7

Я изучала Флоренс Годден, как фотограф дикой природы изучает кольцехвостых лемуров. То, как она притягивала к себе внимание, нельзя было объяснить одной лишь известностью: не будь она крестной Хоуп, мы, дети, понятия не имели бы, кто она такая. Меня потрясло, с какой легкостью она удерживала внимание других, а затем внезапно переключала его на что-то еще.

На вопрос «Что вы снимаете?» последовала малопонятная тирада с упоминанием молодого сербского режиссера, которому суждена всеобщая известность, исполнителя главной роли, участвовавшего в многочисленных церемониях «Оскара», и сценариста, настолько знаменитого, что всю съемочную группу принудили дать обет молчания о нем. Поскольку никто за столом (возможно, за исключением Мэла и Хоуп) не мог назвать ни одного живущего ныне сценариста, эта тайна не имела для нас никакого значения. Но в результате не сразу стало понятно, что о проекте не сказано ни слова. Я мало что знаю о киноиндустрии, но, думаю, премьера пройдет не в Каннах.

Хьюго обладал противоположным талантом – мог оставаться невидимым, и ваши глаза на нем не останавливались. А это, если подумать, своего рода мастерство.

Кит тихо пристроился рядом с Мэтти, предоставив матери играть первую скрипку. Ему не было нужды соперничать с ней, и он хорошо это знал. Она гордилась им, но тут было и что-то еще.

Хоуп говорила о свадьбе:

– Никакого шума, ничего экстравагантного, вы же меня знаете.

Флоренс Годден тем временем справилась с шоком и попросила разрешения хотя бы купить цветы, ничего страшного, фильм, если уж на то пошло, пока будут снимать без нее.

Я почему-то знала, что этого не произойдет. Хоуп поймала мой взгляд, и я поняла: она знает это так же хорошо, как и я. Мы были соучастницами, но долго это ощущение не продлилось.

С кухни принесли десерт – сливовый торт размером с колесо вагона, и Хоуп поставила его рядом с Хьюго, потому что он сидел к ней ближе всех и, кроме того, ей хотелось втянуть его в происходящее. За тортом последовал большой кувшин сливок.

Хоуп протянула Хьюго нож:

– Разрежь, пожалуйста.

Но Хьюго помотал головой, и Алекс, взяв нож, разрезал торт на двенадцать неравных треугольников.

Флоренс приняла свой кусок с большим энтузиазмом, хотя до того почти ничего не ела. Торт у нее тоже как-то не пошел, и в конце концов Мэл придвинул его поближе к своей тарелке.

Принесли кофе, и Флоренс оживилась:

– Если бы только я могла остаться среди твоих замечательных друзей, вместо того чтобы лететь в Венгрию! – Она произнесла «Венгрия» точно так, как обычно произносят «Пхеньян».

– Ну и не улетай туда, – сказал Мэл, не переставая жевать торт. – Зачем тебе гуляш с картошкой у мадьяров в тьмутаракани?

Слово «мадьяры» он произнес как «мод-жары».

– Что такое «мод жар»? – задал логичный вопрос Алекс, но остальным это было неинтересно.

За моей спиной, я слышу, мчится крылатая мгновений колесница[3], – со вздохом продекламировала Флоренс. – Но пока мы не встретимся опять, каждый из вас будет жить в моем сердце. – Она прижала руки к груди и скорбно склонила голову, а потом (сцена сыграна) натянула одну из изысканных перчаток, затем другую, взяла со столика у двери шляпу, обняла Кита, Хоуп и Мэла, послала воздушный поцелуй остальным и в самый последний момент остановилась и обвела нас глазами, ища Хьюго.

– Хьюго! – крикнул Мэл, и все замолчали в ожидании его появления.

Но он не появился.

К тому времени как он снова оказался в гостиной, его мать уже уехала.

Загрузка...