Гардарики. 24 мая 871 года
Эльвёр испытывала некую внутреннюю опустошенность. Исподволь вырос в душе этакий пузырь пустоты, заместил чувства, и девушка ощутила безразличие ко всему зримому миру.
Она больше не грустила, не кляла Харальда Косматого, с равнодушием встречая утро и провожая солнце вечером.
Возможно, она просто устала от переживаний? Выдохлась от каждодневного самоедства? Или смирилась-таки с уготованной ей судьбой?
Эльвёр усмехнулась. Ну уж нет!
Она нашарила то место на поясе, куда спрятала ножики, и сжала их. Живой она не достанется никому! Нет-нет, кончать с собой она не станет. Самовольный уход в мир теней – это удел трусов и слабаков.
Но вот если тот вельможа из Миклагарда возжелает порезвиться с нею на пуховых перинах, то потеряет много крови.
Истинного воина ее ножиком не взять, даже голого, а вот царедворца – запросто.
Эльвёр вздохнула. Сплошной туман впереди, ничего не ясно. И стоило ли готовить себя к сопротивлению там, в далеком Миклагарде? Вполне может статься, что все посольство Харальда-конунга сгинет по дороге, исчезнет без следа.
Дальний путь страшил – и манил. Какие чудовища встретятся им по дороге? Какие дикари поджидают в засадах?
Воины Эйнара долго и со вкусом рассуждали о встречах с лесными людьми, что живут в Гардах и выходят на берега рек и речушек, озер и проток пути «Из варяг в греки». Эти лесовики невидимы, а их стрелы метки.
Южнее, на великой реке Непре, живут робкие славины, этих бояться нечего, но земли их – узенькая полоска между лесом и степью. А вот в степи…
Там кочуют печенеги, племя кровожадное и воинственное. Печенеги пасут свой скот или угоняют его у хазар, с которыми соседствуют. Кочевники никого не боятся, они вольны как ветер и презирают оседлые народы за их тягу к земле, ибо пажити, даже обширные, всего лишь клочок необозримого пространства.
У печенегов нет лодей, но есть лошади – все кочевники отличные наездники, и это придает их набегам стремительность. Они налетают, как буря, убивают, грабят и рассеиваются по бесконечной степи.
Непр – река широкая, с берега до скейда не достанешь даже из лука. Но на середине пути находятся пороги, где свободно не проплывешь, а самая опасная гряда – Айфор. Там острые камни и стремнина, которую не одолеешь по воде, даже бичевой не проведешь суда, шагая по берегу и придерживая скейды за канаты. Приходится выволакивать суда на сушу и волочить целых шесть верст. И это самый опасный момент – почти все будут заняты тем, чтобы тянуть, толкать и удерживать скейды, перетаскивать груз, и лишь малое число людей удастся выделить в охрану.
И если в этот самый момент нападут печенеги…
Плохо будет. Сорок воинов – это сила, но они не устоят перед ордой. Кочевники сомнут викингов, одолеют числом…
…Скейд Пешехода с громким названием «Морской ястреб» приблизился, и Эйнар прокричал:
– По Вуоксе не пойдем, финны перекрыли реку, повалив сосны! Гаденыши… Двинем по Нюйе![28]
– Понял! – ответил Торир-кормщик, поводя рулевым веслом.
Оставляя пустынные берега Эйстланда по правому борту, караван проследовал к полноводной Нюйе.
Ее устье было разбито руслами и протоками на целую кучу островов, скалистых или болотистых. Текла река плавно, но мощно, и одних парусов стало не хватать – гребцы взялись за весла.
Дремучие сосновые леса подступали к самому берегу, и разглядеть, что или кто прячется за могучими стволами, было невозможно.
– Особо не высовывайтесь, – ворчливо сказал кормщик, обращаясь к гребцам, – здешние ингры[29] – народ злобный. Они сначала стреляют, а потом смотрят, стоило ли…
– Ой, медведь! – воскликнула одна из девушек.
– Где?
– Да вон! Стоит!
Косолапый стоял неподвижно, свесив передние лапы, и выглядел забавно. Насмотревшись на скейды с кноррами, он лениво повернулся и стал драть когти об дерево – кора так и летела ошметками.
Посольство медленно проследовало до самых порогов. Здесь большая часть народу сошла на берег, взявшись тащить корабли за канаты. Пока одни впрягались, другие сторожили.
Медленно, со скоростью неторопливо шагавших путников, караван двигался вдоль правого берега, держась в стороне от мели.
Река здесь разливалась вольно, на целый перестрел[30].
А сразу за порогами открылась небольшая крепостца, окруженная мощным частоколом, – это был форпост Гардарики. Тутошние бойцы, почти сплошь ингры, служили Рюрику-конунгу, оберегая пограничье.
Эйнар Пешеход являл собой потрясающе миролюбивого мужа. Когда ворота крепости открылись и навстречу викингам вышла пограничная стража, он лично поприветствовал их предводителя, самого кунингаса, как переиначили звание конунга в Ингерманланде.
Переговоры были коротки. Кунингас, обряженный в дорогую кольчугу, в шлеме, украшенном золотой насечкой, важно прошелся мимо причаливших скейдов. Оглядел их, покивал – и дал «добро».
И двинулся караван дальше, выгребая в озеро Нево[31].
Волна здесь была крутая, зато и простору хватало. Подняв паруса, корабли взяли курс на юго-восток, где крылось устье Олкоги.
Гребец, что ворочал веслом неподалеку от Эльвёр, покосился на девушку.
– Радуешься небось? – спросил он, шамкая.
– Чему? – буркнула дочь Освивра.
– Ну как же! Дальние страны увидишь, во дворце жить будешь… Самому ампиратору достанешься!
– Я не добыча, чтобы кому-то доставаться, – холодно сказала Эльвёр. Вспомнив одну из присказок Эваранди, она добавила: – А «ампиратора» этого я в гробу видала!
– Когда? – удивился весельщик.
– Не когда, а где. Это поговорка такая.
– А-а…
Девушка посмотрела на гребца. Тот уже пожилой был, лет за сорок человеку, и, видать, битый жизнью.
– А ты уже ходил в Миклагард?
Гребец усмехнулся довольно кривовато.
– Я там родился, девонька.
– Так ты ромей?
– Да бог его знает кто я… Отец мой, наверное, рыбаком был, выходил в Понт на ловлю… Понт Эвксинский – это то самое море, которое вы зовете Русским. Я только и помню, что лодку, рыбу, бородатого мужика, что сеть забрасывает… Арабы меня словили, а варяги, которые в охране базилевса служат, освободили… лет через пять после поимки. Я уже и язык родной забывать стал, и вот вернулся. А куда? Отец утонул вместе с лодкой, хижину нашу давно соседи разграбили, она потом сгорела. И что мне, подаяние просить? Так нищим просто так в Миклагарде не станешь, надо сначала заплатить тем людям, что верховодят над попрошайками, да и потом отдавать часть того, что выклянчишь. Не по мне это. Вот и напросился с варягами сюда, на север. Воины как раз возвращались до дому, плату щедрую получили от базилевса, товару всякого накупили. Вот и взяли меня. Так и вырос я в Альдейге, а потом как-то раз помог Ториру Лысому – толмачом поработал, – он и зазвал меня к себе. Платит хорошо, не обижает, чего еще надо?
Эльвёр усмехнулась:
– Чую, что этого мало тебе. Нужно что-то еще…
– Верно чуешь, – кивнул гребец. – Но тут сложно… Хочу, понимаешь, дожить свои дни в покое – и на родной земле. Еще бы знать, где она для меня… Константинополь, который вы зовете Миклагардом? Или Крит, куда меня арабы увезли? Альдейгьюборг, где вырос я и мой сын? Или Хедебю, где обретаюсь нынче, у Лысого на посылках? Знать бы…
– Ты – истинный ромей, – улыбнулась Эльвёр, – поскольку хитер. Все ты прекрасно знаешь. Ты хочешь вернуться на ту землю, где родился и сделал первые шаги.
Гребец ухмыльнулся:
– Может, и так, девонька!
– Как звать тебя?
– Николаем наречен. Это все, что я помню. Даже сказать, чей сын, не могу – имя отца ушло из моей памяти…
Девушка вздохнула:
– Я помню, как звали моего отца, но что в том толку, ведь его самого нет в живых.
Николай помотал головой:
– Ты неправа, девонька. Пока ты помнишь своего отца, он как бы жив, как бы рядом с тобой. И, быть может, даже помогает тебе незримо.
– Может, и так, – не стала спорить Эльвёр.
– Э-ге-гей! – разнесся трубный глас Эйнара. – Весла на воду! Прибавим ходу!
– Ходу так ходу… – прокряхтел Николай, берясь за весло.