и наглая девушка, я утомлен вашими бесстыдными предложениями! Мои чресла устали! Так что просто позвольте мне провести полет в тишине и покое, молчаливо сетуя на беспутство молодежи!
Толстяк тут же плотоядно приосанился.
– Даже и не мечтай, тюфяк! – недовольно бросила ему Козетта и, повернувшись ко мне, пригрозила: – Впереди восемнадцать часов полета, Алекс из России! И все эти восемнадцать часов я буду ловить каждое твое слово! А потом каждое это слово я…
Вздохнув, я выхватил из рук Козетты диктофон, который она украдкой пыталась впихнуть между нашими сиденьями, и спрятал его в ветровку.
– После полета отдам, – строго сказал я. – И даже не думай доставать смартфон, иначе увидишь его бороздящим сливной бачок туалета!
Козетта надула губки и обиженно отвернулась – к тучному соседу. Увидев его робкую улыбку, Козетта нагло фыркнула ему в лицо и с негодованием уставилась перед собой.
В этот момент по громкой связи объявили о начале взлета, и мы пристегнулись. Когда самолет взлетел, а пассажиры бурными аплодисментами обласкали эго пилотов за успешный взлет, я провалился в тревожный сон.
Проснулся я от того, что кто-то мягко положил голову мне на плечо и бережно погладил мой живот. Я сонно приоткрыл глаза и с недоумением увидел, что на голове, расположившейся на моем плече, была шахматная расцветка, а женская ручка, гладившая мой живот, на самом деле пыталась соскоблить рисунок с моей футболки.
– Ты что задумала? – раздраженно спросил я у Козетты и сердито дернул плечом. – Хочешь проверить, фигурка у меня или фигура?
– Отдай диктофон, м-м? – вкрадчиво попросила Козетта. – А я тогда не начну вопить, что ты меня сейчас к оральным непотребствам склоняешь, пока никто не видит.
– Говоришь, никто не видит, да? – И я через Козетту кинул диктофон за шиворот ее соседу, который в этот момент спал.
Диктофон скользнул за воротник толстяка и прилип где-то к его телу. Козетта сейчас же обозленно стукнула меня кулачком по ноге.
– Ты что себе позволяешь?! – вскипел я. – Я с тобой пиво на полене не пил и детей не крестил, чтобы ты об меня своими грязными ручками барабанила!
– А ты что себе позволяешь?! – шикнула Козетта в ответ. – Как я теперь достану свою коробочку для ловли голосов, м-м-м?! Диктофон уже, наверное, весь в волосах и крошках!
– Каких еще крошках?
– После чипсов, печенья, вафель и прочего, что взрывается во рту с треском и хрустом! – сердито пояснила Козетта. – И вообще – за своим весом следить надо! А вам, мужикам, особенно!
– Это еще почему? – невольно заинтересовался я.
– Ты хоть раз видел жирный мужской лобок, который еще и побрит, м-м? – И Козетта выразительно округлила свои зеленые глаза. – Ужас: словно где-то там, под оползнем из розового сала, свинья спряталась!
– Сомнительный опыт! – заметил я и постарался неприметно втянуть живот.
– Ты-то чего напрягся? На твоем прессе можно хоть морковку тереть, хоть дамскими персиками елозить. – Козетта элегантно закинула ногу на подлокотник. – Кстати, ты оценил тот неоспоримый факт, что я дала тебе эти два часа спокойно поспать, м-м?
– Оценил, – процедил я и посмотрел в иллюминатор.
Снаружи тем временем в бездонном бархате неба серебристыми гвоздиками сверкали звезды, а над розовым океаном холодно умирало закатное солнце.
– Алекс, прости… – вдруг скомкано произнесла Козетта. – У тебя ведь дядя умер… а я тут вся такая… красивая и бесчувственная…
Однако вместо вины на ее лице была видна лишь пролитая вредность.
– А там, у развалин Сагзавы, действительно произошло нечто кошмарное? – невинно поинтересовалась Козетта. – Если что, я запросто буду твоим персональным ангелочком правды. Я же собственными очаровательными ушками слышала, как тобой и твоими галлюцинациями заткнули все дырки в этой мутной истории!
– Нет! – твердо сказал я, стиснув зубы.
– Но ведь нам еще та-а-ак долго лететь! – жалобно протянула Козетта. – Давай хоть тогда просто поговорим, м-м? Я вот сейчас надрываюсь на «Лазурный Грот» – паршивенький такой журнальчик про всякие там путешествия. В Легаспи была в выстраданной командировке – языческое паломничество к Майону на свои булочки примеряла. А у тебя что?
– А у меня – два ваших трека в «любимых»: «La Mer» и «Non, je ne regrette rien»13! – с сарказмом сообщил я.
– О-ля-ля! Суровые русские мужчины, оказывается, еще и романтики!
– Приходится равняться на суровых французских женщин, – наигранно вздохнул я.
В проходе показались стюардессы со столиками, и Козетта сразу же вытянула шею, пытаясь по запахам определить блюда. Толстяк, в чьей необъятной голубой рубашке потерялся диктофон Козетты, немедленно проснулся и довольно заелозил.
– Так, девушки, – строго начала Козетта, когда наступил наш черед выбирать ужин, – мне набор с рыбкой. Моему кавалеру из России – с мясом. Вина нет?.. Ждите отзыв! Тогда мне два двойных виски – с кучей льда доверху. А еще давайте водку – всю, что есть.
Заученные улыбки стюардесс тотчас слегка подгнили.
– Вы что, никогда настоящего русского не видели? – притворно удивилась Козетта. – Водка – ему! Им же нельзя уровень алкоголя в крови понижать!
После этого уголки улыбок стюардесс окончательно обвисли.
– Странная месть за диктофон, – наклонился я к Козетте.
– Это – твой алкогольный пряник общительности, – самодовольно улыбнулась Козетта, передавая мне семь маленьких бутылочек водки. – Так ведь у русских заведено – кнут и пряник, м-м?
– На голодный желудок – не беседую! – буркнул я, беря следом бокс с ужином.
Толстяк с тоской посмотрел на мою водку и заказал себе бутылку коньяка.
– Кози, – еще раз очаровательно представилась Козетта и изящно подняла тумблер14 с виски.
– В России «кози» только в деревнях и на дискотеках, – философски заметил я и галантно чокнулся с ней бутылочкой водки.
Козетта возмущенно сверкнула глазами, сделала глоток виски и со злым хрустом сгрызла кубик льда. Я уважительно передернулся, без энтузиазма выпил и приступил к ужину.
– А правду говорят, что русские могут залпом выпить бутылку водки и не поморщиться? – любознательно поинтересовалась Козетта, аккуратно разделяя золотистое рыбное филе на частички.
– А правду говорят, что француженки ноги и подмышки не бреют? – язвительно спросил в ответ я, принюхиваясь к веточкам приправ на мясе.
Козетта подняла правую руку и продемонстрировала мне гладко выбритую подмышку.
– Может, тебе ее лизнуть еще? – поморщился я и отстранился от Козетты. – Я же ем всё-таки!
– Ее – лизни, а подмышку – просто оцени, – невозмутимо промычала Козетта, заедая фасоль рыбой.
– Хах! Ну ты… – И я одобрительно засмеялся, оценив ее шутку.
Козетта опустила руку и отвесила мне поклон, едва не попав своими удивительными волосами себе же в еду.
Неожиданно толстяк испуганно замер, а потом торопливо полез жирными руками себе куда-то под рубашку. Через мгновение он вынул диктофон. Диктофон, к моему удивлению, действительно был в крошках.
– Нр-р-р! Это еще что за хреновина?! – недовольно проорал толстяк, поднимаясь во весь рост. – Кто это сделал?! Чье это, а?!
– Извините, это мое, – робко произнесла Козетта и, вынув из виски кубик льда, начала чувственно водить им себе по груди через разрез майки. – Ах, сама не знаю, как так получилось…
Бешено вращавшиеся глаза толстяка мгновенно стали маслеными, когда он увидел, как после кубика льда на чистой коже Козетты остаются влажные следы и дрожащие капельки. Внезапно лед выскользнул из пальцев Козетты и упал прямо в ложбинку между ее грудей. Козетта звонко взвизгнула, вскочила, лихорадочно вытряхнула из-под майки лед и со злостью посмотрела на толстяка.
– Багет мне в зад! А ну, быстро отдал мне мой диктофон, пока я из твоих свиных боков холестерина не нацедила! – разъяренно рявкнула Козетта.
Толстяк перепуганно затрясся, словно холодец на допросе, и несмело протянул Козетте диктофон. Пассажиры обеспокоенно загалдели.
– Это всё из-за беременности! Сама не своя из-за нее! – объявил я всем, усаживая Козетту на место и обнимая ее. – Давай просто поужинаем, дорогая?
Козетта странно взглянула на меня – а затем жадно поцеловала. Ее язык проворно скользнул мне в рот и нагло попытался вытеснить мой.
– Даже и не надейся на «шахматную доску»! – вредно шепнула затем Козетта.
– А ты – на подтверждение байки из протокола! – язвительно шепнул я в ответ.
Мы недовольно отстранились друг от друга и брезгливо вытерли рты салфетками. Толстяк непонимающе присел на свое место, сломав задом брошенный веерок, и сконфуженно вернулся к еде и коньяку.
В дальнейшем ужин прошел в сосредоточенном молчании – под аккомпанемент повсеместного чавканья и придыханий после алкоголя.
Выставив на столике Козетты оставшиеся бутылочки водки, я поудобнее устроился в кресле и приготовился ко сну. Козетта недовольно фыркнула, захрустела льдом, но мешать мне не стала.
«Вот и славно», – умиротворенно подумал я.
Вскоре я уснул, однако даже во сне мне не давала покоя навязчивая мысль о том, что этим рейсом летели не только люди…