«…Может быть, он все понял? – с ужасом думала Аглая. – Может быть, он догадался, что я – это не я, то есть что Наташа – это не Наташа? Оттого и не подходит ко мне? А мы-то думали…»
Они-то думали, что самым трудным будет обвести вокруг пальца тетушку Зинаиду Михайловну, которой предстояло сопровождать Наташу на бал! Однако от вовремя поднесенной рюмочки вишневочки, потом другой, а потом и третьей госпожу Метлицыну стало немедленно клонить в сон, и она придремнула в первом попавшемся кресле в парадном вестибюле около главной лестницы.
Тем временем Наташа закатила немалый скандал, прокричав, что ни на какой бал она не поедет, что маскарадный костюм могут отнести обратно в мастерскую, где его шили, что в этом доме хотят ее несчастья, если норовят выдать за человека, к которому она не питает ни малой склонности, который ей до такой степени мерзок, что с ним не только жизнь прожить, но даже тура вальса делать не хочется. Сцена была рискованная, однако цели своей достигла. Граф мигом вспылил и пригрозил Наташе вместо бала отправить ее в полицейскую часть для порки. У самого у него рука не поднимется, а наказание в участке она навек запомнит! На миг проснувшаяся Зинаида Михайловна хихикнула, слегка заплетающимся языком поддержала брата и снова задремала в своем удобном креслице.
Между прочим, угроза эта была вполне обыденной. Дворяне посылали в часть провинившихся слуг, купцы и мещане – непочтительных и непослушных сыновей, а то и дочерей. Пока, правда, никто не слышал, чтобы в части выпороли графскую дочь, ну и Наташе, конечно же, совсем не хотелось сделаться первой и быть ославленной на всю Москву. Поэтому ей пришлось смириться. Она кинулась в свою комнату, преувеличенно громко рыдая и крича, что на бал, так и быть, поедет, однако ни словечка больше не скажет ни отцу, ни тетушке, если они задумали ее погубить.
Граф окончательно вспылил и, крикнув в ответ, что даже и провожать ее не выйдет, заперся в своем кабинете.
Все это время Аглая, уже одетая в сшитое для Наташи новое – его лишь час назад принесли от портнихи – мариновое домино[29], простенькое, но вместе с тем благородное, стояла за дверью, готовая выйти на сцену и сыграть свою роль. Девушки были одного роста, похожего сложения, обе русоволосые, вот только волосы у Аглаи чуть курчавились на висках, поэтому пришлось туго забрать их заколками. Впрочем, их должен был прикрыть капюшон. Глаза у них тоже были похожи – у обеих серые, разве что у Аглаи гораздо светлее, отчего они легко перенимали цвет платья, которое она надевала, поэтому сейчас отчетливо отливали зеленью. Но когда она скрыла лицо бархатной маской, отороченной кружевом, глаза потемнели, и теперь от Наташиных их было не отличить.
Тем временем Наташа схватила большой клетчатый платок, в котором Аглая обычно выходила из дому по мелким поручениям или каким-то хозяйственным делам, не требующим нарядности, и набросила его так, что ее голова и наполовину фигура оказались скрыты. Платье на ней тоже было Аглаино, так же как и башмаки. Ну а Аглая была обута в Наташины бальные туфельки из голубовато-зеленого атласа – в цвет домино – с такими же лентами, охватывающими щиколотку. Подметка туфелек была изготовлена из столь тонкой черной кожи, что и шаг ступить по улице, даже и мощеной, а таких в Москве было раз-два и обчелся, оказывалось весьма чувствительно. Только спуститься по лестнице, да скоренько выскочить на крыльцо, да прыгнуть в повозку, а потом проделать тот же путь, только в обратном порядке, чтобы попасть в бальную залу. Впрочем, туфельки, при всей своей субтильности, вполне могли выдержать вечер, а то и ночь самого неистового общения с паркетом бальной залы, ну а если бы порвались завязки, с собой в сумочке у Зинаиды Михайловны лежала запасная пара башмачков, точно таких же, как первые. Конечно, Аглая надеялась, что как-нибудь обойдется одной парой, потому что любой разговор с Зинаидой Михайловной мог ее выдать. Правда, сопровождающие девушек почтенные дамы обычно щедро угощались сладостями и сладкими винами, так что иногда, наоборот, именно опекаемым в конце бала приходилось заботиться об опекуншах. На это Аглая тоже сильно рассчитывала.
Но до конца бала еще далеко. Он даже не начался еще! А пока…
«Обманем тех, кто достоин быть обманутым!» – снова вспомнила Аглая своего любимого Карамзина. Они с Наташей переглянулись, быстро перекрестили друг дружку, вышли в коридор, еще раз взволнованно переглянулись – и разбежались в разные стороны: Аглая, опустив на лоб капюшон и уповая на то, что кружевная оторочка маски прикрывает ее губы, побежала к парадной лестнице, где разомлевшую Зинаиду Михайловну вынимал из кресла слуга, ну а Наташа кинулась к черному ходу и через сад, окольным путем, выскочила на круговую дорогу, где ее ждал в наемной карете Филипп, который, с тех пор как прочел письмо, переданное ему Аглаей, никак не мог поверить в счастье столь долгого свидания: ведь Наташа должна была вернуться домой не раньше Аглаи, а это значило – через два или три часа. Море времени для двух влюбленных, которым раньше приходилось встречаться лишь урывками! Правда, на сердце Филиппа лежала темная тень, и счастливые предвкушения встречи мешались в его мыслях с дурными предчувствиями вечного прощания…
В заговор подруг был посвящен единственный человек в доме: помощник буфетчика Дроня. Он должен был открыть Наташе двери и калитку в заборе, а потом стеречь ее возвращение. Дроня был обязан Наташе и Аглае если не жизнью, то целостью шкуры – уж точно. Год назад подруги спасли его от жесткой порки в полицейской части, а главное – от высылки в графскую подмосковную, где его непременно забрили бы в рекрутчину. Подвел Дроню под монастырь неудачливый ухажер все той же Лушки: лакей Минька. Он нарочно пролил масло в коридорчике, которым Дроня должен был нести графу и его гостям поднос, уставленный графинчиками с наливками, а также рюмками. Поднос был преизрядный, добра на нем стояло не меньше, чем на сотню рублей, однако, будь ты хоть скоморох из ярмарочного балагана, не удержаться тебе на ногах, ступив на щедро намасленный пол. Не удержался и Дроня – шлепнулся, поднос уронил, дорогую посуду побил, вино пролил, и причитай не причитай по поводу масла на полу, графа разгневанного не умилостивишь! Однако – по чистейшей случайности! – Аглая видела, как Минька пол маслил. Она и заступилась за Дроню перед Наташей, она и умолила подругу броситься к отцу и спасти несчастного парня. В результате в часть на порку, а потом и в подмосковную отправился зловредный Минька, ну а Дроня с тех пор не только двери бы в неурочный час для барышень Натальи Михайловны и Аглаи Петровны открыл или закрыл, но и жизни бы своей ради них не пожалел!
К счастью, этого пока от него не требовалось, а что требовалось, он исполнил.
Аглая была так взволнована, что плохо осознавала происходящее. Словно во сне, промелькнула дорога до дома Прокошевых: цокали копыта, похрапывала, то и дело вскидываясь и что-то бормоча, Зинаида Михайловна, мимо проносились другие повозки, доставлявшие причудливых персонажей, которые тоже спешили на маскарад… Но вот прибыли; один из лакеев, встречавших гостей, подал руку легко выскользнувшей из кареты Аглае, другой помог выгрузиться Зинаиде Михайловне; хозяева, встречающие гостей, приветливо улыбнулись обеим, уверенные, что рядом с госпожой Метлицыной идет под маской Наташа Игнатьева (на обычном балу их прибытие было бы громогласно объявлено, однако на маскарадах инкогнито, насколько возможно, блюлось, так что увеселения эти словно нарочно были созданы для интриганов и авантюристов… авантюристок тож!)… И вот уже двери бального зала распахнуты, и музыка оркестра, стоявшего на хорах, словно накрывает Аглаю волшебными звуками, и в глазах все начинает мелькать при виде кружащихся в вальсе пар, и высокий гусар в полумаске склоняется перед ней, приглашая на танец, и сердце ее падает, замирает, а потом начинает биться ровнее, потому что это оказывается не Лев Каменский, а какой-то незнакомый военный.
Кавалер, впрочем, вальсировал изрядно, и Аглая всецело отдалась наслаждению танца, однако успевала окидывать взглядом залу, пытаясь увидеть того, по кому она томилась уже почти год, и не сомневаясь, что он вот-вот окажется рядом. Но лишь только закончилась мелодия, Аглаю увлек в круг другой гусар, и это снова был не Лев, потом третий и четвертый… казалось, все присутствующие в зале военные сговорились непременно потанцевать с маской в домино маринового цвета, но Аглая, как ни кружилась все-таки ее голова в крутых поворотах, как ни сбивалось в пробежках и стремительных глиссадах дыхание, все же мгновенно чувствовала, что это опять не Лев заключает ее в свои объятия. Самое удивительное, что, ни разу не быв в его объятиях, она не сомневалась, что узнает их немедленно… однако судьба к ней пока что не благоволила.
Поскольку на этом маскараде не присутствовали ни государь-император, ни члены фамилии, ни высокопоставленные сановники, ни представители высшей аристократии (на него, конечно, были приглашены только дворяне, но многие даже без титулов), да и вообще Москва была куда свободней от светских условностей, чем Северная столица, устроители этого маскарада позволили себе отойти от обычного распорядка, когда бал непременно начинался полонезом, затем следовали мазурки, котильоны и непременно устраивались кадрили. На этом маскараде прежде всего и почти исключительно кружились в вальсе, самом любимом танце этого времени, неистово ворвавшемся в моду. Играли, конечно, и чтимую многими мазурку, однако вальс воистину царствовал! В памяти многих из присутствующих в зале еще были живы годы, когда покойный император Павел Петрович этот танец настрого запретил, а вновь сделал его королем балов государь-император Александр I, который считался одним из лучших танцоров эпохи. Казалось, неистово кружась, проходя тур за туром, танцоры стремятся вознаградить себя за те годы, когда балы казались скучны и однообразны без вальса, а может быть, они смутно предчувствовали, что вскоре настанет время, когда будет не до танцев – не только не до вальса, но и не до танцев вообще! – потому что война, которую все ждали, но в возможность которой все же не хотели верить, уже стояла на пороге. Всем было известно, что Наполеон сосредоточил на границах России около 640 тысяч солдат, причем французы составляли только половину армии, а остальная ее часть была укомплектована поляками, итальянцами, немцами, австрийцами и прочим «европейским сбродом», как писали патриотически настроенные газеты.
Впрочем, сейчас мысли об этом были отогнаны прочь! Чудесная музыка Гуммеля, Моцарта, Гайдна стремительными наплывами будоражила сердца, мягкими пассажами успокаивала смятенный разум и бурными переливами вновь кружила головы…
Это был маскарад-домино, однако лишь для дам. Кавалерам следовало являться в масках, но в мундирах (военным), во фраках или сюртуках (статским), однако даже офицерам предписывалось танцевать только в бальных башмаках. Дозволялось нарушать это обычное правило разве что в провинции, да еще война заставит его нарушить… но это время еще слегка сквозило в дымке будущего, а нынче казалось и вовсе неразличимым.
Дамские домино оказались самых разнообразных фасонов и покроев: как глухими, строгими, скучными, так и весьма кокетливыми: некоторые были даже с открытыми шеями и весьма откровенными декольте, лишь слегка декорированными кружевом. Особенное внимание привлекала одна дама в домино моднейшего цвета мордорэ[30] и золотой маске. Локоны огненно-рыжего цвета падали из-под капюшона на ее точеные плечи, слегка припудренные золотистой пудрой. Приличия диктовали дамам делать для бала строгие прически с забранными наверх волосами, так что эти рыжие локоны выглядели столь же вызывающе, как декольте дамы и ее золотистая пудра. Однако Аглая ненадолго задержалась взглядом на незнакомке – гораздо более пристальное внимание ее привлек кавалер рыжеволосой особы: высокий темноволосый гусар, чьи черные глаза так и сверкали в прорезях маски. Огоньки свечей огромной люстры сияли на золоте, украшавшем его доломан.
У Аглаи на миг остановилось сердце.
Вот он! Вот он! Просто удивительно, что Аглая не замечала его раньше, ведь его окружает сияние, подобное солнечному. Здесь такая толпа, столько народу, к тому же она танцует беспрерывно, ей не до того, чтобы разглядывать окружающих. Или Каменский только что появился? Сейчас кончится танец, и Лев подойдет к своей невесте… вернее, к той, кто исполняет роль его невесты!
Восторг от того, что она вот-вот окажется в объятиях любимого, заставил ее счастливо засмеяться, и пятый, а может быть, и шестой гусар, с которым Аглая вальсировала, взглянул на нее внимательнее:
– О, кажется, вам нравится вальсировать со мной, графиня Наталья Михайловна?
Тотчас испуганное «ох!» сорвалось с его губ: ведь на маскараде считалось верхом неприличия указывать маске, что ее инкогнито открыто. Кавалер даже сбился с такта, однако тотчас восстановил каданс.
Впрочем, Аглая не собиралась спускать ему промах и резко спросила:
– Вы меня знаете? Откуда?
– Да мы с вами уже танцевали, – забормотал гусар, отводя глаза, – ну и я не мог не запомнить чарующую легкость ваших движений.
Аглая легкой улыбкой оценила комплимент, слишком вычурный, чтобы быть естественным, и, несомненно, почерпнутый из каких-нибудь стихов. Однако она не намерена была отставать:
– Когда же мы танцевали?
– Н-на Святках, кажется… – пробормотал гусар.
– Этого не может быть, – качнула головой Аглая. – На Святках я была больна и пропустила гулянье. Возможно, на Масленицу?
– Да-да! – обрадовался гусар. – Конечно!
– У Савельевых? – обманчиво ласково подсказала Аглая.
– Да-да! – снова закивал гусар.
Со своим удивительным простодушием он оказался легкой добычей! Однако его сбивчивая болтовня наводила на размышления… Аглая прежде не посещала балов, так что оценить «чарующую легкость ее движений» гусару было просто негде. С Наташей он совершенно точно не мог танцевать ни на Святках, ни на Масленице: она оба эти праздника проболела; кроме того, Савельевы, сколь было известно Аглае, не давали балов в этом году из-за траура, который вынуждены были надеть по одной из своих родственниц. Выходит, этот гусар точно знал, что под домино маринового цвета должна скрываться именно молодая графиня Игнатьева. Но откуда? Откуда он мог это знать? Кто-то сказал ему… но кто?!
«Отец обещал сообщить Льву, в каком я буду наряде», – всплыли в памяти Аглаи слова Наташи. А потом она тоскливо добавила: «Я обязана буду танцевать только с ним, как положено невесте».
Забавно… А что, если Льву так же не хотелось танцевать со своей невестой, как и Наташе с женихом? Что, если Каменский хочет танцевать только с этой дамой в домино мордорэ? Что, если, узнав от графа Игнатьева о том, как будет одета Наташа, он сообщил об этом всем своим друзьям, чтобы они отвлекли от него внимание нелюбимой особы? Понятно, что он не горит желанием жениться на Наташе, однако не в силах или не хочет нарушить волю отца. Он обвенчается с графиней Игнатьевой, но не намерен ради нее нарушать своих вольных холостяцких привычек и отказываться от привычных удовольствий…
Эти мысли промелькнули мгновенно, однако это были лишь догадки, которые следовало подтвердить или опровергнуть.
– А не думаете ли вы, сударь, – кокетливо обратилась она к своему кавалеру, – что если вы знаете мое имя, то и я должна узнать ваше?
– Меня зовут Вася… то есть Василий Шацкий. Корнет Шацкий к вашим услугам, – сбивчиво представился гусар, испуганно стреляя глазами по сторонам: не слышит ли кто, как вопиюще он нарушает правила маскарада?
– Ах, сдается мне, я вас тоже видела раньше! – с наигранной радостью сообщила Аглая. – Не участвовали ли вы в той прелестной серенаде, которую Никита Лесков год назад исполнял перед окнами Шурочки Луниной?
– Да! – гордо сообщил простодушный Вася Шацкий. – Я там был и играл на флейте. А потом присутствовал во время венчания Никиты и Александры Александровны Луниной.
Именно во время венчания корнет Шацкий мог видеть молодую графиню Игнатьеву, которая была среди подружек невесты, однако у него не хватило сообразительности увязать эти два события, и Аглая утвердилась в мысли, что на мариновое домино указал Васе Шацкому сам Лев Каменский, уверенный, что в этом домино явилась на маскарад его нелюбимая невеста.
– Я вас сразу узнала, – обворожительно улыбнулась Аглая. – Вы, видимо, близкие друзья с господином Лесковым и господином Каменским?
– О да! – гордо заявил Вася. – Мы просто не разлей вода, особенно с Каменским!
– И, конечно, те господа гусары, которые вальсировали со мной перед вами, тоже его друзья? – спросила Аглая.
– Еще бы! Самые близкие! – воскликнул Вася. – Самые преданные!
– Похоже, – проворковала Аглая, – на этом балу Каменский беззастенчиво воспользовался вашей преданностью!
– Как это? – удивился наивный корнет.
– Да так, что очень просто! Ведь это по его просьбе вы отвлекали меня вальсами, чтобы предоставить возможность моему жениху танцевать с той рыжей дамой в мордорэ? – резко спросила Аглая.
От столь резкого перехода от пряника к кнуту Вася Шацкий даже с ноги сбился, и Аглае пришлось взять на себя роль ведущей в цепочке поворотов, пока корнет пытался очухаться и совладать с изумлением, а также со своими заплетающимися ногами.
Наконец они снова оказались лицом к лицу. Можно было ожидать, что Вася начнет отнекиваться и отвираться, однако он молчал, зато безудержно покраснел, и руки его просто ходуном ходили.
– Простите, – наконец выдавил Вася. – Простите, Наталья Михайловна! Не думайте, что мне это нравится! Я был против!
Аглая с трудом удержалась от смеха, но тотчас решила, что эти слова, наверное, показались бы оскорбительными Наташе, а потому старательно насупилась:
– Вы были против того, чтобы танцевать со мной?!
– Ах нет, графиня, – забормотал смущенный Вася, – что вы! Я счастлив, что мне выпала такая честь! На обычном балу вы, вполне возможно, не удостоили бы меня вниманием, а тут Лев уверил, что, если мы не дадим вам передышки и станем приглашать один за другим, вы просто не успеете нас толком разглядеть и не откажете, боясь нас обидеть.
– Приглашать один за другим… не дать передышки… – задумчиво повторила Аглая. – Значит, я была права?! Он так хотел уединиться с этой рыжей особой, что…
– Ах, простите, простите его, Наталья Михайловна! – чуть ли не вскричал Вася и вновь испуганно оглянулся, но, на счастье, звучавший в эту минуту «Вальс для зала Аполлона» Гуммеля изобиловал громкими пассажами, которые заглушили неосторожное восклицание.
– Простите его, – повторил Вася, искательно заглядывая в глаза Аглаи. – Ах, как сердито сверкают ваши прекрасные глаза! Но если бы вы знали, насколько это опасная женщина – та, с которой танцует Каменский! К несчастью, она обворожительна… поистине обворожительна! Перед ней невозможно устоять, особенно если она… если она не скрывает своего расположения к мужчине и дает ему почувствовать это расположение. Вы понимаете?.. Ох, что я говорю! – снова сбился с ноги Вася. – Что я говорю невинной девице! Ах я болван! Ах я болтун! Ради бога, забудьте все, что я только что сказал, не выдавайте меня!
– Я вас ни за что не выдам, – медленно проговорила Аглая, – если вы окажете мне одну услугу.
– Все что угодно! – пылко воскликнул корнет. – Я сделаю для вас все! Клянусь! – Но тут же он спохватился, что эта клятва может оказаться для него не просто обременительной, но и непосильной, и с опаской спросил: – А о какой именно услуге идет речь?
– Да ничего в ней нет особенного, – усмехнулась Аглая. – Когда закончится этот вальс, я уйду немного передохнуть, прежде чем явится очередной самоотверженный приятель господина Каменского. Пока меня не будет, вы должны отыскать Льва, заставить отойти его от этой дамы и засыпать меня похвалами. Понимаете? Вы должны петь дифирамбы моему танцевальному мастерству, уму, а также тонкому кокетству…
– Кокетству? – ошарашенно переспросил Вася.
– Да, именно кокетству! – сурово велела Аглая. – Вы должны сказать, что я совершенно вскружила вам голову.
– Но это правда, – вздохнул Вася. – И танцуете вы божественно, и умны не по-дамски, и голову мне поистине вскружили. Ах, если бы я был не я, в смысле, если бы я не был другом Каменского и не чувствовал своего долга перед ним, я бы прямо сейчас, на этом бале, просил бы руки вашей! Я ведь тоже богатый наследник, а повесой меня никак не назовешь…
Вася был так умилительно наивен и простодушен до глупости, что этим можно было залюбоваться! Однако Аглае стало его искренне жаль.
– Кто знает, возможно, я могла бы быть счастлива с вами, когда бы сердце мое не принадлежало господину Каменскому, – грустно сказала она. – Все мое сердце, без остатка!
Вася чрезвычайно удивился и не смог этого скрыть, да и не старался, и, конечно, опять потерял каданс.
– Так, значит, вы любите Льва?! А ведь он уверял нас, что будущий брак ваш слажен родителями, а на самом деле вы пылаете страстью к некоему архивариусу из Иностранной коллегии, – протянул он с нескрываемым презрением, которое все военные априори испытывали ко всем статским. – Я очень рад, что Каменский ошибался. Ведь тот, кого он полагал предметом ваших чувств, – человек совершенно без чести…
Теперь уже Аглая сбилась с ноги. Правда, музыка в это мгновение утихла, вальс закончился, и промах ее остался незамеченным.
Она готова была засыпать Васю расспросами, однако ее вот-вот мог перехватить очередной преданный друг Каменского, которому было предписано отвлекать невесту от жениха. К тому же, когда заиграет музыка, Лев, конечно, вновь пустится танцевать со своей дамой, от которой не отходил ни на шаг, и Вася не сможет к нему подойти.
– Корнет, идите к Каменскому! – прошипела Аглая, пытаясь улыбнуться. – Расхваливайте меня напропалую, но не вздумайте брякнуть ему о моей любви к нему! Вы поняли?!
– П-понял, – пролепетал Вася, который от волнения начал заикаться. – Р-ревность, вы желаете п-пр-робудить его ревность! Да, это хорошая т-тактика! Ид-ду! Я был счастлив т-танцевать с вами!
– Я тоже! – ослепительно улыбнулась Аглая и ринулась вон из залы, пока ее не перехватил новый кавалер. Это был стройный гусар с очень светлыми, можно сказать, соломенными волосами, в доломане, как мельком отметила Аглая, очень скромном, почему-то без роскошного шитья, которым блистала одежда прочих военных. Гусар уже направлялся к девушке, однако при ее поспешном бегстве замедлил ход и развел руками, как бы признавая свое поражение. Впрочем, он недолго оставался неприкаянным и скоро нашел себе даму.
В дверях Аглая оглянулась. Вася Шацкий, благослови его Господь, уже подошел к Каменскому и, расшаркавшись перед рыжей особой, начал что-то воодушевленно говорить приятелю.
Похоже, Лев не хотел, чтобы его дама слышала слова Шацкого. Он сделал извиняющийся полупоклон, а потом отвел корнета в сторону.
Аглая спряталась за портьерой, обрамлявшей дверь, и оттуда наблюдала за развитием событий. Она не слишком хорошо представляла себе, что намерена сделать. Сначала предполагалось, что Вася пробудит интерес Льва к невесте и тот захочет сам потанцевать с ней, а уж тогда… ну, Аглая еще не знала, что произойдет тогда, но надеялась хоть как-то пробудить интерес Льва к себе, оказавшись в его объятиях. Однако немедленно стало ясно, что либо задуманное ею оказалось наивным, либо Вася не слишком ретиво исполнил свою задачу: Лев слушал рассеянно, глаза его постоянно возвращались к рыжей в мордорэ, а губы кривились в недоверчивой ухмылке. Нет, что-то непохоже, что он воспылал желанием немедленно потанцевать со своей невестой!
Что же делать? Что делать?! Может быть, разыскать госпожу Метлицыну и пожаловаться, что жених не желает танцевать с невестой? Но нет – как бы ни была навеселе Зинаида Михайловна, она может заподозрить неладное, не узнав племянницу по голосу.
Неужели придется воротиться в зал, признав поражение, принять приглашение очередного самоотверженного друга-гусара и с болью в сердце наблюдать, как Лев прижимает к себе эту рыжую пакостницу, которая готова на все, чтобы привлечь внимание мужчин… причем, насколько поняла Аглая неуклюжие Васины экивоки, она ко всем добра, не только ко Льву?! Неужели она из тех, кого называют блудницами, гулящими и падшими женщинами, а то и еще хлеще?!
Сердце так и сжалось от ревности, Аглая едва сдержала стон. Ах, она возлагала на этот маскарад столько надежд, которые, увы, оказались несбыточными! Вместо исполнения желаний он принес лишь разочарования…
Ну что ж, спасибо хотя бы на том, что Наташа смогла встретиться со своим любимым Филиппом.
И тут Аглая даже вздрогнула от ужаса. Что имел в виду Вася, говоря о бесчестности Филиппа? И выспросить ничего не удалось! Как же не вовремя кончился вальс! Может быть, Филипп женат? Господи помилуй… Или за ним какое-нибудь преступление против чести? Растрата казенных денег? Хотя какие могут быть казенные деньги у архивного работника? Или он потерял какой-нибудь ценный древний документ? Да как, ну как выяснить это?!
Лев, конечно, знает, что случилось с Филиппом. И, если он будет уверен, что танцует с Наташей, он не сможет ее не предупредить о грозящей опасности. Или сможет? Или он будет только доволен, если она попадет в неловкую, а то и в позорную ситуацию?
Нет, предположить такое – значит счесть Льва подлецом…
Сердце так и защемило. Любовь разрывала его, любовь ко Льву, но и Наташу Аглая любила, Наташа была ее сестрой, родным ей человеком, и если ей грозит опасность, следует сделать все, чтобы эту опасность предотвратить!
Для этого нужно исполнить ту мечту, с которой Аглая явилась на бал: оказаться в объятиях Льва. Теперь уже не для того, чтобы в этих объятиях млеть и пытаться каким-то образом прельстить Льва, а для того, чтобы Наташу спасти!
Аглая топталась за портьерой, совершенно не представляя себе, что же делать дальше, как завладеть вниманием Льва, если он, поговорив с Васей, снова пригласит танцевать рыжую.
Броситься к нему через весь зал, отпихнув соперницу? Во-первых, фи, во-вторых, фи-фи, а в-третьих, Аглая просто не успеет добежать: ее перехватит очередной гусар. Не отбиваться же от него, не скандализоваться же!
И вдруг девушка заметила нечто, чему глаза ее даже не сразу поверили. Рыжая, бросив Льву, беседующему с Васей Шацким, кокетливую и в то же время извиняющуюся улыбочку, проследовала к укромной дверке, которая вела в непарадную часть дома и через которую частенько входили и выходили дамы, оставившие на несколько минут своих кавалеров, а потом вернувшиеся к ним.