– Поговори мне ещё! – бурчал своё отец, недовольно, отвечая матери на её слова. – Давно не получала? Смотри, а то прилетит!

На что мать только улыбалась и, махнув рукой, уходила заниматься своим делом.

Наш Вася стал тоже баловаться этим делом и, всё чаще и чаще стал приезжать домой пьяным, в сопровождении жены, которая любила его. Добавив дома, начинал гонять свою Александру, которая прибегала к нам и пряталась за матерью. Он тогда начинал буйствовать, пока соседи, вместе с отцом, его не успокаивали. Утром он вставал, как ни в чём, ни бывало и, позавтракав, целовал свою жену, и снова уезжал с ней на работу. Самое интересное это то, что он никогда не болел с похмелья, и утром вставал как огурчик.

Я не понимал вкуса самогона, и всегда сторонился её, но бывали случаи, когда невозможно было не выпить. После этого мне было плохо, как, собственно и отцу. Александр тоже не любил пить, но компанию поддерживал, выпивая максимум стакан за вечер. Вообще в деревне пили почти все, включая и женщин. Дети тоже иногда пили вместе с взрослыми, но, в основном, только по большим праздникам.

Второй укос принёс нам ещё один стог сена, и отец повеселел. Картошка уродила, зерна намололи, в итоге затарились мукой, благо мельница в Беловске не прекращала крутиться. Все спешили управиться до зимы. На сей раз отец решил не ехать на заработки, и остался, по просьбе председателя, в колхозе. Голова у отца работала прекрасно, а тут надо было подготавливать технику к зимовке, да и масса другой работы.

Школа, в которой работал Сашка, называлась трудной. Там воспитывались трудные подростки, которые уже во всю блатовали по городу, организовав что-то типа банды малолеток. Один раз, это случилось в этом же году, сразу после начала учебного года, один из учеников, самый наглый и дерзкий, оскорбил Александра и, забрав свои вещи, отправился из класса. Сашка терпеть не мог хамства, и всегда боролся за справедливость. Он догнал этого подростка, схватил его за рукав, да так, что оторвал его, после чего взял за шиворот и выгнал из школы. После этого случая все присмирели, парни и девчата стали его уважать и бояться. Этот подросток долго ходил к Александру и просил прощения, и он снова принял его. Впоследствии парень окончил школу, имея по предметам почти одни пятёрки, а во время войны, стал героем Советского Союза, но до этого нам всем ещё предстояло дожить. Учителя всей школы уговорили его стать директором школы, и даже не преподавать в классе, а просто быть в школе. С тех пор школа стала образцовой во всём городе. Многие ребята участвовали в разных соревнованиях и побеждали на городских мероприятиях.

Как я уже говорил, в эту зиму с тридцать первого на тридцать второй год, отец остался в деревне, чтобы помочь колхозу с техникой. Пётр Емельянович ему в открытую пообещал не трогать нашу семью дополнительной продразвёрсткой, которую проводили власти района каждую осень.

Действительно нас не трогали, зато Вася вырвал у отца все нервы, устроив ему такую проверку, которую не устраивали никогда в нашем колхозе.

– Да пойми ты, батя! – кричал он на отца как-то вечером, когда он пришёл к нам погостить с женой и маленькой Анютой, которую тут же подхватила Дуся. – Если я дам тебе слабину, то меня сразу же станут обвинять в сокрытии, и полечу я, как жесть по ветру. Ты главное не волнуйся, я буду орать, наседать на тебя, а заодно всё подчистим. Понимаешь? Или ты хочешь, чтобы нас обоих загребли? Ты же видел, какие там койоты, им до фонаря!

Отец не хотел вразумить то, о чём говорил сын, и всё порывался огреть его плёткой, отчего тот смеялся и убегал.

Мы ещё этого всего не понимали, но интуитивно чувствовали напряжение, поэтому и сами старались вести себя смирно. Всё равно, благодаря Василию и отца, мы прекрасно перезимовали, не испытывая проблем с пропитанием, да и со скотиной. Сумели даже додержать тёлку, которая к весне превратилась в корову.

На Новый год приехал Сашка с молодой девушкой, которая была на год моложе его, звали её Марусей, но он называл её Машенька, обнимая нежно за плечи. Он привёз мне в подарок лыжи, которые я впервые примерил к себе и, скатившись с кручи, вдоль колодца, в сторону реки, в тот же день их сломал.

Новый Год мы отмечали всей семьёй, а потом Александр вместе с Машей, ушёл ночевать к деду Ивану, который тоже был с нами, хоть и чувствовал себя неважно, как он говаривал.

Как ни странно, но в эту зиму было мало снега, особенно на полях. Ветра сдували снег с полей, загоняя его в ложбины и к редкой посадке, что явно вредило озимым ржи и пшенице. Снега было мало, а мороз держал до середины марта. А потом солнце стало брать своё, хотя ночью ещё подмораживало.

– Хунт твоей маце! – ругался отец, сидя вечером за столом, когда мы вечёрили. – Что ж такое деется? Точно без хлеба останемся! Говорят, что везде такая чехарда с погодой в этом году, а на Поволжье, так вообще на полях снега нет! Чувствую, что в этом годе точно тяжко придётся! Если Поволжье останется без хлеба, в стране голод настанет, семь шкур сдерут с крестьян!

– Ну, что ты панику поднимаешь заранее? – недовольно пробурчала мать и прикрикнула на нас. – Чаво рты пораскрывали? Быстро ешьте и идите! Нечего тут байки слушать!

Мы действительно быстро поужинали, и выскользнули из-за стола. Дуся с Ксеньей пошла к Александре, так как Вася задержался в бухгалтерии, а я с Иваном, отправился на улицу. Там хоть и начинало темнеть, но ещё было достаточно светло. Соседские пацаны также гуляли на улице, не желая идти в затхлые от зимней спячки дома.

Вернулись тогда, когда стало уже совсем темно и сразу полезли с ним на печь. Дуся с Ксеньей ещё были у Васи, а мать с отцом разговаривали в передней хате. Отец что-то ей доказывал, слышны были только обрывки разговоров, а мать ему отвечала, иногда смеясь над его репликами.

– Дура! – потом услышал я, уже засыпая, а Ванька уже спал. – Вот до чего же бестолковая! Ей говоришь, что будет тяжело, а она мне ничего страшного, и не такое переживали! Да откуда тебе известно, что нас ожидает!

Потом он громко сплюнул, после чего заскрипела кровать. По-видимому, он улёгся спать. Дальше я уже ничего не слышал и уснул сам.

Весна прошла без половодий и бурных потоков грязной воды. Взрослые все были озабочены, и уже в середине апреля почти все отсеялись картошкой. Такого ещё не бывало, обычно сажали картошку в начале мая. Собственно и пасха в этом году была тоже ранней, даже деревья стали распускаться раньше обычного на пару недель, как бы спеша вовремя напиться влагой. А её с каждым днём становилось всё меньше и меньше.

Озимые взошли меньше, чем на половине всех земель, и эти места срочно засеяли овсом и ячменём. Как говорил Пётр Емельянович – Хоть фураж, дай Бог возьмём, а то совсем беда будет.

Лето вновь было жарким и, без влаги, стало выгорать всё в буквальном смысле слова. Мать замучила нас с Ваней только одной поливкой хотя бы огорода. Да мы и сами понимали, что если и огород ничего не даст, тогда точно зимой нечего будет есть. С первого укоса еле наскребли на один стог, благо, что почти стог сена у нас оставался с прошлого года, который мы уложили под навесом и на чердаке нашего дома.

Наступила пора уборки хлеба, и женщины стали плакать, видя, что привозят с полей. В лучшем случае собрали четвёртую часть от того, что было собрано в прошлом году.

– Ну, что я вам говорил? – сокрушался отец, качая головой, сидя во дворе на завалинке дома, наблюдая за тем, как мать доила корову, а мы, в это время, загоняли гусей во двор, пригнав их с речки. – Всё сбывается, Луша! Придётся мне снова на заработки ехать, а то не протянем!

Мать ничего не ответила, только лишь тяжело вздохнула, и продолжила заниматься своим делом.

20.04.2015 год.


Веха!

Начало пути!

Часть восьмая!

Отавы не было вовсе, и в деревнях начался переполох. Чем кормить скотину зимой! Перед нами тоже стала дилемма, оставлять корову, или оставлять кобылу! И то, и то было жизненно необходимо. Мать никак не желала расставаться с кормилицей, как она называла корову, а отец с кобылой, хотя и мать, и отец понимали, что нужна и корова, и кобыла. Без них будет просто невозможно выжить, поэтому решили оставить их обоих, убрав весь остальной скот и птицу. Только десяток курочек и одну свиноматку. Мы ещё надеялись собрать урожай со своего огорода, по крайней мере, картошка должна была уродить, хоть и не так, как в прошлом году. Свекла вроде тоже росла неплохо, а вот капуста явно не желала расти.

Стояла сухая, и довольно жаркая погода, которая привела к пересыханию нашей речушки. Она превратилась в маленький ручеёк, у которого не хватало сил наполнять озеро водой, и оно стало мелеть. Вода в ней была очень тёплой и, из-за нехватки кислорода, рыба стала дохнуть, всплывая на поверхность озера. Нас, пацанов, взрослые заставляли залезать в озеро отлавливать всю поднявшуюся рыбу и скармливать её птицам. Также варили свиньям, которые с удовольствием её уничтожали.

После того, как убрали весь урожай, сыграли свадьбу Александра и Марусей. Они плотно осели в Почепе, работая там, продолжая учиться на педагогов. Сама Маруся, полное имя которой Мария Пантелеевна Жиденко, была родом тоже с Почепского района, но с противоположной стороны, южнее Почепа, а не так, как мы, севернее. Деревня их была очень большая, нам пришлось туда ехать в сваты. Ездили все, кроме маленькой Шурки, которую оставили на попечение Александры Василия. Называлась она Баклань, в ней, прямо на огромной площади, находилась большая церковь, также рядом располагался клуб, и несколько торговых лавок. У нас в Беловске и то была только одна такая лавка.

Пробыли в гостях три дня! Было выпито много самогона, была даже водка в бутылках, горлышки которых были залиты сургучом. Я такие бутылки ни разу не видел. В общем, всё, как и везде, да и всегда. После того, как вернулись и сыграли свадьбу, они уехали в Почеп, и до весны мы их не видели. Даже вернее до лета.

В середине ноября начались повальные обыски, которые чинили сотрудники НКВД, и выгребали буквально всё, что не успели спрятать. Отец, ночью, закопал большой ящик с салом и мясом, обильно посыпанными солью, а сверху мы потом сложили дрова. Таким образом, спрятали пять мешков муки, и такой же ящик с зерном для скотины. Зарыли и половину урожая картошки. Много чего и оставили, потому что нельзя было всё спрятать, иначе начались бы обыски, после чего отец, точно бы, оказался в тюрьме. А что было делать в той ситуации.

И это ещё было не самым страшным. Решением райкома партии было решено, почти весь скот раздать на частные подворья, взяв расписки с хозяев, которые с этой минуты несли за это поголовье непосредственную ответственность. Недаром же в народе есть такая поговорка – Голь на выдумки хитра! Вот эта самая голь, засевшая в кабинетах, и решила снять с себя ответственность, переложив проблему на плечи крестьян. Нам тоже привели одну лошадь. Хорошо хоть так! Всё-таки Пётр Емельянович поддерживал нашу семью, и старался хоть как-то оградить нас от больших проблем. Василию досталась корова, также по одной голове, развели и почти во все дворы, где держали скот. Наш дед Иван скотину не держал, ему и не приводили, да и стар он уже был. Нашей деревне ещё повезло, а в Беловске и Близнецах, размещали по две головы коров, или лошадей. Таким образом, в начале декабря, ферма и конюшня осиротели, а к Новому Году умер и наш Еремей, которого очень любили во всей округе.

После того случая с Архангельском, от него ушла невеста и, выйдя замуж за приезжего, уехала с ним, не дождавшись своего Еремея. Еремей, оставшись инвалидом на всю жизнь, так же всю жизнь прожил одиноким, вкладывая всю свою любовь нам, детям, и лошадям. Он и жил почти всё время в конюшне, а когда не стало лошадей, он заскучал, и в скорости умер.

Все говорили о приближающем голоде, но мы, детвора, этого пока не осуществляли, не понимая, почему взрослые постоянно шушукались при встречах, или в доме, сидя за столом. В середине января в нашей деревне, и не только, стали появляться ходоки. В основном это были женщины, и как правило с детьми. Их принимали и кормили, отрывая от себя. Они и рассказывали о том, как стало голодно в городах, да и сёлах на западе области. Это были места лесистые, в них свирепствовали банды кулаков, которые не захотели мириться с положением дел. Постоянные набеги на деревни, убийства активистов и их семьи, а также продразвёрстка, довели огромное количество людей до нищеты, которые стали бросать свои дома, и идти на поиски пропитания. А мы думали, что у нас тяжелее всех.

Отец так и не рискнул ехать на заработки, оставив семью в такой ситуации. Но он частенько ездил в Почеп, подвозя людей, или какие грузы, зарабатывая таким образом хоть какую копейку. Ездить было далеко не безопасно и многие этого искренне боялись, но наш отец был бесшабашным, постоянно возил с собой ружьё и топор, спрятанные под полушубком, который отец расстилал себе под низ, а сверху укрывался тулупом. Как правило такие поездки занимали два, а то и три дня, всё зависело от того, для чего его нанимали.

Однажды, это было в середине февраля, к нам попросились на ночлег мать с девочкой, лет десяти. Отец привёл их в дом всех в снегу и обессиливших. На улице завывала метель, время было уже позднее, и начинало темнеть. Если бы они остались в поле, и не успели дойти до деревни, то погибли бы неминуемо.

В доме у нас было тепло от жаркой печи. Мать недавно приготовила свежий хлеб, и в доме стоял пьянящий запах, от которого им стало дурно, и девочка потеряла сознание, а женщина опустилась на лавку возле окна и расплакалась, закрыв лицо руками.

– Осподи! Сердешная ты моя! – запричитала мать, пытаясь помочь девочке и женщине раздеться. Дуся принесла нашатырь и, смочив тряпочку им, сунула девочке под нос.

Девочка пришла в себя и, прижавшись к своей маме, испуганно смотрела на нас широко раскрытыми глазами. Наконец нашей маме, с помощью Дуси и отца, удалось их раздеть и усадить за столом. Потом она достала из печи чугунок с тушёной картошкой, Дуся принесла сала, огурцов, капусты и помидор. Поставила огромную миску с простоквашей. Через несколько минут на столе появились варёные яйца, и хлеб. Хлеб, с которого не сводили жадного взгляда наши гости. Они и не скрывали, что больше всего на свете хотят именно хлеба. Отец отломал по большому куску и протянул их женщине с ребёнком. Я никогда не видел до этого момента, чтобы можно было с таким остервенением есть. Они не жевали, а глотали куски, которые просто рвали зубами.

Потом отец подошёл к женщине, положил ей руки на плечи и сказал. – Ты не торопись! Вас же никто не гонит! Сейчас все повечёрием и ляжете на полати спать! Вы откуда сами-то?

Женщина проглотила застрявший кусок хлеба, и чуть слышно произнесла. – Скажуще!

После этого она остановила свою дочь и, подождав, когда мы все уселись за столом, добавила. – Мы уже неделю ничего не ели! На ради Христа, извините нас!

– Да вы успокойтесь! – произнёс отец и снова спросил. – Так откуда вы? И как вас кличут?

– Скажуще! – снова промолвила женщина, и добавила. – Я Марфа, а дочка Света.

– Ну, ладно, Марфа! Не желаешь говорить, откуда ты, не надо! Мы подождём, когда ты скажешь! – сказал отец и уселся на своё место.

Ели молча, поглядывая на гостей и не понимали, почему они не хотят говорить сразу, откуда родом. После ужина их разморило до такой степени, что они еле залезли на полати.

– Марфа! – вновь спросил женщину отец. – Ну, так откуда вы пришли?

– Скажуще! – ответила женщина и уснула мёртвым сном.

– Чудная какая-то! – протянул отец, почёсывая свой затылок. – Ну, и что тут секретного сказать, откуда они?

– Ну, что пристал к людям, откуда, да откуда! – возмутилась мать, убирая со стола. Она же тебе сказала, что скажет! Чего ты добиваешься? Вот завтра утром встанет и скажет.

Через час мы уже тоже улеглись по своим местам, и под завывания метели уснули. Не прошло и часа, как закричала в истерике девочка, переполошив всех в доме. Мать снова зажгла лампу, и принялась вместе с женщиной успокаивать девочку.

– Настрадалась бедная! – произнесла Марфа, виновато улыбнувшись. – Вы нас извините! Как только рассветёт, мы пойдём!

– А куда вы хоть направляетесь? – услышал я голос матери. – А то откуда вы не говорите, так хоть скажи куда идёте-то? Может и я, чем-то вам, подсоблю!

– Да уже недалече осталось! – прошептала она и продолжила. – К брату иду в Клетню, думаю, что дня за три дойдём, а откуда идём, я же сказала, скажуще!

– Ну, ладно! – примирительно произнесла мать и, забрав с собой лампу, ушла в переднюю комнату к отцу.

Мать ушла и унесла с собой свет, а в это время на улице лютовал сильный ветер со снегом. В трубе гудело, как бы предупреждая всех нас о неминучей беде, которая поджидает нас в скором будущем. Я хорошо запомнил, как ели наши гости, как они глотали куски свежего хлеба, не разжёвывая его. Осознав увиденное, мне стало страшно и я тихо, чтобы никого не разбудить, заплакал. Нет, мне не было больно. Мне было до безумия жалко этих людей, которых голод согнал со своего родного места, и погнал в такую метель неизвестно куда. Мать и маленькая девочка, которая была ровесницей нашего Вани, шли одни даже, не задумываясь об опасности. Опасность умереть с голода и погнала их в это рискованное путешествие, в надежде именно выжить. Просто случай, что им повстречался наш отец, и привёл в свой дом, где их обогрели, покормили и предоставили кров.

Уже далеко за полночь, я уснул, терзаемый страшными снами. Проснулся я тогда, когда что-то упало на пол с грохотом. Оказывается, это упала заслонка из печи, возле которой уже суетилась мать. Сквозь небольшие окна уже пробивался свет. Отца в доме не было, а за столом сидели наши гости, рядом с которыми сидела Ксения с Иваном. Дуся помогала матери собирать на стол.

Не успел я слезть с печи, как в избу ввалился отец в тулупе и, весело улыбнувшись, произнёс. – Ух! Дерёт, зараза! Ветер утих, но мороз явно за двадцать! Ну, и куда это вы пойдёте в такую погоду?

– Нет! Что вы! – запротестовала Марфа. – Мы и так вам столько неудобств доставили! Спасибо огромное, а мороз это не страшно, будем быстрее идти, это же не метель с ветром и снегом!

– Ну, это конечно ваше дело, но я вам всё-таки посоветовал бы денёк ещё переждать, авось и спадёт морозец! – снова произнёс отец, снимая тулуп с плеч.

Затем, устроившись на своём месте за столом, он добавил. – Я сейчас еду в колхоз, могу немного подвезти, да и дорогу показать, как идти, но вообще-то дальше начинаются леса, а там стаи волков. Зима не лучший период для таких путешествий!

– Спасибо вам, люди добрые! – вновь произнесла Марфа и, горько усмехнувшись, добавила. – Ничего я уже не боюсь, после того, как трое моих деток и муж умерли от голода. Как Господь распорядится, так и будет!

Больше никто не пытался её переубедить. Мать подлаживала им еду, налила по большой миске горячих щей, рядом стояла большая миска с целой картошкой и обширной сковородой, на которой дымились шкварки сала, залитые яичницей. Пока они ели, она собрала им приличный узелок и, устроившись на лавке возле окна, вздыхала, наблюдая за этими несчастными людьми, которые добровольно шли на свою смерть. А там кто его знает! Может как раз они и убегали от смерти, ведь прошли же уже больше сотни километров, как Марфа сама и сказала, хотя так и не сказала откуда они идут.

Через полчаса, поблагодарив всех за приём, за хлеб и соль, мать с дочерью вышли из дома, где их поджидал отец, сидя в санях, придерживая кобылу, которая не желала стоять на месте. Я оделся и тоже вышел следом за ними вместе с матерью и Дусей. Снега подсыпало, но не много, хотя с вечера сильно вьюжило.

– Так откуда вы топаете, Марфа? – спросила мать, когда те уселись в санях.

– Господи! Да я же уже вам говорила, что скажуще! – произнесла она и слегка улыбнулась. – Это недалеко от Клинцов, километрах в пяти от города.

– Ну, так почему ты всё говоришь, что ещё скажешь, откуда идёте? – удивлённо спросила мать, недоумённо посматривая на женщину.

– Господи! А я-то думаю, почему вы всё спрашиваете? – улыбнувшись, произнесла Марфа. – Да деревня такая под Клинцами, Кажушье называется, вот я и отвечаю вам скажуще!

Наконец-то до нас дошло и мы, невольно все засмеялись. Через пару минут отец тронул кобылу, и сани плавно выскользнули за ворота. Больше мы их не видели.

Вечером, когда приехал отец, он сказал, что подвёз их до соседней деревни, которая лежала на их пути, там и оставил, а сам вернулся в Беловск, где и пробыл почти до вечера. Вася тоже был там, а вечером они оба и вернулись.

В начале марта мы уже сами почувствовали, что такое недоедать. Когда чего-то не хватает, особенно хлеба, ты уже не можешь наесться. Постоянное чувство голода мешает даже спать. К этому времени у нас почти закончилась мука, картошка тоже была на исходе, оставалось только пару мешков, кроме сеянки. Но, а так, как сеянку никто доставать из ямы не будет, то приходилось экономить. До нового урожая ещё было далеко, и что делать, никто не знал. Отец ходил хмурым и злым, если кто начинал хныкать, он лупил вожжами, висящими возле косяка дверей.

Плохо, что заканчивалось сало, и птица. В заначке оставалось немного мяса, пересоленного вместе с салом, но его мать берегла на пасху.

В других семьях лучше не было. Кроме того, что самим было нечего есть, так ещё и скотина жила впроголодь. Корова наша истощала, и мать каждый день молилась Богу, чтобы она дотерпела до травы, а до неё ещё было, как минимум месяц, а то и больше.

Как назло весна выдалась холодной и затяжной, но она всё-таки наступила и к концу апреля скотину стали выводить на луг. Куры бегали в любую погоду, им было проще и, уже в начале апреля, четверо из них сидели на яйцах. Заработанные деньги отец потратил на закупку гусят и утят. Ещё зимой водили свинью к хряку, и к концу апреля она опоросилась, принеся двенадцать поросят, трое из которых пропали сразу, но остальные выжили и носились по двору. Лошадь, которую передали нам из колхоза, отец вернул в колхоз, после чего облегчённо вздохнул. Около половины розданного скота за зиму околело, несколько человек из Беловска были осуждены за это на небольшие срока, и отправлены на стройки страны.

Жизнь начала возрождать после майского праздника. Кое-как отсеялись у себя в огороде, экономя семена, чтобы оставить хоть немного для еды. Пётр Емельянович раздобыл семена в районе, и в полях развернулась работа. Мысли были одни, чтобы получить хороший урожай, но тут начались другие проблемы. С середины мая зарядили дожди, которые практически не прекращались почти всё лето. Только изредка выглядывало солнце, и снова сплошные облака затягивали небо. Травы выросли огромные, но убирать их не было возможности.

Мы, помогая отцу в заготовке сена, вырывая моменты, когда прекращался дождь, неслись на луг, где был наш участок. Скосив немного травы, мы загружали её сырой и везли во двор. Потом затаскивали на чердак, или под навес, и расстилали тонким слоем, постоянно её вороша, пока она не подсыхала до нужной кондиции. Потом её снимали, и укладывали в небольшие копны, укрыв брезентом, если копна была под открытым небом.

Практически тоже самое делали и в колхозе, соорудив типа, вешал под крышей на току, где ветерок делал своё дело. Радовало только то, что травы были обильные и, как бы погода не издевалась над людьми, мы собрали достаточно сена за лето. Зато почти весь урожай пропал от нескончаемых дождей, и это было ужасно.

23.04.2015 год.


Веха!

Начало пути!

Часть девятая!

Как я уже говорил, лето было гнилым, зато река поднялась, и пруд наш тоже наполнился до предела, но рыба стала появляться только в конце лета, да и то мелочь.

До нас доходили слухи о повальном голоде в Поволжье, где вымирали целые деревни. Прошёлся голод собственно по всей стране, но такого голодного мора, как там, не было нигде. Я хорошо запомнил ту женщину, Марфу с дочерью, которые забрели к нам, что их и спасло. По крайней мере, именно тогда, а как сложилась их дальнейшая судьба, никто из нас не знал.

Тридцать третий год тоже предстоял явно не лёгким. Урожай снова был практически уничтожен, хоть и собрали зерновых на этот раз больше, чем в прошлом году. Зато картошка уродила очень плохо. Засыпав на семена, мать ужаснулась. Было понятно, что не хватит даже и до середины зимы, а это значило, что надо было экономить изначально. Кроме всего прочего ещё предстояло ожидать продразвёрстку, и что останется после этого, никто не знал.

Хорошо хоть сена припасли, да овса отец затаил с избытком. Зерно он закопал сразу, оставив небольшую часть, чтобы показать проверяющим, что у самих крохи. Детство наше как-то затушевалось, превратившись в тягучие, трудовые будни. Никто не смотрел, сколько тебе лет, и гнали на поля с особой жестокостью. Нам было обидно, но потом, повзрослев, мы осознали, что другого выхода тогда не было и, чтобы выжить, надо было трудиться везде, забыв о сне и покое.

Отец всегда вечером говаривал. – Нечего ныть! Зима придёт, и будете отдыхать! Она, ведь всех подровняет, и дай Бог, чтобы все выжили!

Осень как-то не подошла, а навалилась на всех какой-то тяжёлой, смрадной тревогой. Мы снова сделали всё как всегда, припутив птицу и скотину, оставив снова только одну корову, лошадь, с десяток курей и одну свиноматку. Всё остальное было разделано, и уложено в ящики, хорошо просолено. Также затарили бочонки с солениями огурцов, зелёных помидор, и капусты с яблоками, коих в этом году было много. Мы, детвора, отъелись их до того, что начали страдать с животами.

Как ни странно, но в этом году к нам в деревню вообще не приезжали за, так называемыми, излишками. Вероятно, посчитали, что после такого лета, делать в деревне нечего. Это нас и спасло! Мать молилась тихонько в своей комнате, когда в доме не было отца. Он запрещал маме это делать, хотя понимал, что всё было бесполезно. Она и в церковь ходила по праздникам, вернее её возил отец, якобы на ярмарку, в Супрягино, где она и посещала церковь. Из-за этого у Василия тоже были проблемы в партийном комитете.

В середине ноября месяца, мы решили проведать Александра с Марией, а заодно привезти им продуктов.

В гости мы поехали все, кроме Шурки, которая снова осталась с Александрой. Родители набрали всяких подарков в виде пары разделанных гусей, огромного куска сала, мешка картошки, и всяких овощей. Самое интересное было в том, что погода наконец-то смилостивилась, и выглянуло солнце. Даже было тепло относительно этого времени года. Обычно к середине ноября снег уже плотно ложился, и лежал до самой весны.

Когда мы приехали в Почеп, то не узнали его. Нет, сам город не изменился, но изменились люди. Во-первых, они как бы попрятались по домам, и на улицах было безлюдно. Только кое-где появлялся, и тут же исчезал одинокий прохожий, или повозка, и всё. Это было странно, но Александр объяснил нам, что в городе голодно, в магазинах пусто, и в основном люди выживают за счёт пайков, которые выдают только тем, кто работает, а тем, кто сидит дома по разным причинам, тому пайков нет. Вот люди и бедствуют. Многие вообще на зиму уезжают к родне в деревни, или куда-то на стройку, где хоть кормили и то дело.

Жили они по сравнению с другими их соседями неплохо. Всё-таки кое-что привозили от нас, да родители Марии тоже очень хорошо помогали им.

Пробыв у них два дня, отец заспешил домой, боясь попасть под метель, которая обычно налетала в ноябре, и после этого начиналась зима. Повозка наша была на колёсном ходу, и в случае снега, то кобыла бы измучилась бы тащить её по снегу.

Не успели, но зато доехали почти до Супрягино, откуда до нашей деревни было ещё около десяти километров. Сначала подул северный ветер, а через некоторое время всё небо затянули тёмно-свинцовые тучи, и понесло. Пробившись до Беловска, кобыла отказалась тащить дальше повозку, и отец повернул на колхозный стан, где и поменял повозку на сани.

Дав отдохнуть лошади, подкормив её овсом, а также напоив водой, мы, в сплошной темноте, въехали к себе во двор.

– Слава тебе, Осподи! – произнесла мать, слезая с саней и, перекрестившись, отправилась открывать дом.

– Павлик! – вдруг сказала она, остановившись у дверей, которые вели в сени. – Сбегай под навес за дровами, да тащи в дом, а то там, наверное, холодища!

Возле моих ног крутился Шарик, радостно повизгивая перед нами. Отец принялся распрягать кобылу, девки похватали вещи из саней, и потащили их в избу, а я направился за дровами, пряча лицо от хлёсткого ветра и снега, который залепливал глаза.

Как бы то ни было, но мы были уже дома и, в предчувствии скорого ужина, радовались тому, что наши приключения уже позади. А метель набирала обороты, укрывая всю округу толстым слоем пушистого одеяла.

– Наконец-то! – вдруг промолвил отец, посматривая за окно, сидя на лавке возле него. – Дай Бог и зима наладится, а от неё и урожай будущий зависит! Да и реки своё набирают!

После этого он замолчал, думая о чём-то, о своём. Он вообще последнее время мог часами сидеть и о чём-то думать, не проронив ни слова. Дуся, как мы вернулись из поездки, сбегала к Василю предупредить их, что мы уже дома, и принесла от них целый горшок тушёной картошки. Пришли и они все к нам вместе со своей Анютой и нашей Шуркой. Вместе и за стол сели. Взрослые все выпили по стакану самогона, и мы принялись за трапезу. Через несколько минут всё, что было на столе, было уничтожено, так мы проголодались. Печь радостно разносило по дому тепло и я, разомлев от еды и тепла, залез с Иваном на печь, и через минуту уже спал мёртвым сном.

Метель бушевала три дня, после чего всё утихло, но свинцовые облака продолжали висеть над нами до самого Нового года.

Не успела начаться зима, как пошли ходоки с городов, и тех мест, где урожай полностью был уничтожен, но мы ещё с трудом осознавали, что где-то от голода вымирают семьями. Как правило, отец, или мать уходили из дома в поисках пропитания, а вернуться уже не могли, так и погибали в чужой сторонке, скрутившись калачиком где-то дороге. Никто не интересовался судьбами этих людей, потому что самим было не до этого. Дети, не дождавшись родителей, тихо умирали в своих нетопленных домах.

Все эти страсти нам рассказывали те, кто забредал в нашу деревню. От этих рассказов мать потом долго охала и плакала, но всегда кормила людей и собирала хоть что-то в дорогу, за что люди целовали ей руки. От этого она ещё больше расстраивалась, и часами вздыхала, бормоча себе под нос непонятно что.

К концу января у нас также закончилась картошка, но ещё оставались крупы и, самое главное, мука, из которой мать всё реже и реже пекла хлеб. Корова перестала давать молоко, куры тоже не неслись, поэтому вся наша еда состояла из каши, борщей и сала, которое мать отрезала каждому всё меньше и меньше.

Наступала пора, когда становилось не до веселья. Я хорошо помню то чувство голода, которое сопровождало нас везде и всегда, будь мы в школе, или дома. Практически перестали бегать и дурачиться на улице. Все, от мала, до велика, ждали приход весны, чтобы, как говаривали взрослые, выйти на траву.

Февраль вообще тянулся нескончаемо, и было такое ощущение, что зима вообще никогда не закончится. Мы все стали худеть, особенно мать, она вообще старалась есть меньше, подкладывая нам, особенно Шурке, которой шёл только четвёртый годик, и она ничего ещё не понимала, что творится вокруг неё. В начале марта корова не разродилась и стала умирать, тогда отец вынужден был её зарезать, чтобы не пропало добро. Еда сейчас была на первом месте.

Нам действительно это очень помогло, и не только с едой, а ещё и в том, что нашей кобыле хватило корма до весны.

Мать очень долго плакала, что потеряли кормилицу, но сделать уже ничего нельзя было. Половину мяса мы обменяли на тёлку, и несколько мешков картошки.

Все ждали тепла, но оно не шло. Весь март мело, да так, что было ощущение будто это февраль, хотя день поболел, да и повеселее стало на сердце, понимая, что весна не за горами.

Она началась сразу и стремительно. Начиная с первого апреля, на улице установилась тёплая погода, а юго-западный ветерок помогал солнцу управляться со снегом. К середине апреля снега уже больше не было, а в конце апреля мы, пацаны, уже стали пропадать на пруду, таская домой свежую рыбу, которая за зиму успела подрасти.

В этом году мне исполнялось пятнадцать лет, и мне тоже надо было определяться о дальнейшем своём житие. Школу я окончил, у нас, как я уже говорил, была только семилетка, а я хотел тоже пойти учиться на педагога. Но после такого года, очень тяжёлого года, когда мы еле дотянули до весны, моя совесть не позволяла бросить отца с одними бабами, не считая Ваню. От него толку было мало, поэтому его и не воспринимали в семье, как достойного работника. На сенокосе он быстро уставал, после чего ходил и ныл, пока отец не давал ему подзатыльник, и не отправлял домой. Так он вёл себя на любой работе, поручать ему хоть что-то было бесполезно, поэтому мать, или отец всегда говорили мне, чтобы я делал, но привлекал Ивана.

Вообще он был неплохим пацаном, постоянно мечтал стать военным, никогда, никого не закладывал, ни на кого не жаловался, но был с ленцой. Даже отец ему говорил, что, дескать, не получится из тебя человека, только в военные надо идти, там дисциплина, да и траву косить не надо.

В колхозе я уже работал наравне с мужиками, ко мне прикрепили косилку и выдали коня для работы. После этого я сразу же почувствовал себя мужиком, даже говорить старался баском, хотя на вид мне было тяжело дать даже двенадцать лет. Я всегда был худеньким, не высокого роста пареньком, но очень шустрым непоседой, а на работе вытяжным. Некоторые мужики и то не выдерживали нагрузки, а мне было нипочём. Да и все мы были примерно такие же, включая и отца нашего, Харитона, правда после сорока лет он стал набирать и догнал по комплекции других мужиков. Прыть с годами у него не исчезла, он так же мог сутками работать, не зная устали.

После тяжёлого дня работы на колхозных лугах, а это было в аккурат на мой день рождения, мы с отцом возвращались домой на своей кобыле, запряжённой в обычную телегу, подъехав к дому, увидели баб, сидящих возле нашего дома на огромном бревне. Они, как всегда судачили о тяжёлой судьбинушке, которая выпала им в эти годы. Отец загнал кобылу во двор, мать тут же подошла к нему, а я стал поить лошадь из бадьи, заодно распрягая её. Отец услышал бабский разговор и не выдержал.

– Дуры вы, бабы! – серьёзно сказал он и, повернувшись к матери, добавил. – Это у вас-то судьбинушка? Луша! Расскажи им, бестолковым, как к нам заходила Марфа с дочкой! Вы даже представить себе не можете, как нам всем повезло! Вы знаете, что в Поволжье, да на Украине бабы детей своих варили, чтобы другие с голода не умерли, что целыми семьями вымирали! У них кроме воды вообще ничего не было. Да и не только там, горя хватило и у нас, на Брянщине, особенно в западных частях, где сплошные пески, а на Украине? Там сейчас основные промышленные стройки идут, вот и выгребали всё у крестьян, чтобы кормить строителей. Так что молите своего Бога, что мы все не испытали всего этого!

– Дуры! – снова произнёс он и, повернувшись зашагал в сарай, а я, покормив кобылу, погнал её на пойму реки, куда выгоняли лошадей в ночное.

Когда я вернулся, солнце уже висело прямо за деревьями нашего погоста.

Не успев зайти в дом, и повесить плётку у дверей, я был встречен недовольным голосом отца.

– Ну, и где тебя черти носят, босяк? – пробурчал он, сидя на своём месте за столом.

Все домочадцы также сидели за столом, и с улыбками посматривали на меня. На столе уже всё стояло и парило от горячих щей, которые аппетитно пахли, притягивая к столу. Возле отца стояла четверть самогона и несколько гранёных стаканов.

Я сбросил с себя куртку, и устроился рядом с ним по правую руку. Мать сидела напротив отца, а девчата по левую руку, рядом с отцом. Ваня примостился рядом со мной.

Отец потянулся за бутылью, и в это время в хату вошли Василий с Александрой, которая вела за руку малышку.

– Без нас не получится, батя! – произнёс он, едва переступив порог. – Хотите братишку без меня обмывать?

Потом он подошёл ко мне и, похлопав по спине, добавил. – С днём рождения, Павел!

За ним последовала Александра, поцеловав меня в щеку, отчего я весь даже покраснел.


– Ну, вот, паразит! – снова недовольно пробурчал отец, посматривая на детей, поджидая, когда они усядутся за столом, а мать в это время наливала им по мискам щи. – Опередил батьку!

Потом он разлил мутную жидкость по стаканам и, поднявшись за столом, посмотрел на меня.

– Ну, что Павлик! С днём рождения тебя, всё-таки пятнадцать лет, настоящий мужик! Мы тебя все поздравляем с этим! – произнёс он и добавил. – Так! Хватит об этом, а то в животе урчит, сил нет!

Мы все чокнулись, кроме Ксюши и Шурки, которым мама налила берёзового сока, заквашенного ячменём, и дружно принялись за еду. Есть действительно хотелось со страшной силой, поэтому все разговоры мгновенно утихли. Слышалось только аппетитное чавканье и отхлёбывание щей из деревянных ложек.

Только после того, как поели, то заговорили сразу все. Естественно, после сытной трапезы, стало веселее. Отец стал зевать и посматривать на переднюю комнату, но его остановил Вася.

– Батя! Послушай! Понимаешь, мне предложили работу финансовым инспектором по району! Ты, как на это смотришь, а то моя Шурка меня достала! Зачем, мол, тебе всё это, ещё горя принесёшь? Ну, какое горе? Я же наоборот могу пользу принести! – сказал он, прижав свою Шурку правой рукой к себе. – Ну, что ты мне скажешь на это?

– Да, что я могу тебе сказать, сынок? – в свою очередь спросил отец у него. – Вы молодые, умные, вот и дерзайте, только голову не потеряй! Сам знаешь, какое сейчас положение в стране, и не заметишь, как в Сибири будешь лес заготавливать!

– Во-во, папа! – воскликнула Александра, поддерживая, таким образом, слова отца. – Я ему тоже самое говорю, а он мне, замолчи дура, ты ни чего не понимаешь!

– Ну, вот чего ты встреваешь в разговор, когда мужики гутарят? Что ты не дура? – закричал на неё Вася, и даже замахнулся рукой, но не ударил.

Александра только улыбнулась, и стала разговаривать с матерью, отвернувшись от него.

– Вообще-то она права, бухгалтер! И ты это отлично знаешь! Что тебе мало того, когда выпулили из Почепа, только из-за того, что её отец был кулаком? Ты думаешь, что там об этом забыли? Да малейший твой промах, и попрут на стройку поднимать индустрию нашей родной страны! Понял? – произнёс он, вставая, и направился к дверям в переднюю, но остановился возле дверей, и бросил через плечо. – Смотри сам, сынок! Переубеждать я тебя не буду! Я знаю, что ты справишься, голова у тебя работает, но только не забывай про людей! От них беды приходят!

25.04.2015 год.


Веха!

Начало пути!

Часть десятая!

В общем тридцать третий год, в смысле урожая получился неплохим, даже по меркам прошлых лет, и люди заулыбались. Вечерами снова послышались песни и гармошка. Молодёжь снова тала водить свои хороводы. Мне уже тоже пошёл шестнадцатый год, и девчата стали посматривать в мою сторону, да и, работая на току, или в поле, ненароком подталкивая, явно заигрывая со мной. Не понятно почему, но меня к девчатам почему-то не тянуло, как, к примеру того же Василия, который пропадал ночами, загуливая с ними до самого рассвета. Я скорее был той же породы, что и Александр, хотел учиться, и на следующий год, так мы договорились с отцом, я тоже уеду в Почеп, чтобы продолжить учёбу.

Затарились мы неплохо, даже с учётом того, что были вынуждены отдать. За лето у нас выросло приличная стая гусей и уток, кроме них, бегали с десяток приличных поросят, из тёлки выросла чудная корова, которая давала не меньше двадцати литров молока в день. Мы на зиму оставили три десятка курей, такого количества мы уже давно не оставляли. Снова появились овцы, у нас их было пять штук. Кроме кобылы, на зиму мы оставили корову, свиноматку, поменяли свинью на молодого хряка, и тоже оставили, чтобы был свой производитель. Поросят мы резали по очереди, не боясь того, что не хватит кормов. Картошка уродила прекрасная, и мы забили ею подполье, а семена зарыли в яму, как обычно. Всего остального было в достатке, поэтому зиму встречали с радостью. Отец тоже повеселел, да, собственно, как и все в округе.

Зима наступила в начале ноября, но мы уже всё спрятали, и были готовы к её приходу. Во второй половине ноября пришло письмо, что Мария Александра родила дочь, и мать тут же засобиралась в дорогу, одурив всем голову. Отец, конечно же, по привычке на неё ругался, но съездил в колхоз на санях, и поменял их на кошёвку. Это такие сани, только побольше с обустроенными стенками из лозовых прутьев, и когда их укрываешь чем-нибудь, то в санях становится уютней, и даже как бы теплее.

Выехали снова все, кроме Шурки, которую забрала к себе Александра. Вася тоже рвался с нами, но его не пустил председатель, да он и дела свои передавал, дав согласие в районе на работу финансовым инспектором. На что батя только махнул рукой и всё.

– Бракоделы! – произнёс отец, и тронул со двора. Отъехав от дома с сотню метров, он добавил. – Надо же один сын, девку сделал, а теперь и другой девку. Безобразие! Ты, Павлик хоть не подкачай, а то обрастём одними бабами, кто же работать будет-то!

– Харитоша, родной! – произнесла мать, кутаясь в тулуп, укрыв ноги. – Ну, что же тебе девочки-то не нравятся? Они же такие куколки!

– Ага! Куколки! А кто же род продолжать будет? Мы с тобой уже вряд ли наделаем, а они одних баб рожают! – недовольно пробурчал отец, на что мы все только засмеялись.

Погода была прекрасной, лёгкий морозец, в районе пяти градусов, слегка скользил по нашим щекам, и от тепла полушубков, а также мягкого и тёплого сена, тянуло в сон. Перед отъездом мы плотно покушали и, не успев проехать Беловск, как все уснули под убаюкивающую, до предела нудную песню, которую завёл отец. Степь да степь кругом, путь далёк лежит! И это было бесконечно.

Я проснулся тогда, когда впереди показались дома Почепа. Иван с Ксеньей ещё спали, а Дуся о чём-то разговаривала с мамой. Мне было тепло, и в тоже время свежо от морозца. Не было сил, да и желания шевелиться, но очень уж хотелось по нужде, и я был вынужден попросить отца остановиться.

– Пап! – сказал я, вылезая из своего укрытия, разбудив попутно и всех остальных. – Останови, а то нет сил, терпеть! Писать хочется!

– Ну, вот! Начинается! – произнёс он и, сказав – трруу – остановил кобылу.

Сказал я, а полезли из саней все, включая и его самого.

– Ну, вот! – подумал я, обиженно. – Сами все захотели, а я виновным остался!

Батя, как прочитал мои мысли, посмотрев на меня и, справив нужду, подошёл ко мне и хлопнул по спине.

– Молодчина, сынку! А то терпели бы до дома, а до него ещё с полчаса нам ползти! – произнёс он и, улыбнувшись, обнял меня за плечи, и повёл к саням. Пока мы занимались своими делами, наша кобыла тоже подзаправилась овсом.

Где-то минут через сорок мы уже были у Александра. Они очень обрадовались нашему визиту и, пока все обнимались, целовались и болтали обо всём подряд, я, с Иваном перенёс в дом все гостинцы. Для этого нам надо было сходить туда и обратно, раз по пять.

Снова мы у них пробыли два дня, после чего поблагодарили хозяев, у которых квартировали Александр и Марусей, за их гостеприимство, и рано утром, едва рассвело, тронулись обратный путь.

Пока гостили у них, я сходил с Сашкой в школу, где он работал директором, посмотрел всё. Мне очень понравилось, и я договорился с ним, что на следующий год приеду учиться, чтобы получить среднее образование, для поступления в институт.

Вообще у него было чему поучиться. Саня наш был человеком целеустремлённым, не терпящим несправедливость, да и вообще отстаивал свою точку зрения, не взирая ни на что. Когда к нему приехали с проверкой из области, и увидели в его кабинете, рядом с портретом Сталина, портрет Лермонтова в форме царского офицера, то завели даже дело. Но он не струсил и доказал всем, что это не просто царский офицер, который в те времена защищал наше Отечество, но он ещё и величайший поэт всех времён. И то, что эти два портрета рядом, наоборот говорит о силе нашего вождя. После этих слов никто не захотел оспаривать его слова, боясь последствий. Он ведь похвалил нашего вождя!

А вообще-то за подобные вещи можно было загреметь лет на десять. Вот эта его сущность и свела Сашку и Марией, которая полюбила его именно за то, что он мог постоять за себя, и не дать в обиду близких людей.

Снова, как и в прошлый свой приезд в гости к Александру, мы попали в метель, и снова под Беловском. Там мы заехали на стан, поменяли кошёвку на наши сани, и в сплошной серой массе метели, вернулись домой. Но на этот раз мы вернулись радостными и, организовав классный ужин, уселись отмечать своё возвращение под завывание пурги. Перед тем, как сесть за стол, я сбегал к Василю и позвал его с женой к нам отужинать вместе, да пропустить по стаканчику мутной жидкости.

Василий наш за это время передал колхозные дела и принял новые. Он даже выпивать и то отказался, пропустив только с полстакана и всё.

После ужина я с Иваном, как и в прошлый раз залезли на печку и, высунув головы оттуда слушали о чём гутарили отец с Василием. Иногда к ним встревала в разговор и мать.

– Ой, сынок! – сказала она, когда у них произошла заминка, беседуя с отцом. – Боюсь я дюже за тебя! Какие сейчас времена, срубят враз, если что не так. Да и если так, то могут свалить на тебя свои грехи! Ты же знаешь, как это делается! Напишет кто, и всё, разбираться там никто не будет!

– Ма! Ну, что ты такое говоришь? – засмеявшись, произнёс Вася. – Господи! Да если захотят, то и на этой работе могут подставить! Сама знаешь, как за мешок картошки можно десятку схлопотать! Так что все мы зависим от обстоятельств!

– Ты, сынок, не перевирай! – вклинился в разговор отец. – Ведь отлично же понял, о чём мать-то сказала, а то, что вся наша жизнь зависит от обстоятельств, или случая, это и без тебя понятно. Просто раз впрягся в это дело, то будь осторожен, а то твоя красавица жена и не дождётся тебя из мест очень отдалённых! Поверь! Я когда работал на Урале, всякого люда повидал, и не таких большевиков, как ты, полками командовали в гражданку!

Я уже неплохо разбирался в перипетиях революции и гражданской войны. Я вообще очень любил историю, особенно исторические книги, поэтому и разбираться в ней стал скорее по взрослому, чем по детски. Иногда даже вступал в дискуссии с отцом, но тут же получал подзатыльник, на что поначалу обижался, но потом меня это даже стало забавлять. Отец наш был человеком умным, но образование у него было начальное, но именно из-за его головы, его и назначали на всякие посты. Он даже бухгалтера одно время замещал, когда некому было вести учёт. Пётр Емельянович, наш председатель, умел только шашкой махать, то есть командовать, а образование имел тоже начальное, как и отец. Он ненавидел всю эту арифметику, и когда ему приходилось сесть за свой стол, то сначала его шея начинала багроветь, а затем швырял бумаги на пол и исчезал из конторы, после чего приходилось носиться за ним по полям, чтобы он подписал нужные бумаги.

Ванька уже спал, а я продолжал слушать взрослых, притворившись спящим. И, наконец, дождался своего.

Мать, посмотрев на меня, тихо произнесла. – На следующий год вон Павлика надо спроваживать учиться! Он прям рвётся, чтобы стать учителем, как Сашка! Надо было в этом годе его отправить, да работы дюже богато было. Дуська вон застряла непонятно почему, вроде и девка гарная, а всё с нами трётся. Ладно эта мелюзга, но она-то могла бы себе угол найти, или что, так и будя возле нас!

– Да ладно тебе, мать! – улыбнувшись, сказал отец. – Придёт время, и скучать ещё будешь! А с Павликом мы действительно, похоже припозднились! Главное, что башковитый, должен из него толк-то быть!

– Да ладно вам, предки! – засмеялся Василий. – Ну, какой он башковитый? Только и знает, что сказки свои читать!

– Дурак ты, Василь! – услышал я голос отца. – Тебе, видимо, не понять того, что сказки, если их правильно читать, да слушать, могут очень многому научить, но, так как ты их не читал, то понять тебе этого, не дано! Ты хоть знаешь, что сказки, это всего лишь быль, а быль это история нашего Отечества, просто в них добро всегда побеждает зло. В жизни очень часто всё наоборот, поэтому они и называются сказками! Читать надо, дурень, тогда может и поймёшь чего-то! Все поколения воспитывались на сказках, и если их не знаешь, то никогда не сможешь преподавать историю, или стать политиком!

Потом он встал, потянулся, и добавил. – Ладно! Хватит байки травить, я пошёл спать! С дороги-то всё-таки, а завтра, похоже, придётся повоевать со снегом! Хорошо хоть хлопцы уже спят, им-то в основном и придётся лопатами поработать, а мне в колхоз надобно!

Потом скрипнула дверь в комнату, и снова раздался его голос. – Луша! Ты давай не задерживайся, а то трое суток без передыху!

– Ну, ладно! – произнёс Вася, поднимаясь из-за стола. – Пойдём, что ли, домой, жёнушка! Пусть отдыхают, да и мне завтра надо с утра в Супрягино! Я наверное верхом поеду, чего лошадь-то мучать с санями!

Попрощавшись с матерью и Дусей, которая помогала матери, гости ушли, впустив в дом клубы холода и завывания ветра.

– Ничего, дочка, прорвёмся! – сказала мать Дусе, после чего стали убирать со стола посуду.

Тепло и навалившаяся усталость, сделали своё дело, и я провалился в темноту.

Проснулся от того, что мать стала греметь возле печи, двигая чугунки. Пока ещё все спали, она умудрялась наготовить на целый день еды, управиться со скотиной, всех покормить, и ещё успеть на работу в колхоз съездить вместе с отцом. Она работала на ферме бригадиром, а это значит ей надо было отпустить работницам по ферме необходимые корма, принять, а затем сдать молоко, которое потом отвозили в Супрягино на местный молокозавод, где его и сдавали на переработку. Отец, как и раньше, заведовал колхозным станом и конюшней, в которой в эту зиму осталось около тридцати лошадей. Кормов в этом году заготовили с избытком, поэтому голова не болела, чем покормить. Главная задача состояла в том, чтобы кормили, соблюдая норму, а для этого по норме и выдавали с учётом головы. Вместо деда Еремея, конюхом стал тоже дед, и тоже с Беловска. Он и проживал рядом с Еремеем, а звали его дед Матвей, хотя по возрасту он был чуть старше нашего отца. Любил выпить, но дело знал, и лошадей любил, поэтому его и назначил конюхом Пётр Емельянович, но предупредил его, что если застанет пьяным, засечёт плетью самолично. Он был такой, да и пожаловаться в те времена было некому и незачем, засмеют и только.

Дуся тоже стала шевелиться в кровати, на которой когда-то спал Василь. Через пару минут она вылезла из-под тёплого своего укрытия, в виде огромного тулупа и, потягиваясь, уселась за столом. Свет от лампы, подвешенной к потолку на крюк, вбитый в матку, то есть балку, проложенную на потолку через весь дом, растекался по комнате, оставляя углы в полумраке. На печь свет тоже не попадал и не мешал спать.

– Что, не спится, доча? – спросила тихо мать у Дуси. – Поспала бы, дело молодое, это мне, старой дуре, не спится, всё какие-то дела в голове. Иди, поспи ещё, я потом тебя подниму.

– Не, ма! – отозвалась сестра. – Иди-ка ты на мою кровать, приляг, а я тут управлюсь! Тебе ещё на ферму, а я дома буду с остальными домочадцами. Иди!

– А и правда! Умница ты моя! И что я буду делать без тебя, когда нас покинешь? – сказала мать и легла на кровать поверх тулупа, прикрыв одной полой грудь.

– Да всё нормально будя! Не переживай! – слегка засмеявшись произнесла Дуся и, чуть помолчав, добавила. – Павел вон на следующий год уедет, останутся Ваня с Ксюшей, дык и они уже подрастут! Мамка уже не дюже надобна, а Ксюша и помогать станет! Шурка только малая, так Ксюха за ней и присмотрит, а поесть ты и сама сготовишь, как и сейчас, зато ртов поубавится!

– Ага! – отозвалась мать с кровати. – Ртов-то что-то не убавляется, а наоборот добавляется! Помогать-то деткам надобно, что у них там, в городах тех? А вот рук точно поубавится! И как только отцу управиться с хозяйством-то!

– Господи! Да будут приезжать на сенокос, да на посев и уборку! Ничего с ними не сдеется, приедут! Жрать-то все хотят! – сказала Дуся, залезая головой в печку, чтобы удобнее было расположить чугунки в печи.

– Хорошо бы, дочка! – вновь отозвалась мать и тихо засопела, знать уснула сердешная.

Я хотел было слезть с печи, но передумал, чтобы не разбудить мать, хотя и подпирало по малой нужде. Сон ко мне больше не шёл, и мысли стали будоражить моё сознание, понимая, что мне в очень скором будущем предстоит окончательно слезть с этой печи, как былинному Илье Муровцу, правда тому было тридцать три года, а мне шёл только шестнадцатый год. Внутренне я как-то побаивался оторваться от семьи и уезжать не понятно, куда и зачем, но всё моё существо стремилось понять непонятное, узнать то, чего не знал, и чего не видел. Увидеть новых людей, нырнуть в те события, которые многих пугали, а меня почему-то влекло в них окунуться, почувствовать себя человеком, и понять чего же я на самом деле стою в этой жизни. Может и прав Василь, говоря обо мне так, беседуя вчера вечером с родителями. Мне, конечно же, было обидно, что мой старший брат так отзывается обо мне, хотя я всегда им гордился перед своими сверстниками ещё с детства.

27.04.2015 год.


Веха!

Путёвка в жизнь!

Часть первая!

Зима прошла без напряжения. В деревне, да и в округе люди повеселели, снова стали отмечать всякие праздники, молодёжь создавать новые семьи. Жизнь стала налаживаться, и это всех обнадёживало и радовало. Весной, как обычно, птицы расселись по гнёздам, а мы, как и прежде, весной, лазали по окрестным низинам в поисках утиных гнёзд, откуда забирали яйца и подкладывали их курям. Яйца мы все не забирали, а только штуки по три не больше, чтобы не распугать уток, которые оседали в наших краях. На зиму мы оставили несколько гусынь и одного гуся, они нанесли штук пятьдесят яиц, и сели на них.

В мае у нас во дворе уже был целый птичий базар. Этот писк, цокот, кудахтанье и кукареканье, разносилось повсюду, не только от наших пернатых. У одной гусыни появилось больше двадцати гусят, и от второй столько же. Утят тоже была целая ватага вечно голодных, и крякающих пернатых. Длинной струйкой вся эта крикливая свора стекала к реке, и растворялась на просторах водной глади, разыскивая пищу в водорослях и тине, на мелководье.

В конце мая одна гусыня пропала, скорее всего, её утащила лиса, коих в наших местах всегда было предостаточно. Малых гусят от этой гусыни, другая не захотела принимать, и малышня стала метаться, не зная к кому прибиться, отчего перестали расти. Видя такое дело, я стал за ними ухаживать. Каждое утро я брал лопату и собирал им червячков, разных букашек и скармливал их гусятам, в итоге они до такой степени привыкли ко мне, что стали ходить за мной по пятам. Меня даже, смеясь, стали называть мама-гусыня, на что я не обижался, а лишь улыбался своим друзьям и родным. Потом я и сам к ним привязался, пока они не подросли, и уже самостоятельно стали ходить на озеро вместе со всей живностью.

Лето мы поработали на подъёме. Хлеба на полях радовали глаз, да и не только. В огороде тоже поднялось по пояс, так что год должен был быть урожайным, а значит и радостным.

Приезжал к нам и Александр с семьёй погостить на недельку, а затем они уехали в Баклань, к родителям Марии, чтобы помочь с уборкой урожая, так как мужиков у них, кроме отца, в семье не было. С ним я и согласовал, когда мне приезжать в Почеп. Отец договорился с председателем, и тот обещал выдать мне справку, чтобы я смог выехать на учёбу. К осени мне уже пошёл семнадцатый год.

Шёл тысяча девятьсот тридцать четвёртый год. Управившись с основными делами, связанными с сенокосом и зерновыми, мы все занялись тем, чтобы приготовить всё к моему отъезду. Решили ехать рано, двадцать девятого августа, чтобы успеть поступить в школу. Мать без конца вздыхала и частенько плакала, чего я смеялся над ней.

– Ма! Ну, что ты, в самом деле, не на войну же еду! – говорил я ей и старался обнять её.

– Совсем вот отец один останется! – говорила она, всхлипывая. – Ты же помощник ему был, а от Ивана какой толк? Дуська вон за Матвея собирается Мурашко! Точно осенью снова свадьба! Хорошо хоть есть чем угостить, да и брагу заделала со свеженького! Вы же с Александром-то приезжайте! Маруся можа не поедет, дочка малая, хотя конечно и мать свою могёт попросить! Ну, это их дело, а вы чтобы были принепременно! Да отпросись там, в школе, чтобы картошку припутить, а то совсем нам будет тяжко!

– Успокойся, ма! – смеясь, ответил я. – Приеду, а отпрашиваться мне надо будет у Александра, так что, думаю, проблем не будет!

Дуся, нежданно-негаданно, как-то сошлась с Матвеем, мы этого даже и не заметили. Вообще этот парень нам всем нравился, и когда нам было тяжеловато управиться с какой-то работой, он никогда не отказывал в этом. Матвей очень хорошо сдружился с Александром, мы его и принимали, как друга нашей семьи. Мурашки вообще-то были какими-то дальними родственниками по материнской линии, поэтому препятствий в замужестве никто не видел. Естественно родители дали согласие Дусе, зная этого парня, как трудягу, и как надёжного друга. Семья у них была тоже спокойной, как и он, малопьющими, а если и выпивали, то их никогда не видели, чтобы они когда-нибудь буянили, чем, кстати, часто могли похвастаться именно в других семьях, включая и нашу, пьяными драками. Радовало родителей ещё и то обстоятельство, что жить они будут рядом , дом Мурашко находился от нашего чуть наискосок, ближе к колодцу, и спуску к Городцу, напротив дома, в котором проживал дед Иван.

Время пробежало быстро, и вот настал последний день и ночь пребывания в родном доме. До этого я как-то и не переживал о том, что куда-то уезжаю, мне было даже интересно это событие, но, поужинав и, проверив все свои вещи, когда в доме все угомонились, я с Ваней ушёл на свой чердак, но сон покинул меня напрочь.

Ванька немного покрутился возле меня, и затих, только посапывал с каким-то всхлипыванием, и это мешало мне сосредоточиться. На улице светила огромная, почти полная луна, будоража моё сознание. Мозги стали всё больше и больше поднимать всякие вопросы, на которые у меня просто не было ответа. Только сейчас я стал понимать, что уезжаю из дома, и уезжаю, вполне возможно, что насовсем, как Александр. У него теперь своя семья, свои проблемы, свои помыслы и планы. Я пока никак не мог сообразить, да и представить, что у меня ведь тоже появится своя семья, которая будет заполнять всё моё время. О Малышевке, друзьях, родителях и обо всём, что меня здесь окружало, мне предстояло только вспоминать, да изредка наведываться в гости.

И вот когда в моей голове созрели такие мысли, то мне стало, до боли жаль расставания со своими родными, и со своим детством. Мне предстояло стать тем человеком, кем и становятся взрослые. Как сложится моя жизнь, я далеко не заглядывал, но мечтал окончить институт, и остаться в Почепе, работая, как и Александр со своей Марусей, учителем. В душе я понимал, что не в этом, так в следующем году, мне всё равно предстояло делать свой выбор, поэтому я и сделал именно этот выбор. Всё остальное только будоражило моё сознание.

Уснул я далеко за полночь. Даже собаки в деревне и то перестали лаять, забившись по своим норам. Не успел я заснуть, как меня уже будил отец, тыча палкой в сено.

На улице уже светало и я, сообразив, что к чему, мигом слетел с чердака и побежал в дом, а Ваня, недовольно бурча, последовал за мной. Отец уже вывел кобылу и стал запрягать её в бричку, которую пригнал вчера вечером, возвращаясь с работы. Лошадь вчера решили в ночное не гнать, чтобы выехать пораньше, так как отец планировал вернуться назад к вечеру в деревню.

Позавтракали быстро, быстро и загрузились. В это время стали выгонять скотину на пастбище, да и птицу тоже, поэтому мы слегка задержались, и когда пастух погнал стадо на луг, мы стали прощаться. Процесс затягивался, отец довольно сердито прикрикнул на всех, и стеганул кобылу пугой. Она тут же сорвалась с места, и вынесла бричку со двора. Возле ворот стояли сельчане и махали нам вслед. И тут я увидел гусей, которые, вдруг, высыпали на улицу, и, размахивая крыльями, понеслись за нами. Все закричали, показывая на птиц. А гуси провожали свою маму, то есть меня, и тревожно горланили на всю округу. У меня даже слёзы выступили из глаз, но я смеялся. Я радовался этим птицам, которые не забыли меня и кинулись за мной вслед, понимая, что меня увозят от них навсегда!

Рядом с бричкой бежал Шарик и постоянно смотрел на меня. У него в уголках глаз блестели слёзы, вероятно от ветра, который бил ему в умную мордочку, от быстрого бега. Он даже не лаял, а повизгивал, провожая меня. Я с ним долго прощался и вчера вечером, сидя с ним под навесом, и сегодня утром. Ощущение было такое, что всё понимал, глядя мне прямо в глаза, постоянно облизывая моё лицо.

Отец повернулся назад и, увидев гусей, пожал плечами и произнёс. – Чудеса! – после чего стеганул лошадь, чтобы она быстрее бежала.

Постепенно гуси и деревенские мальчишки отстали от нас, скрывшись в клубах пыли, поднятой лошадью и бричкой. Шарик бежал до самого Беловска, а потом остановился, уселся прямо на дороге и завыл. Я смотрел на него и слёзы невольно выступили из глаз, пока он не скрылся за поворотом. За поворотом остался и тот, который когда-то спас меня от неминуемой смерти. За поворотом осталась вся моя предыдущая жизнь.

Беловск мы проскочили на одном дыхании, не проронив ни одного слова. Мы с отцом до такой степени были поражены произошедшим, что не знали с чего начать разговор. Гуси, как говорил отец, бестолковые пернатые, а проявили такую преданность ко мне. Я как подумал, что их скоро будут всех резать, мне стало плохо. Во мне что-то перевернулось, и я отлично понимал, что через пару месяцев, отец снова привезёт мне гусей, но уже разделанных, для еды. И как мне их есть, у меня не вкладывалось в голове.

Но, как бы то ни было, все события со временем притупляются, и уже то, очевидное, становится далеко не очевидным. Гуси – это конечно волнительно, но и держат их именно для того, чтобы зиму сытно питаться, как впрочем, и всё остальное. Такова жизнь! Все в природе кого-то поедают, не говоря уже о людях, которые без конца убивают себе подобных. А затем находятся разные умельцы, которые оправдывают все эти действия. А всё потому, что добро никак не желает уничтожить зло, вечно его жалеет, настрадавшись вволю от этого самого зла.

Это я усвоил ещё в детстве, читая эти самые сказки, а когда стал уже подростком, то уже читал и исторические романы. Я вообще обожал читать, и считал, что сами книги могут дать гораздо больше, чем то, что преподают в школе. В школе дают начальные знания, прививают любовь к тому, или иному предмету, или, наоборот, у ребёнка начинается отторжение от всего этого. Но главное, что даёт школа, всё же знание. Знания мыслить, читать, считать и двигать человека по жизни. Если ребёнок чего-то не усвоил, или застопорился в своём развитии, он превращается в обычного раба, который не задумывается о своей сущности, а проживает лишь одним днём. Я же с детства был мечтатель, любил путешествовать, находясь на чердаке, воображая, что где-то в океане, или в горах, а то и в джунглях могучей Амазонки, где проживают всякие дикие народы, и водятся огромные анаконды. Обожал путешествовать с героями Жюль Верна, огибая Землю по воде, воздуху и земле.

Не заметно для себя я уснул, устроившись на задке брички, под протяжное пение отца про бесконечную дорогу. Степь да степь кругом, путь далёк лежит! Это его любимая песня и пел он её до самого окончания этого самого пути. В Почеп мы приехали около одиннадцати часов дня, и сразу поехали к Александру. Хозяйка, у которой жили Александр с семьёй, договорилась со своей соседкой, чтобы она впустила меня на постой, вернее на проживание, пока не окончу школу.

Когда мы приехали к Александру, то дома, кроме самой хозяйки, никого не было. Оставив гостинцев для детей у хозяйки, отец, вместе с ней направился к её соседке, которая проживала через дом от них. Минут пятнадцать их не было, а я, в это время, нетерпеливо прохаживался возле кобылы, которая ела овёс, попив перед этим воды. Выпила почти полное ведро. Бросив ей под ноги охапку сена, я отпустил подпругу, ослабив сбрую, чтобы она могла спокойно поесть.

Выйдя из калитки, отец кивнул мне, и снова скрылся за ней. Я побежал к нему и, войдя в дом, где мне предстояло жить, осмотрелся, поздоровавшись с хозяйкой. Всё было почти так же, как и у нас, только вместо полатей, у них была отгорожена отдельная комната, с окном во двор, возле которого росла яблоня, ветки которой цеплялись за окно, издавая протяжный писк. Яблок было видимо-невидимо, и выглядели они очень аппетитно. Между комнатой и передней комнатой, стояла русская печь, но небольшая, на ней можно было только посидеть, или что-нибудь посушить. В большой, передней комнате находилась приличная грубка-лежанка, которая была соединена с печью, да и топилась она тоже отсюда.

Отец, увидев её, очень заинтересовался и, показав матери на печь, сказал. – Надо нам свою печь переделать на такую же! Видишь, как тут сделано, и не надо делать отдельно грубку в передней!

Тётка Матрёна, так звали хозяйку дома, улыбнулась и произнесла. – Это мой муженёк сделал, царствие ему небесное! – и она перекрестилась.

– Вот уже пятый годок пошёл, как стоит и радует меня, а он три годочка уже в земельке! – продолжила она, открывая комнатку передо мной. – Ну, что, соколик, устраивает тебя эта комнатка? Кровать есть, стол, вешалка отдельная, пара табуреток, свет тоже есть!

Мне эта комнатка понравилась до безумия, и я тут же вошёл туда и уселся на пружинной кровати. Я ещё никогда не спал на кровати, постоянно, или на сеновале, или на печи, а здесь даже постель была чистая и почти белая, застеленная большим, тёплым одеялом.

– Очень! – ответил я, и улыбнулся, отчего все засмеялись.

Мне действительно здесь всё нравилось, даже небольшое окно, выходящее на огород, больше похожий на сад. Окно открывалось, принося в комнату аромат сада, и спелых плодов. Я представляю, как же здесь красиво, когда зацветает этот сад.

– Ну, ладно, сынку! – произнёс отец, и положил руку на моё плечо. – Пойдём за вещами, а то мне в обратную дорогу надо ехать!

– Ой! Да куда же вы поедете не емши? Я вас не отпущу! – запричитала хозяйка Александра, всплеснув руками. – Хотя бы борщец поешьте, только сготовила, с мясом! Очень вкусный и наваристый получился!

– Ну, насчёт борщика-то я и не против! – улыбнулся отец, и вновь позвав меня с собой за вещами, добавил. – Можно и стопочку на дорогу!

Где-то минут через сорок отец уехал, оставив меня сердобольным женщинам. У тётки Матрёны было две дочери, но они проживали где-то на Украине, да и не хотела она о них говорить. Видно расстались не по родственному, да и ни к чему мне это было, молодому парню, которому только в июне исполнилось шестнадцать лет. Борща я тоже поел с отцом и, после того, как он уехал, меня стало клонить в сон.

– Да ты приляг, Павлуша! – сказала Матрёна, увидев, что я клюю носом. – Видать с дороги-то и тянет поспать! Отец вон поехал назад, а мог бы и переночевать с нами, путь-то неблизкий!

Да ему завтра надо быть на работе обязательно, вот он и рвётся домой. Его и так не хотели отпускать! – ответил я и, раздевшись, лёг поверх одеяла на кровать.

Уснул мгновенно, но мгновенно и проснулся, так как меня кто-то тряс за плечи. Этот кто-то был Сашка, который тормошил меня и смеялся.

– Ну, ты и сурок! – воскликнул он, увидев, что я открыл глаза. – Посмотри за окно, темно уже!

Действительно за окном уже темнело, а это значит, время уже подходило к восьми не меньше, и я тут же соскочил с кровати и обнял брата.

– Ну, что! – снова спросил Сашка. – Ужинать пойдёшь к нам, или продолжать будешь дрыхнуть? Здесь тебе не деревня! Можно и ночью работать, свет-то есть!

Когда он сказал про ужин, у меня засосало под ложечкой. Я быстро оделся и, предупредив хозяйку, направился вслед за Александром к ним в дом, где уже суетилась их хозяйка вместе с Марией. Малышка играла в их комнате, сидя на полу с голой попой, в одном платьице. Лида, так назвали её родители, с интересом смотрела на меня, хлопая своими удивлёнными глазками. Через два с половиной месяца ей уже должно было исполниться годик, но она ещё не ходила, хотя ползала по полу лихо.

Ужин получился весёлым и сытным. Мария была очень гостеприимной и жизнерадостной, они с Сашей явно подходили друг к другу, да и хозяйка у них тоже была весёлой и доброжелательной.

После ужина я попрощался со всеми и, в сопровождении Александра, вышел на улицу. В домах горел свет, и этот свет падал на дорогу, отчего было видно куда идти. Где-то метров за сто от домов, где мы проживали, на углу пересекающих улиц, болтался фонарь и тускло освещал небольшую территорию вокруг себя.

Договорившись с братом по поводу завтрашнего дня, мы расстались с ним возле калитки, откуда он отправился к себе домой, а я к себе.

Моя хозяйка уже дремала, но услышав, что я пришёл, поднялась и, показав мне, где стоит горячая вода, взвар из листьев смородины и малины, а также варенье, которое мы привезли, ушла в свою комнату, сказав только, чтобы я закрыл входные двери, да потушил свет.

Моя жизнь сделала крутой поворот, и вывела меня на новую дорогу, на которой меня поджидали всякие превратности судьбы. Но это была моя жизнь, в которой я должен был стать человеком! Таким образом, мои родители, показали мне путь, и выдали путёвку в жизнь. Путёвку, за которую я был им благодарен всю последующую жизнь!

30.04.2015 год.


Веха!

Путёвка в жизнь!

Часть вторая!

На следующий день я проснулся рано и, открыв окно в сад, протянул руку и сорвал яблоко, которое с трудом уместилось на моей ладони. На вкус оно было удивительным, слегка с кислинкой, слегка сладковато, слегка терпкое, и до предела сочное. Я никогда не ел таких яблок, да и не видел. Это уже потом я узнал, что сорт этих яблок называется «Князь», и решил, что когда стану взрослым и самостоятельным, когда у меня будет свой дом и своя семья, то обязательно разобью сад, и посажу такую яблоню.

Тётка Матрёна мне понравилась сразу, но она была в основном замкнутым человеком. Хозяйка Александра, Галина Петровна, была, наоборот, весёлым и суетным человеком. Очень была внимательной, и всегда старалась угодить своим квартирантам. Охотно помогала им во всём, смотрела и за малышкой, готовила поесть, да и вообще была похоже больше на мать, чем хозяйку квартиры. Да и имя у неё было какое-то доброе, ласковое, и я решил, что мою будущую жену тоже должны звать Галя! Это имя было созвучно с моей душой.

Увидев меня, когда я вышел из своей комнаты, тётя Матрёна, улыбнулась мне и, показав на стол, произнесла. – Давай, милок, умывайся, да за стол, а то видать полетишь сейчас голодный! Ты меня не обижай, а то будешь у Галюни кушать, я же не хуже готовлю!

– Спасибо вам тётушка! – ответил я и ушёл во двор, где у неё находился рукомойник.

Приведя себя в порядок, я вернулся в дом и, поблагодарив хозяйку ещё раз, принялся за еду. Матрёна следа напротив меня и, слегка улыбаясь, задумчиво смотрела на меня своими, чуть слезящимися глазами.

– Павлуша! – обратилась она ко мне, когда я поел и встал из-за стола. – Ты не смог бы мне водички принести, а то тяжеловато мне вёдра-то носить, да и колодец далековато, вон аж на углу. Метров сто будет, наверное!

– Ну, что вы, конечно же! – сказал я и, схватив вёдра, понёсся к колодцу.

Колодец здесь был оборудован цепью, которую вращало колесо, и ведро, наполненное водой, легко поднималось наверх из, довольно-таки глубокого колодца. У себя в деревне, каждый приходил со своими вёдрами и верёвкой, чтобы тащить ведро на этой самой верёвке.

– Что значит город! – подумал я, наполнив оба ведра водой. – Даже это и то продумали, чтобы людям было сподручнее набирать воду!

Когда нёс воду, увидел Александра, который направлялся в дом, где я проживал. Крикнув ему, я прибавил шагу, и через минуту был возле калитки, где и поджидал меня Сашка.

– Ну, ты чего телишься? – недовольно пробурчал он и добавил. – Давай, приходи, а то завтрак стынет, да идти уже пора!


– Саня! Да меня уже тётка Матрёна накормила до чёртиков! Ты иди и кушай, а я сейчас приду, воду только отнесу, и сразу к тебе! – улыбнувшись ему, отозвался я.

Саша ничего не ответил, махнул рукой и, повернувшись от меня, направился к себе. Через полчаса, мы втроём, то есть я, Саша и Маруся, уже шли по направлению к школе. Маленькую Лиду оставили на попечение Тёти Гали, которая с удовольствием оставалась с девочкой. Марии вообще-то сегодня не обязательно было идти в школу, но она увязалась вслед за нами из спортивного интереса. Вообще она мне сразу понравилась, ещё в первый приезд к нам в Малышевку. Она была очень обаятельная, скромная, общительная, но в меру. Никогда, никого не перебивала, но и не отмалчивалась, как, например, Александра Василия. Та могла вечер отсидеть и не промолвить ни единого слова. Меня такие люди напрягали, потому что не понятно, что у них на уме.

Со стороны, глядя на нашу троицу, можно было подумать, что трое друзей спешат куда-то и весело о чём-то разговаривают. Школа находилась от того места, где мы проживали, минут в двадцати ходом, а если поспешать, то минут за десять можно было и добежать.

Мне всё нравилось. Буквально всё. Я даже на какое-то время, позабыл свою родную Малышевку, своих родных, близких, друзей, которые остались там. Мне нравился даже этот воздух, этот шум, пусть и небольшого, но города. Я увидел много чего интересного, а главное свет, который предоставлял возможность читать, и заниматься хоть всю ночь. А читать я любил, но из-за наступления темноты, эта возможность исчезала. Долго заниматься под лампу не разрешал отец, и постоянно ворчал, намекая на то, что надо экономить керосин, который завозили к нам в деревню одни-два раза в месяц, да и наливали всего по литру. Были ещё и свечи, но на чердаке с ними было опасно, вокруг сено и если что, то и спрыгнуть не успеешь. Каждый год у нас в деревне кто-нибудь и горел. Тогда тушили всей деревней, боясь, чтобы огонь не перекинулся на соседний дом, или сарай.

Придя в школу, я сдал свои документы, после чего меня зачислили в восьмой класс. Занятия начинались в восемь утра, так как школа работала в две смены. Детей было много, и все в одну смену не вмещались. Меня устраивала первая смена, потому что я привык просыпаться рано, и был рад этому обстоятельству.

Мария преподавала в начальных классах, а Сашка кроме директорства, вёл ещё и историю, иногда, когда кто-нибудь заболевал, то он подменял учителя, и мог спокойно преподавать математику, географию, литературу. Однажды проводил уроки даже по физкультуре, хотя сам спортсменом и не был. Просто он был человеком ответственным и скрупулёзным во всём. Мы с детства над ним частенько подшучивали по этому поводу, на что он только улыбался, и никогда не обижался. Дрова так и не научился колоть!

После того, как всё было сделано, мы с Машей отправились домой, а Санька остался в школе. К нему приехали из РОНО с какой-то проверкой, вот он нас и прогнал домой, чтобы ему не надоедали.

– Павлуш! – сказала Мария, едва мы отошли от школы. – Давай я тебя в кинотеатр свожу! Хоть раз кино нормально посмотришь! Всё равно делать пока нечего, а тётя Галя за Лидой присмотрит!

– Да я не против, только денег у меня нет на кино! – ответил я смущённо и виновато улыбнулся. – Отец оставил немного, сказал только, что осенью потом привезёт с мамой!

– Господи! Да у меня есть на кино! – засмеялась Маша, и потащила меня куда-то в сторону от нашего дома.

Кинотеатр находился прямо в центре Почепа, на краю огромной площади. Напротив него стояла большая, высокая церковь с золотыми куполами. Вокруг неё был построен высокий забор из металлических прутьев, а вход во двор был через огромные ворота, которые были раскрыты настежь. Возле ограды переминались несколько упряжек с лошадьми, да толкались, как, собственно, и везде, люди. Возле кинотеатра тоже толкались люди, и даже боялся, кого ненароком зацепить, чтобы не обидеть.

Мария, видя мою застенчивость, засмеялась, и полезла между людьми, расталкивая их локтями, чтобы пробиться поближе к кассе, а я остался чуть в стороне от этой толпы. Никто не обращал внимания на Марию, продолжая беседовать между собой. Да у нас бы уже в деревне точно по морде надавали бы за такое вероломство. Просто мне предстояло привыкнуть к жизни в городе, где каждый жил своей жизнью, не обращая внимания на остальных.

Мария появилась минут через десять и, схватив меня за руку, потащила к входным дверям в кинозал. В руках у неё было два билета, которые она протянула контролёру. Женщина с каменным лицом, стоящая в дверях, посмотрела на билеты, слегка их надорвала, и молча пропустила нас в зал.

Я впервые в жизни оказался в настоящем зале, в котором стояли деревянные, длинные лавки. Больше половины мест уже были заняты, и Мария, всё также, держа меня за руку, потащила меня на свободные места почти в середине зала.

Через пятнадцать минут зал полностью был заполнен, и началось кино. Сначала был потушен свет, а затем, где-то сзади нас застрекотало, и перед нами осветился большой, белый экран. Для меня всё было в диковинку. Кино называлось «Дезертир». Оно рассказывало о немецком парне, который с делегацией прибыл в СССР и, узнав о жизни в нашей стране, решил остаться в Советской России, чтобы обучиться делу коммунизма, после чего вернуться в Германию, и начать борьбу с империализмом у себя в стране.

Я смотрел кино с открытым ртом, и не замечал, как на меня посматривала Мария. Она смеялась надо мной, над моим выражением, но ничего не говорила. Скажет она только через неделю, когда мы все вместе снова оказались в этом кинотеатре на просмотре другого фильма. Вот тогда она и рассказала Александру, как я смотрел кино тогда с ней.

После фильма, мы отправились домой, и уже в пять часов вечера были на месте. Александра ещё не было, и Мария ушла к себе, а я направился к тёте Матрёне, которая стояла возле калитки, поджидая меня.

– Что-то ты, Павлуша, припозднился-то к обеду! – произнесла она, едва я подошёл к калитке, пропуская меня во двор. – Дело молодое! Наверное, где-то гуляли с Машкой-то?

– Ну, какое дело, тётя Матрёна? – воскликнул я, даже покраснев от неожиданности. – Саня на работе задержался, а меня Машка в кино затащила! Вот и все дела! Я такое впервые-то увидел! К нам в деревню привозят кино, но показывают на простыню, да и как зря, больше непонятно, чем понятно!

– Да, ладно! Не серчай, сынок! – примирительно произнесла Матрёна, и подтолкнула меня в спину. – Иди, умывайся, да за стол, а я пока тебе кушать приготовлю, а то я-то уже час, как поела, всё тебя ждала, а ты всё не идёшь!

После обеда я решил полежать, да почитать книгу. Книга называлась «Крестоносцы» и я никак не мог её начать читать дома из-за постоянной занятости с утра до ночи. Её мне привёз Саня на день рождения, и с тех пор она покоилась одна.

Тётка куда-то ушла и в доме воцарилась исключительная тишина, которой никогда не было в нашем доме. На улице было светло, тихо и относительно тепло для этого периода времени, всё-таки конец августа, и в это время, как правило, начинались дожди, но не в этом году.

Сорвав ещё одно яблоко, я поудобнее устроился на кровати, рядом с открытым окном, и углубился в чтение. Сашка прибежал ко мне, когда уже стало сереть на улице, а в комнате становилось сумрачно, и я включил свет, чтобы продолжать читать книгу, которая захватила меня. Вслед за ним, в комнату вошла и хозяйка, приглашая нас поужинать.

Пришлось идти за стол, чтобы не обидеть Матрёну, которая уже успела накрыть на стол.

Смотреть на Сашку было смешно, но я сдержался, понимая, что он прибежал за мной, чтобы пригласить меня к ним на ужин, а тут сам попал за стол.

Мы слегка перекусили, поблагодарили хозяйку и побежали к Александру. Выбежав из дома, мы увидели, как в нашу сторону направлялась Галина Ивановна с видом рассерженной тигрицы.

– Во, дура старая! – проворчала она, когда мы поравнялись с нею. – Вот зачем я тебя, Павлуша, к ней определила? Жил бы с нами, не стеснил бы, а теперь будем соперничать с ней! Пожалела на свою голову!

– Галина Ивановна! – воскликнул Сашка, улыбаясь ей. – Вы самая лучшая, но надо же и тёте Матрёне дать возможность почувствовать себя бабушкой! Не обижайтесь!

Посидев у Галины Ивановны, которая заставила нас также поужинать и, поговорив с Александром по поводу завтрашнего дня, я отправился домой. На улице уже было темно, но светила молодая луна и было видно куда идти. Ночной город это не деревня, где всё засыпает, даже собаки лениво гавкают, здесь шум продолжался, откуда он шёл я не знал, но он присутствовал, хотя также тявкали в подворотнях собаки. По улице продолжали ходить люди, и ездить повозки. Иногда даже проезжали машины, которые мы видели у себя в деревне лишь только тогда, когда начинали свозить урожай в город.

Матрёна, увидев меня, облегчённо вздохнула и, пожелав мне спокойной ночи, отправилась в свою комнату, а я налил себе чая и, сделав что-то наподобие бутерброда с хлебом и тонким слоем сала, ушёл в свою комнату, где включил свет, закрыл окно, из которого уже тянуло прохладой, и уселся в кровати.

Читал я до тех пор, пока за окном не стало сереть, а соседские петухи, у Матрёны живности не было никакой, кроме чёрной кошки, которая следовала за своей хозяйкой по пятам, стали вещать о начале нового дня. Сегодня наступал последний день перед занятиями, поэтому у меня было время собраться.

Закрыв книгу, я улёгся поудобнее в постели и вспомнил мать, которая в это время уже вовсю суетилась, пока мы все ещё спали. Я всегда тоже рано просыпался, и бежал в поле посмотреть за восходом солнца, но затем прибегал на свой чердак и снова засыпал, если хотелось, или читал свои сказки.

Вспомнив мать, мне даже почудился запах свежеиспечённого хлеба из ржаной муки. Скрутившись калачиком, я вздохнул и, прогнав воспоминания, уснул.

Этот день прошёл в спокойной, но трепетной суете. Я, конечно же, волновался, думая о том, как меня примут мальчишки и девчонки, которые уже не один год учатся вместе. Ни то, чтобы боялся, но тревога присутствовала, но я не показывал вида, и старался даже улыбаться. Весь день провёл в доме, сходив только пару раз по воду, залив бачок водой, чтобы хозяйка не беспокоилась. Только вечером, уже после ужина, ко мне заглянул Александр, немного с ним побеседовали, и он убежал домой.

Ночь прокрутился, но поднялся рано и бодро. Быстро привёл себя в порядок, позавтракал, после чего Матрёна меня перекрестила и я, схватив свою сумку с книгами и тетрадями, направился к Александру.

Он с Марией уже тоже был на улице и, поравнявшись со мной, поздоровались, направились в сторону школы. Сашка о чём-то увлечённо разговаривал с Марией, а я думал о своём, кивая им головой, если они обращались ко мне.

Возле школы уже толкались ученики. Кое-где стояли и родители с маленькими учениками, которых привели в первый класс. Через некоторое время все построились на приличном, школьном дворе, образовав что-то вроде квадрата. Класс мой был восьмым «Б» и я, пристроившись сбоку группы своих сверстников из восьмого «Б», стал с интересом наблюдать за происходящим, видя, как меня с интересом рассматривают будущие мои друзья.

Началась линейка, на которой выступил Александр. Он поздравил всех с началом учебного года, говорил ещё о чём-то, после чего был первый звонок для первоклашек. Проведя все процедуры, нас распустили, и велели идти по своим классам.

– Ты кто такой, чучело? – толкнув меня сзади кулаком в спину, смеясь, произнёс какой-то парень, который был повыше меня, да и покрупнее. Я же был худеньким, как, собственно и Александр.

Я обернулся к нему, понимая, что на нас смотрят все из нашего класса и, улыбнувшись этому парню, ответил. – Какая у тебя интересная фамилия! Впервые слышу!

Все вокруг засмеялись, да так, что на нас стали обращать внимание все остальные.

– Да я тебя, скелет в тряпье, изуродую! – побагровев, прошипел он и добавил. – После занятий поговорим!

– Как скажешь! – ответил я ему, и улыбнулся в ответ.

Войдя в класс, я огляделся, куда бы сесть, но тут меня пригласила одна девочка к себе за парту, которая была второй в ряду возле окна.

– Зина! – представилась она, и протянула мне руку.

– Паша! – ответил я ей и, улыбнувшись, тихо пожал её маленькую, тёплую ручку.

В это время в класс вошла пожилая женщина, и все встали из-за парт. Поприветствовав нас всех, она разрешила сесть, оставив стоять только меня, подойдя ко мне.

Положив свою руку на моё плечо, она сказала, улыбнувшись классу. – Павлик! Наш новый ученик! Фамилия у него Песня и он родной брат нашего Александра Харитоновича, так что прошу любить и жаловать!

Усадив меня на место, она отправилась к своему столу. Я чувствовал на себе массу глаз, и слышал чуть различимый шёпот, который пронёсся по классу.

Потом я услышал, как сзади парень сказал тому, кто ко мне приставал. – Ну, что? Охота не отпала с ним побеседовать?

– Да пошёл ты! – произнёс тот в ответ, и я в тот же миг почувствовал толчок в спину.

– Извини, братан! – сказал тот, улыбнувшись мне, когда я повернулся к нему. – Бывает!

04.05.2015 год.


Веха!

Путёвка в жизнь!

Часть третья!

С началом учебного года, я полностью переключился на учёбу, но двадцатого сентября, на попутной подводе, отбыл в сторону Малышевки. Подвода шла в Беловск и я очень обрадовался этому обстоятельству, тем более, что возница хорошо знал моего отца, да и нас всех. Звали его дядя Миша, а прозвище было цыган, из-за его чёрного, кудрявого волоса. Хотя он и сам говорил, что в нём течёт цыганская кровь.

Александр, конечно же, дал добро, и я, двадцатого сентября, рано утром, выехал на родину. С отцом мы собственно так и договаривались, чтобы я постарался приехать именно таким способом, чтобы ему не мотаться по дорогам, когда в доме масса дел.

Дядя Миша был человеком общительным, сначала всё расспрашивал меня о житие-бытие, а потом стал сыпать байки разные, над которыми сам же и смеялся. Я за время поездки до такой степени устал от него, что было желание спрыгнуть с телеги, и пойти дальше пешком. Но потом приноровился к его нескончаемому разговору, и даже уснул, покачиваясь в мягком сене, укрывшись какой-то дерюгой. Проснулся тогда, когда цыган остановил коня возле своего дома, и толкнул меня кнутом.

Открыв глаза, я никак не мог сообразить, где нахожусь, пока дядя Миша не произнёс. – Ну, что, соколик! Приехали! Давай поспешай домой, а то штойто мне тучи не нравятся, как бы под дождь не попал!

Я поблагодарил его и, схватив свою сумку, припустил в сторону своей деревни вдоль реки, по дорожке, которая пробегала внизу, рядом с Городцом. Дождь начался тогда, когда я уже поднимался по косогору, ведущему в деревню, но небольшой. Уже на подходе к дому, дождь припустил со страшной силой, и я, сходу, влетел в сени, едва не сбив отца, который шёл прикрыть сарай от ветра.

– Вот чертяка! – сначала испугался, а потом обрадовался отец, обнимая меня. – Так и батьку зашибёшь ненароком!

– Мать! – закричал он, повернувшись к входным дверям в дом. – Встречай сына!

Из дома высыпали сразу все, пихаясь в дверях. Мать вышла последней, и, оттащив домочадцев от меня, обняла и прижала к себе.

– Ну, как ты там поживаешь, сынок? – чуть не плача, прошептала мать, заталкивая меня в дом и, снимая с меня мокрую куртку.

Все кружили вокруг меня, как будто я года два не был дома.

– Да, что вы так переполошились? – воскликнул я и засмеялся. – Всего три недели дома не был, а такое ощущение, что года прошли!

– А как же ты думал? – отозвался отец, входя в дом, отряхиваясь от воды. – Ты же сейчас старшой семье, вот и скучают без тебя! На сколько-то задержишься?

– Да картошку уберём и снова в город, а то учёбу-то никто не отменял! – сказал я в ответ, и устроился у стола.

Есть хотелось очень сильно, но я не стал этого говорить матери, чтобы она не переполошилась, но она сама, видимо вспомнив, что я с дороги, всплеснула руками, и полезла в печь вытаскивать свои горшки и чугунки.

Поев с аппетитом, меня стало клонить ко сну, но я старался держаться и пошёл к своему другу, Шарику, который забился клубочком в сене, под навесом и дремал. Услышав, как я иду к нему, он сорвался с места и кинулся ко мне на грудь, пытаясь полизать моё лицо. Я обнял его, и завалился с ним в сено. Хвост с такой силой летал со стороны в сторону, что даже обдувало меня ветерком. Радости не было предела. В сарае горланили гуси, вероятно, меня почуяв и я, в сопровождении Шарика, перебежал из-под навеса в сарай. Многие из гусей замахали крыльями и подбежали ко мне. Я снова не удержался и прослезился, понимая, что вижу их в последний раз.

Дождь прекратился, но было промозгло и сыро. На улице не было ни одной живой души, да и время уже приближалось к вечеру, и я решил пойти в дом, чтобы отоспаться, а с утра приняться за картошку. Распахивали мы её лошадью, оставалось только подбирать и таскать в одно место, где её сортируют, и перетаскивают в разные места. То, что на еду мы засыпали в доме в подполье, а семена зарывали в специальную яму, укрывая её от холодов. Всё остальное стаскивали в большой погреб, в котором хранились все соления, заготовляемые на зиму.

Кровать была свободна, и мать постелила мне на ней, а Ваня, как всегда, устроился на печи. Ксюша, которой уже исполнилось десять, и Шурка, которой недавно исполнилось пять лет, спали на полатях. Спать легли, как только стемнело, чтобы всем подняться пораньше.

Управились мы за два дня, и я стал собираться в дорогу, тем более, что Дуся с Матвеем собирались на следующий день ехать в Почеп за покупками себе в семью. Отец тоже обрадовался этому событию, так как не надо было снова срываться, чтобы везти меня в город.

Погода наладилась, даже появилось солнце, и стало днём по-летнему тепло, хотя под утро подмораживало. Так было всегда в сентябре, а в октябре снова устанавливалась относительно тёплая погода. Были года, когда в начале сентября по ночам приходили небольшие морозы, правда утром отпускало, но людей это очень пугало, так как мог погибнуть весь урожай.

Отец попросил соседа зарезать небольшого поросёнка, килограмм на девяносто, его потом разделали и уложили в два небольших ящика, просолив всё солью. Кроме этого положили четыре мешка картошки и всего понемножку. Птицу пока не трогали, зато небольшое лукошко яиц мать насыпала. Всё это было нам на двоих с Александром, да и хозяйкам надо было уделить внимание, хотя они и так всё готовили для нас.

Выехали ещё затемно, поэтому гусиного хоровода на сей раз избежали. Матвей взял большую телегу в колхозе, на таких телегах перевозили зерно, или ещё какие грузы. Рассчитывалась такая телега на пару лошадей, которых Матвей также взял в колхозе именно для этого случая, чтобы перевезти кое-какие вещи из Почепа. Председатель ему обещал выделить всё это в конце сентября, когда отмечали свадьбу Матвея с Дусей.

Лошадки бежали споро. Шарик добежал до конца деревни, и дальше не побежал, присев на дороге. Но так как было ещё темно, мы не могли видеть, что было дальше с ним.

Само расставание с родными тоже было быстрым и не таким, как прошлый раз, когда висли на мне и не давали проходу. Прошло всё буднично, как и должно было быть.

Светать стало под Супрягино, и дальше уже кони несли нас под ярким, осенним солнцем, которое слепило нам прямо в глаза. Природа вся изменилась, редкие деревья и кустарники, вдоль дороги как-то почернели, листья почти все опали, а те, которые ещё держались на ветвях, стали какие-то грязно-жёлтого цвета. Всё говорило о том, что не за горами зима. Кроме еды, я взял с собой и зимние вещи, чтобы было во что переодеться, когда подступят холода.

Дома мы были около двенадцати часов, и сразу стали выгружать свои припасы. Тётка Матрёна суетилась возле нас, не зная, куда кого пристроить. Все запасы снесли в сени, пока не придут с работы Александр с Марией. Тётя Галя тоже прибежала нам помогать, и бегала также возле нас.

После этого Матрёна заставила всех сесть за стол, и отпустила гостей только после обеда. Вообще-то Дуся с Матвеем собирались переночевать у нас, а утром ехать обратно домой, на что наши хозяйки только обрадовались. Они договорились, что Галина Ивановна на ночь придёт к Матрёне, а Дуся с Матвеем переночуют в комнате Галины Ивановны.

Потом они уехали за тем, зачем ехали сюда, а я стал разбирать гостинцы и провизию. Два мешка картошки я перетащил Александру, также один ящик с салом и мясом, который приютила Галина Ивановна в кладовку. Кроме этого передал ей капусты, моркови, лука, чеснока и варенья.

Всё остальное Матрёна спрятала в своём чулане, и принялась готовить ужин для гостей, да и для всех нас. Они с Галиной Ивановной согласовали, что каждая из них будет готовить, чтобы затем вместе и поужинать.

Я ещё кроме припасов привёз и четверть самогона, как сказал отец, на всякий случай. Вот вечером и планировали бутыль и открыть.

– А почему же нет? – весело воскликнула Галина Ивановна, когда увидела бутыль. – Очень даже и попробуем вашей самогоночки!

После обеда, проводив сестру с зятем, меня потянуло в сон, я пытался с этим бороться, но, после того, как всё разложили куда надо, сон меня сломил. Я улыбнулся женщинам, и ушёл в свою комнату. Едва положив голову на мягкую подушку, как тут же уснул, под монотонный разговор двух соседок.

Разбудил меня снова Саша. Поднявшись в постели, я никак не мог сообразить какое время суток сейчас. За окном серело, и непонятно было утро это, или вечер, но услышав смех Дуси, которая о чём-то оживлённо разговаривала с Марусей, понял, что вечер.

Я улыбнулся брату, протянул ему руку, после чего передал привет от родных. Вместе с ним мы и вышли в переднюю комнату, где были только Дуся с Марией.

– А где все остальные? – оглядевшись, спросил я.

– Убежали от твоего храпа, дорогой братец! – засмеялась Дуся и добавила. – Все уже у Галины Ивановны, и ждут нас. Вот мы и пришли за тобой! Ну, ты и соня!

– Да ладно вам надсмехаться! – пробурчал я, слегка улыбаясь им. – С нашими тётями поневоле уснешь! Вы же видели, как они общаются? Монотонное бу-бу, и притом бесконечное, да и не выспался я! А вы-то всё, управились?

– Всё, братик, всё! – сказала Дуся и, взяв Марию под руку, направилась к входным дверям.

Мы все последовали за ними, и уже через несколько минут устроились за столом. Ужин продолжался около часа. Больше болтали, чем кушали, хотя изначально накинулись на еду после стопки самогона. Хозяйки наши постарались, и ужин получился на загляденье.

Потом наши тёти ушли к Матрёне, оставив нас одних в доме Галины Ивановны. После хмельного меня снова стало клонить ко сну, но я держался, пока Матвей не предложил идти спать, посматривая на меня.

– Паша! Не мучай себя, я же вижу, что ты через силу сидишь! Совсем раскис! Пойдём, я провожу тебя, чего тебе страдать! – сказал он и, никого не слушая, проводил меня к Матрёне в дом.

– Ты только не надумайся завтра уехать не попрощавшись! – сказал я ему, перед тем, как расстаться.

– Дык, я и не собираюсь рано выезжать! Выспимся, как все, перекусим и в путь! Это мы сюда спешили, чтобы успеть погрузить всё, что надо! – произнёс в ответ Матвей, и добавил. – Тем более, что у вас завтра выходной! Это у нас, в деревне, выходных нет, а здесь всё есть!

Он пошёл к остальным, а я проводил его взглядом, и пошёл в дом. Здесь уже спали, и я осторожно прошёл в свою комнату, разделся и лёг. Хотел почитать, но голова кружилась от хмельного, и я бросил эту затею.

– Хорошо, что завтра выходной! – успел подумать я, и отключился.

Самогон явно мне не подходил, я сразу пьянел, и мне становилось потом плохо от него. Сашка тоже не любил его, но компанию поддерживал, выпивая чуть-чуть из своего стакана. Я же всегда выпивал всё, и потом страдал. Вот Вася наш мог пить целый день, и очень редко ложился спать после выпитого спиртного. Пока ляжет, вытащит все нервы из окружающих, и всё норовит с кем-нибудь подраться. Я поэтому всегда избегал его шумную компанию, и не только я. Матвей молодец, всегда участвовал, но никто его пьяным не видел.

В этом отношении мне всегда нравился Александр. Никто, никогда не видел его даже выпившим. Он никогда не скандалил, а если видел, что мужики, или парни напивались, то старался незаметно их покинуть под любым предлогом.

Я уже говорил, что мужики из нашей деревни, да и парни тоже, всегда напивались в какой-нибудь праздник, после чего начинали выяснять отношения. Почти всегда это заканчивалось обычным мордобоем, но утром всегда шли на труд, как будто вчера ничего не произошло. Я так не мог! Я всегда потом переболевал, как, собственно и наш отец. Батя всегда мучился, кричал, что больше не будет пить эту заразу, после чего выпивал по ведру рассола. Но стоило наступить очередному празднику, и всё повторялось.

Мать на него ворчала на следующий день, но он стонал и говорил – Уймись! И так башка болит, сил нет! Лучше рассола достань огуречного!

После чего день пил только рассол, и никуда не выходил. Вот он на работу после пьянки не выходил, и об этом все знали. Председатель колхоза на него покрикивал, но терпел из-за того, что лучшего бригадира было тяжело отыскать.

Поднялся утром я рано, на улице ещё было темно, но я вышел во двор, и посмотрел на дом, где проживали Александр с семьёй. В их окнах уже горел свет, значит, гости уже поднялись, и собираются в дорогу.

Недолго думая, я направился к ним, и тихонько вошёл в дом. Возле печи возилась Дуся, а возле неё, на лавке сидела Маруся и зевала, явно не выспавшись.

– Ну, чего ты подхватилась, Маша? – услышал я ещё в сенях и, увидев меня, вошедшего в дом, добавила. – Во, ещё одного принесло! Чего вам не спится? Это я уже привыкла так вставать, сейчас приготовлю покушать и тоже прилягу! Время ещё пятый час, сумасшедшие!

Я посмотрел на часы, которые действительно показывали двадцать минут пятого, улыбнулся и, повернувшись к дверям, направился к себе домой.

Спать я уже не смог, зато почитал книгу. Поднялся уже тогда, когда тётки не встали, и не начали греметь посудой. Тогда я вышел из комнаты и сказал, что Дуся там уже всё приготовила. Они тут же направились к Галине Ивановне домой, а за ними и я.

Гостей выпроводили в обратный путь, когда уже было совсем светло. Погода радовала, радостно и проводили гостей, пожелав им доброй дороги.

Потом был день тишины. Меня, правда, пытались вытащить из дома, но у меня пропало настроение. Весь день провалялся в постели, читая книгу. После отъезда Дуси с Матвеем, я осознал, что теперь смогу увидеть родных только в конце ноября, и то не факт. Именно от этого мне стало как-то грустно. Я хоть и пытался отгонять мысли от Малышевки, своих родных, друзей, которые остались там, но у меня это плохо получалось.

Как бы то ни было, но мне всё равно надо было привыкать к новой обстановке, и к новым реалиям жизни. Родители выдали мне путёвку в жизнь, и теперь я сам должен был строить свою дальнейшую судьбу. Как он сложится, никто не ведал, хотя я и планировал стать педагогом.

Жизнь может тянуться нудно и тягостно, но может бежать стремительно и интересно. Главное попасть в нужную струю, которая будет тебя подталкивать и направлять. Необходимо только научиться управлять этой струёй, чтобы не поплыть по течению, а оно может притащить тебя куда угодно.

Думаешь, и планируешь одно, а частенько получается совсем другое, о чём даже и не думал, и что интересно, это что-то быстро завлекает, после чего ты уже не принадлежишь себе. Ты становишься слугой обстоятельств, и именно в этот момент надо приложить максимум сил, чтобы не затеряться в этом стремительном потоке.

Когда я заканчивал восьмой класс, в мае месяце, на следующий год, к нам в школу приехали представители ткацкого производства из города Клинцы, и стали агитировать нас поступать в училище, расположенное там же, на поммастера ткацкого производства. Они так интересно рассказывали об этом городе, об этой работе, что я дал согласие, хотя Александр был против этой затеи. Я не знаю, как это произошло, но я согласился ехать в Клинцы.

05.05.2015 год.


Веха!

Путёвка в жизнь!

Часть четвёртая!

О Клинцах я услышал впервые в то зимнее, морозное, февральское утро, когда нас покидали та женщина с девочкой в голодный год, которые направлялись в Клетню к брату, чтобы выжить. Это она тогда сказала, что проживала в деревне Кажушье под Клинцами, а до этого, и после этого, я о них никогда не слышал. И вот, когда мне предложили уехать туда учиться на ткацкое производство, меня прямо потянуло с какой-то непонятной силой.

Сашка злился на меня и кричал, что я дурак, мол, зачем бросать учёбу, тем более, что здесь хорошо устроился, да и до дома недалеко. Но меня туда тянуло!

Возможно это судьба, или что-то другое, которое я никак не мог объяснить. Это другое и завораживало, тянуло меня в неизвестность. Вероятно я, в тот момент, хотел доказать себе то, что смогу сам построить свою жизнь, без указки старшего брата, и постоянных нотаций родителей, которые опекали меня всё это время. Я желал свободного полёта, зная, что будет ужасно трудно на первых порах. Окончив школу, я получил свидетельство об окончании восьми классов, и на поезде уехал в эти загадочные Клинцы. Со мной поехал мой двоюродный брат, которого тоже звали Павел, а в деревне у него было «Цобан», так звали их всех, а прозвище это было у его отца, Василия. Вот, благодаря прозвища его отца, всех в их семье звали Цобанами, как, собственно нас, хритонятами. Да и общаться в нашей деревне было проще по прозвищам, иначе надо было бы долго объяснять о ком идёт речь. Как и мне, ему летом исполнялось семнадцать лет. Он тоже учился в Почепе, но в другой школе, и учился уже два года, окончив девятый класс, а я восьмой.

Впервые в своей жизни я ехал в поезде, который медленно втягивал нас в эту самую неизвестность. Ехать было интересно, я, не отрываясь, смотрел в окно, и любовался пробегающим перед глазами ландшафтом местности, по которой нас тащил паровоз. Он периодически натужно кричал, и выбрасывал огромные, чёрные клубы дыма, который иногда застилал окно, через которое я любовался пейзажем.

Почти всё время ехали сквозь лес, выскакивая иногда на открытое пространство, где встречались люди, работающие на полях. Всё как везде! Так и у нас в деревне люди трудятся с утра до ночи, чтобы сытно жить зимой.

Цобан завалился на верхней полке и спал, как убитый, а мне было всё интересно. Мне было интересно слушать, как монотонно стучат по стыкам рельс огромные колёса, интересно наблюдать за людьми, которые ходили взад-вперёд по вагону, общаясь друг с другом. Интересно слушать людей, которые делились с незнакомыми людьми своими проблемами и радостями. Но больше всего мне нравилось смотреть в окно.

Через пару часов, как тронулись, поезд остановился на станции Унеча. Про Унечу я слышал и не раз от Петра Емельяновича, который рассказывал, как именно с Унечи он и начал воевать со Щорсом в гражданскую войну. Прямо на перроне, у самого здания вокзала, стоял бюст Ленина, а с другой стороны дорожки, бюст Щорса.

В Унече мы стояли больше часа, пока перецепляли паровоз. По перрону бегали туда-сюда люди, или просто сидели на своих мешках люди, поджидая своего поезда.

В Клинцы мы приехали к вечеру. Выйдя на перрон, мы остановились у небольшого здания вокзала, и стали осматриваться по сторонам. На противоположной стороне путей располагалась какая-то деревня, а нам говорили, что Клинцы намного больше Почепа. Увидев эту деревню, я подумал, что нас явно обманули, заманив в какую-то глухомань. Сзади вокзала стоял высоченный, сосновый бор. Деревья были такой высоты, что картуз слетал с головы, если поднимаешь голову, чтобы посмотреть на верхушку деревьев.

– И что это такое? – спросил я у Павла, который также недоумённо посматривал по сторонам. – Это и есть Клинцы?

– Молодые люди! – вдруг окликнула нас женщина, работница железной дороги. – Вы куда, собственно приехали?

– Да вот на рабфак поступать в городе Клинцы, тут деревня какая-то! – ответил Цобан, разведя руки в стороны.

– Так это Займище! – улыбнулась женщина и, подойдя к нам, добавила. – Пойдёмте, соколики, я вам покажу куда топать! Тут недалеча, с километр всего! Пойдёте прямо по дороге и упрётесь в город, а вам надобно на фабрику имени Коминтерна, она-то вам и нужна. Первое, что вы увидите и есть эта фабрика, она будет слева от вас, сразу за мостом!


После этого, она вывела нас на дорогу и показала куда идти. Мы поблагодарили её, и пошли в этом направлении. Спешили, так как стало уже сереть, и мы боялись, что нас застанет ночь в дороге. И где нам потом кого искать? По дороге ездили машины, даже прошёл один автобус, которых в Почепе не было. Ездили повозки, и просто шли люди в разные стороны. Чувствовалось, что впереди находится город.

Что меня удивили, так это дорога, она была устелена булыжниками. Машинам ехать по этой дороге было нормально, а вот лошадям и повозкам неудобно. Колёса гремели на этой мостовой, производя специфический звук.

Через несколько минут мы вышли из леса, и нашему взору предстал город, который начинался внизу, за речкой. Увидели мы сразу и фабрику, про которую нам сказала та женщина. Она-то нам и нужна была.

Перейдя по деревянному мосту небольшую речушку, почти такую же, как Коста под Почепом, мы подошли к проходной фабрики. На стене, возле входных дверей, было написано, что это фабрика имени Коминтерна.

Мы с опаской вошли в вестибюль проходной, где нас тут же остановил сердитый мужчина лет шестидесяти.

– И куда это вы, молодые люди, на ночь глядя? – спросил недовольно он, рассматривая нас, просвечивая насквозь. – Что вы здесь забыли?

– Да мы на рабфак приехали поступать! – тут же ответил Павел, снова опередив меня. – Нам на вокзале и подсказали, что надобно сюда обращаться!

– Сюда-то, сюда, да немного не сюда! – произнёс он, и улыбнулся, после чего вывел нас снова на улицу, и, показав рукой, продолжил. – Вот туда поднимайтесь в гору, пройдёте мимо ткацкого цеха до самого перекрёстка, а там повернёте влево, метров через сорок увидите с левой стороны двухэтажное здание, вот туда и направляйтесь. Там всё время живёт комендант, он вам всё популярно и объяснит, а у меня люди на работу проходят, и с работы! Поняли?

– Спасибо, уважаемый! – произнесли мы хором, отчего даже засмеялись, и направились вверх по склону к перекрёстку.

Здание, про которое нам рассказал охранник на вахте, мы нашли сразу и, чуть поколебавшись, вошли внутрь. На улице уже конкретно темнело, но в вестибюле первого этажа горел свет. За небольшим столом сидела пожилая женщина в очках, и что-то читала.

Подняв глаза, она посмотрел поверх очков на нас, смерила своим взглядом, и произнесла. – Подождите! – и куда-то направилась вглубь здания.

Появилась она в сопровождении мужчины лет пятидесяти, у которого не было правой руки почти до самого плеча. Я впервые видел такую картинку, и даже испугался сначала.

– Ну, что! На учёбу прибыли? – спросил он хрипловатым, вероятно, простуженным голосом и, не дожидаясь ответа, добавил. – Идите за мной, да поживее, не ночь же мне с вами тут возиться!

Поднялись на второй этаж молча. Пройдя по длинному коридору почти до самого конца, он остановился возле одной двери и, воткнув ключ в замочную скважину, открыл дверь, кивнув нам головой, показывая, таким образом, чтобы мы заходили туда. Потом он включил свет и вошёл внутрь помещения, куда проследовали и мы следом за ним.

– Так, располагайтесь, а в семь утра прошу ко мне! – проговорил он, и направился к дверям, но потом остановился, и бросил через плечо. – Меня зовут Иван Петрович, а про вас завтра узнаю. Учёба и работа прямо с завтрашнего дня, у нас нет каникул! Поняли! Ну, а сейчас устраивайтесь и спать, будить не буду, вышвырну сразу из школы!

– Да не волнуйтесь, Иван Петрович! – произнёс я и улыбнулся. – Мы в деревне уже в четыре поднимаемся!

– Хорошо поёшь, малёк! – усмехнулся он, и добавил. – Посмотрим, как ты запоёшь через недельку!

Потом он посмотрел на меня внимательно, и спросил. – Фамилия как твоя звучит?

– Песня! – сказал я и улыбнулся ему.

– Ты, чо, издеваешься? – произнёс с угрозой Иван Петрович, и даже направился ко мне. – Я шутников не приветствую!

– Иван Петрович! – вступился за меня Павел. – Да Песни мы, точно! – после чего достал справку и протянул ему.

Он долго её вертел, читал, а потом вернул её Павлу, посмотрел на нас, и засмеялся.

– Вот умора! – сквозь смех, произнёс он. – Расскажу, так засмеют! Хоть вы мне настроение подняли! Ладно! Пойдём со мной, дам вам чайник, ложки и кружки! Здесь можно только чай сделать, а обедать в столовой!

Он ушёл вместе с Павлом, а я остался один в небольшой комнате, в которой стояло две кровати и один стол в углу. Было ещё две табуретки. В другом углу висела вешалка, куда и вешали одежду.

– Хорошо бы ещё узнать, где туалет! – подумал я, и в этот момент вернулся Павел.

– Умора, а не комендант! – засмеялся он, вваливаясь в комнату с чайником, кружками и ложками. – Спросил, как меня зовут, я ответил, что Павел! А потом снова спросил, как тебя зовут, я ему снова сказал, что Павел! Он даже остановился и снова стал вращать глазами! Ты что, говорит, опять издеваться будешь? А я ему отвечаю, что мы с тобой двоюродные братья, что ты Харитонович, а я Васильевич! Да ну вас, сказал он в ответ, выдал всё это, и прогнал из своего убежища!

Я сел на кровать, которую выбрал для себя, и улыбался брату, предчувствуя насмешки со стороны своих коллег. Время уже было позднее, потому, как на улице уже стало совсем темно, а если учесть, что сейчас было начало июня, то выходило, что время приближалось к полночи.

Разобравшись со своими постелями и, выложив на стол перекуску, мы решили попить чая с бутербродами, да укладываться. На голодный желудок как-то не хотелось ложиться.

– Слушай! – спросил я у Павла. – А ты не узнал где тут туалет? Ещё подопрёт ночью и что тогда делать?

– Да рядом с нашей комнатой, прямо у окна, с левой стороны! – отозвался Павел и куда-то вышел, забрав с собой чайник, а я принялся нарезать сало ломтиками и хлеб. Больше решили ничего не трогать, чтобы не переесть.

– Интересно! – подумал я, вспомнив слова Павла о том, что туалет рядом с нашей комнатой. До меня только сейчас дошло, что мы на втором этаже, а он сказал, что туалет рядом. – Он что, издевается? Как это туалет может быть на втором этаже?

Бросив нож на стол, я вышел из комнаты и пошёл в ту сторону, которую он указал. Войдя в туалет, я увидел специальные места для нужды, дёрнул за верёвочку, и сверху побежала вода, смывая всё в этом месте.

– Чудеса! – воскликнул я, поражённый тем, что увидел.

– Ну, какие тут чудеса? – услышал я за спиной голос Павла. – Ты что, никогда туалета не видел?

– Интересно, и где это я мог такое чудо увидеть? – в свою очередь воскликнул я. – В Малышевке, что ли? Да у нас и в школе во двор все ходили!

– Темнота! – засмеялся Павел. – А у нас в школе был именно такой туалет!

Потом он хлопнул меня по плечу, и продолжил. – Ладно, пойдём! Чай готов, давай перекусим, да спать, а то в натуре проспим!

Меня удивило ещё одно обстоятельство, это то, что во всём двухэтажном здании мы не увидели ни одного человека, кроме коменданта, да женщины вахтёрши. Я не стал загружать Павла подобными вопросами, а, перекусив, улёгся на своей кровати и уснул. Когда уснул Павел, я не знал. Всё-таки дневная возня утомила меня, да и Павла, просто он не показывал вида, поэтому я сразу же и уснул.