На самом деле я – Алёна Паршина, но мама вышла замуж за француза и изменила моё имя на французское, чтобы я в школе не выглядела белой вороной, хотя, кажется, в Швейцарии это всем всё равно. Но сделанного не воротишь, а я теперь – Алин, хотя логичней было бы быть Еленой. Но мне было семь лет, права голоса у меня не было, а мама… В общем, ей лучше не возражать. Я и не возражала, мне-то что.
Несмотря на то что Жак мне неродной, любит он меня и заботится, как о собственной дочери, в результате чего я выросла фифой. Балованной, значит, хотя в свои двенадцать я это не очень понимала, пока меня не пригласили в специальную школу. Поначалу, услышав «школа колдовства», я удивилась, потому что больше всего это походило на розыгрыш – сопливую фэнтезятину я читала, конечно.
Но в школу я не попала… Герр Шлоссер, пришедший к нам тогда домой, рассказал мне, что все школы Швейцарии возят детей на экскурсии – ну, это я знала и так, но вот в двенадцать лет детей знакомят с историей нацизма, поэтому экскурсии специфические, а так как я – ведьма, то мне нужно знать технику безопасности, а то могут быть неприятные сюрпризы. Но я слушала его вполуха… Дура я, просто непроходимая дура… Что мне стоило выслушать умного человека?
Об экскурсии куда-то на север Германии нам объявили вчера, и вот сегодня мы едем. Удобный автобус, есть туалет и даже телевизор. Мне, впрочем, скучно. Объяснения по поводу того, куда мы едем, я пропустила мимо ушей, запомнив только, что это надо, и всё. Ну, надо и надо… Мне всё равно.
Приезжаем мы в какой-то городишко, ничего интересного, после чего нас распускают «погулять». Ну, погулять – это мысль, поэтому я топаю в парк. Народу здесь немного, стоят какие-то статуи, мне неинтересные, хотя вон та, в виде девочки с поднятыми вверх руками, которая будто защищается от чего-то, жутковато выглядит. Но мне просто скучно, хочется домой. Думая о том, что мы уже целый день путешествуем, я в задумчивости пинаю какие-то то ли камни, то ли вообще кости. Да ну, откуда здесь кости?..
Одета я в платье. Лето на улице, поэтому по маминому настоянию я надела платье, хотя в джинсах было бы удобнее, но мама воспитывалась в суровых условиях, поэтому за непослушание может и за косу оттаскать, и по заднице отходить. Поэтому я боюсь с ней спорить. Да и нарываться ради платья? Фиг с ней! Вырасту, уеду от неё подальше, там она меня уже не достанет.
Вот так я иду, а затем вдруг вижу в траве какой-то железный кружок, на смайлик похожий. Наклонившись, беру его в руки, совершенно забыв о том, что говорил герр Шлоссер. В первый момент ничего не происходит, но вот когда я пытаюсь согреть в руке странно холодный металл, внезапно качусь кубарем от сильного удара по спине. Я слышу свист, и ещё более сильная боль обжигает спину. Обнаружив себя в грязи, я тем не менее не успеваю даже закричать.
– Aufstehen!1 – слышу я злой выкрик. Чьи-то руки быстро поднимают меня на ноги.
– Нельзя лежать – будут бить! – по-французски произносит женский голос.
– За что?! – спрашиваю я, тем не менее заметив помогавшую мне женщину сквозь выступившие слёзы.
– За то, что лежишь, – француженка явно не в настроении что-то ещё объяснять, она придерживает меня, а потом я слышу ещё один злой выкрик и рычание собаки, сменившееся истошным криком, в котором нет ничего человеческого.
Я обнаруживаю себя в толпе людей – детей и взрослых. Нас гонят вперёд, подгоняя очень болезненными ударами каких-то палок. Я почти в панике – что происходит?! Что случилось?! Почему с нами так обращаются? Я смотрю по сторонам, насколько это возможно, но не вижу ни парка, ни статуй, вижу лишь рвущихся с поводков собак, желающих, кажется, вцепиться в меня зубами, и каких-то женщин в одинаковой чёрной одежде, глядящих на меня так, как мама, когда злится.
Я замечаю, что толпа состоит из женщин, девушек и даже детей, я вижу девочек гораздо младше меня! Нас гонят куда-то, как скот, постоянно кричат, бьют, будто получая от этого удовольствие. Мне жутко, просто не сказать как! Наконец, появляется какой-то то ли сарай, но длинный, то ли… как же это слово было?.. Барак, вот! Внутри стоят столы и больше ничего нет. Я слышу ещё одну команду, но не понимаю её.
Люди вокруг меня начинают быстро раздеваться. Я же стою, замерев, не понимая, зачем они это делают.
– Быстро снимай с себя всё! – выкрикивает француженка. Но я не хочу!
Зачем нужно раздеваться, кажется, догола? Я не буду! Ой… Какую-то замешкавшуюся девочку бьют так, что брызги крови летят во все стороны. Это так страшно! Увидев женщину в чёрном, движущуюся в моём направлении с предвкушающей улыбкой, я судорожно начинаю расстёгивать платье. Женщина всё не уходит, она чего-то ждёт, и меня накрывает ужас от её улыбки, поэтому я быстро снимаю с себя всю одежду, как и другие женщины вокруг меня.
Что происходит, я по-прежнему не понимаю, но быть избитой не хочу. И тут звучит выстрел – ту девушку, совсем девочку, просто пристрелили! Видя это, я пытаюсь завизжать от страха, но сильный удар палкой в живот выбивает воздух из лёгких, отчего я чуть не падаю. Очередной хлёсткий удар по обнажённой спине заставляет меня кинуться к толпе таких же голых женщин и девушек.
Нас стригут налысо, затем загоняют в душ, где льётся просто ледяная вода, а затем… затем меня привязывают к креслу такому, ну, которое заставляет ноги раздвинуть, и делают очень больно. Я кричу от этой боли где-то внизу живота, а меня за это бьют по лицу. Впрочем, я не одна такая, все вокруг кричат, визжат, плачут. Затем мне выдают полосатое платье, но белья не дают, а когда я спрашиваю, то получаю такой удар по лицу, что на мгновение теряю сознание. Но хуже этого платья – деревянные сандалии, в которых очень неудобно, правда, говорить об этом я уже не решаюсь.
Затем нас опять гонят. Кричат, бьют, загоняя в низкие деревянные строения. Мне показывают на какое-то место, а так как я не понимаю, то получаю ещё пару ударов, падая на колени. Другие женщины поднимают меня и куда-то усаживают, а я просто ничего не могу понять и только реву от ужаса.
Меня никто не успокаивает, но всё происходящее настолько страшно, что я просто не могу остановиться. Я ничего не понимаю – где я нахожусь, кто эти люди, за что с нами так? Что я такого сделала? Неужели это театр? Нет! Ту девочку точно убили, по-настоящему, это не может быть театром. Тогда что это, что?! Почему эти, в чёрном, так больно дерутся?
– Что это? Где мы? – я не замечаю, как произношу свой вопрос вслух.
– Это концлагерь, дочка, – вздохнув, отвечает по-французски какая-то женщина. – Концлагерь Равенсбрюк.
Какой ещё концлагерь?! Такого не может быть! Они же давно уже закончились? Или… может? Тут я вспоминаю слова герра Шлоссера и чувствую, что сейчас упаду в обморок, но сильная оплеуха приводит меня в чувство.
– Даже не думай, – слышу я. – Затолкают в печь живой!
Зовут меня Уве, фамилия – Вебер. Я происхожу из довольно старой немецкой семьи, история которой мне неинтересна. Вчера мне исполнилось четырнадцать, что ничего не означает. Я живу с родителями на каникулах, а вне их – в школе. В Швейцарии есть такая школа – Грасвангталь. Помню, сильно удивился, когда к нам прямо домой явился сопровождающий от школы, приглашение принёс.
В Германии такое не принято, все приглашения, все бумаги доставляются по почте, потому появление сопровождающего несколько озадачило. Ещё больше озадачили его слова о школе колдовства. Выглядело это сказкой, как из фэнтези, но родители почему-то восприняли всё сказанное серьёзно. В тот момент мне казалось всё мистификацией, но поехать я согласился, хотя меня, похоже, и не спрашивали.
Начать «колдуны» решили с поездки в Освенцим. Я поначалу не понял причину этого, но герр Шлоссер очень хорошо умеет объяснять. Он рассказал нам тогда, какую роль играли немецкие колдуны во Второй Мировой войне. Честно говоря, без этого знания я бы отлично обошёлся. Сидел бы дома, играл с телеприставкой и знать не знал бы о том, что произошло когда-то.
Хоть это и было два года назад, я и сейчас помню эти события, как будто они только вчера со мной произошли. Привезли нас автобусами к самому мемориалу. Выглядел он страшно, даже очень. Хорошо известная всему миру арка, ворота с надписью, поднятый шлагбаум…
– Сейчас вы увидите, что хранит эта земля, – произнёс герр Шлоссер.
Он махнул рукой, и вдруг свободное пространство заполонили люди. Они были совсем как настоящие – очень худые, в полосатых робах, брели куда-то, а навстречу им шли матери с детьми, старики, ещё кто-то… Они едва передвигали ноги, но одетые в чёрное надзиратели «помогали» им палками или ремнями какими-то и гнали, гнали куда-то…
– Там находились газовые камеры, – негромко произнёс герр Шлоссер. – Там убивали людей, а потом похоронная команда…
– Нет! Не-е-ет! Не на-а-адо! – завизжала какая-то девчонка так, что я вздрогнул.
Появился герр Нойманн, уведя не выдержавшую девочку. Она плакала навзрыд, видимо, отлично представляя, что видит. Интересно, откуда? Я же был несколько шокирован, не понимая, зачем нам это показывают. Экскурсия длилась два часа, и за это время нам показали многое – страшные склады, газовые камеры, крематории, ямы, в которые сваливали пепел. Мне было просто страшно, но потом я вдруг понял: это сделали немцы. Такие же, как я! Но зачем, зачем?!
Мы возвращались по домам подавленными. Хотелось просто забыть всё увиденное, не вспоминая никогда, но я понимал, что ещё не раз увижу в ночных кошмарах картины Аушвица, и ещё – я никогда и ни за что не захочу власти такой ценой. Да, пожалуй, любой ценой! Очень уж страшным оказался лагерь. Так что, наверное, правильной была эта экскурсия.
После этого я уже совсем иначе воспринимал колдовство – серьёзнее, несмотря на то что было мне на тот момент двенадцать. Поэтому, наверное, и отправился в школу почти безропотно. Единственное, что расстраивало – электроприборы отобрали, сказали, что рванёт. Я-то поверил, а вот один из моих соучеников – нет. А узнали мы это по взрыву в его чемодане.
В свои двенадцать избалованным я не был, скорее, самостоятельным, поэтому отнёсся к запретам философски: не будет плеера – книжку почитаю. Телеприставки было, впрочем, жалко, но я уже тогда понимал, что ничего просто так не бывает, потому надо терпеть, хотя зачем мне это колдовство, понять не мог.
Школа оказалась расположенной в Швейцарии. Нужно доехать до Женевы, а оттуда автобус прямо до Грасвангталя. Что интересно, школу эту никто не скрывает, нет такого, чтобы что-то тайно было. Колдуны служат и в гражданских службах, и в военных, при этом совершенно не вызывая удивления у тех, кто знает. Обычного-то человека колдовство вообще не волнует. Вот я не знаю, кто у нас нынче президент – мне это неинтересно. Канцлер-то на слуху, а президент… Так же и с колдовством – кому надо, тот знает.
Место, где расположена наша школа, уединённое, но красивое, как и вся Швейцария – Трёхозёрье, гора Рюбецаль и Лес Сказок, оказавшийся совсем не сказочным, так как ходить туда в одиночестве запрещается. В первых двух классах – так точно, а вот потом… Потом – как получится. Не о том рассказываю…
Школа выглядит приземистым трёхэтажным зданием. Герр Шлоссер рассказал, что здесь располагался дворец какой-то, что ли, я особо не прислушивался. Жить предполагается в комнатах, рассчитанных на одного, максимум двух человек. Ну, кто с девчонкой или близнецы там – в общем, не возбраняется. Я-то один живу, не люблю компанию.
Самым сложным был первый год, к концу которого я уже втянулся, конечно. Но сложный он был именно бытом, потому что в двенадцать лет просто не ожидаешь самостоятельной жизни, а тут… Нужно было ко многому привыкнуть, многое успеть… А вот второй год уже был попроще, по крайней мере, привычнее. Ну а когда мне четырнадцать исполнилось, то есть сейчас, то появились совершенно другие проблемы. Влюбился я в Лауру Шнитке. Хорошей девчонкой казалась, а вышло, что только казалась.
Лаура весело и непринуждённо ставила меня в тупик полгода в школе, методично доводя до истерики. Хорошо, что я не стал с ней съезжаться, а то война была бы… пострашнее ядерной. Если поначалу девушка была доброй, улыбчивой, то после каникул в неё будто бес вселился. Ну да, я виноват в том, что за полтора месяца мы мало виделись – родители в отпуск на море увезли, но я же предупредил!
Вот после каникул… После каникул Лаура начала придираться буквально к каждому моему слову, отчего у меня возникло желание держаться от неё подальше. У меня всё больше растёт ощущение того, что быть со мной она не хочет. Что с этим делать – ума не приложу, потихоньку, впрочем, от всего этого уставая. Наверное, она мне за что-то мстит, правда, не знаю, за что… Надо родителей расспросить.
Из-за того, что постоянно думаю о Лауре, мысли путаются, кажется, даже по два раза об одном и том же рассказываю. Мне сейчас об учёбе надо думать, а не о девчонке, но об учёбе совершенно не думается. Вот как она так делает, что я всегда оказываюсь виноват?
Вот примерно в таком настроении я и отбываю на осенние каникулы с острым желанием посоветоваться с родителями. И, если возможно, попросить «инструкцию по эксплуатации» таких, как Лаура. Невозможно же совсем! Чего она хочет? Чего ей не хватает?