Это было много лет назад. Семейные сессии с первым психологом. Тогда я была очень плоха. Я настолько запуталась, потерялась и обессилела от болезненности жизни, что мой внутренний крайне нарциссичный всезнающий критик начал сдавать позиции и мне удалось начать слышать и допускать возможность некой реальности глубже парадигмы «виновата – не виновата», «правильно – неправильно», «должна – не должна».
Честно скажу, было страшно. Страшно увидеть, что если смотреть на себя из концепции «что-то я делаю из любви, а что-то из страха», то оказывается, что все, как я живу и строю отношения, мотивировано исключительно страхом. В том числе страхом оказаться виноватой. А соответственно – бесконечной войной за собственную невиновность и виновность другого.
Страшно увидеть, что любить я не просто не умею, я даже не знаю, как это, если не опекать, во мне это место, из которого любят, даже не выросло.
Но еще страшнее было увидеть, что если все мое поведение – это лишь игра в агрессор-спасатель-жертва, если все, что я делаю, – это бегаю из роли в роль, то я не имею ни малейшего представления ни как вести себя по-другому, ни, самое ужасное, – кто я, если не прокурор или подсудимый.
Первый раз я убрала свой взгляд от внешнего мира и посмотрела внутрь себя. А там пустота. И одновременно, если начать присматриваться, такой переполненный хаос неизвестно чего, что кроме как огромной паникой это содержимое никак назвать было невозможно.
Страшно в тридцать с лишним лет осознать, что все, что я называла «Я», – не более чем невротическая оболочка неизвестно чего. Страшно осознать, что еще никакого Я и нет, Я еще не родилось, не оформилось, не покрылось мясом и кожей. Страшно увидеть, что ты не более чем пожиратель тех, кто рядом, в попытке не чувствовать себя ничем, уродом, плевком на асфальте. Страшно понять, что ты не можешь сказать «нет», но можешь лишь обвинить; страшно, что ты не можешь сказать «да», но только проманипулировать другим, чтобы он догадался. Страшно, когда у тебя нет своего голоса, страшно, что если ты зазвучишь, то как будто будешь виноват в своей неудобности другим. Страшно, что искренне просить прощения и признавать свои косяки невозможно, как будто это тебя разрушит и уничтожит. Страшно, что уязвимость равна унижению, а агрессия – обвинению. Страшно увидеть тотальную слепленность с другим, когда если я злюсь, значит, ты виноват, а если тебе грустно, значит, виновата я. Страшно узнать, что во всем этом нет ни капли любви, уважения и поддержки, а лишь самоутверждение друг за счет друга, чтобы, не дай Боже, не почувствовать себя полным г…
Страшно осознать, что так жили мои родители и родители моих родителей и что тот же самый мир, где ты не имеешь права быть, где любое неловкое движение – и ты виновен, мир пустых чужих правил, я передаю своим детям.
Все это увидеть было очень непросто, но одновременно это был выход, хрупкая надежда, что можно по-другому, один процент на миллион, а вдруг счастье, довольство собой и миром все же возможны. Тогда этот процент был всем, за что можно ухватиться.
Сейчас мой мир объемен и наполнен. Сейчас я знаю, кто я, и мои опоры состоят не из «правильно – неправильно», а из внутреннего переживания своего Я и понимания собственных мотивов. Сейчас я устойчивый взрослый с довольным ребенком внутри, а не испуганный, едва живой ребенок в оболочке из псевдовзрослого, которому выдали правила игры.
Сейчас я могу сказать – вся моя жизнь, каждый ее час боли, страдания, одиночества, растерянности и моря вины стоил того, чтобы я однажды стала тем, кем стала. Я рада себе. Я достаточна для себя. Я выбираю свою жизнь целиком.
А начиналось все с идеи, что, быть может, вина – не лучшая опора достаточности жизни, быть может, все устроено по-другому…