После урока мадам Пейна спросила, что со мной такое. Я могла бы рассказать про Монджо и завербовать ее в союзницы, попросить, чтобы она разрешила остаться у нее хотя бы на сегодняшний вечер, а потом помогла сбежать. Она говорила со мной ласково и была не строгой, а встревоженной. Я опустила глаза и увидела ее руки и шишечку на косточке большого пальца, в точности как у Монджо. Значит, он теперь может возникнуть откуда угодно. Точно, он везде, смотрит на меня, видит меня, надзирает за мной, даже когда я его не вижу. Любит меня, где бы я ни была. А что, если это он в обличье мадам Пейна? Что, если он надел маску мадам Пейна? Что, если передо мной фейк, а не мадам Пейна? Что, если мадам Пейна сейчас очень далеко, может быть, в детской раздевалке, со связанными за спиной руками, прикованная наручниками к вешалке? Голая, нелепая, дрожит в ожидании новых ласк, советов вроде «подожди, потерпи, дальше будет лучше».
Я не смогла поговорить с мадам Пейна. Хотела, чтобы она сама догадалась. Она посоветовала мне немного отдохнуть, спрашивала, есть ли у меня планшет, играю ли я в видеоигры, поздно ли ложусь, не знакомилась ли с кем-нибудь подозрительным в интернете, нет ли у меня расстройств пищевого поведения, как дела у мамы.
Эмили ждет меня в коридоре. Она дает мне второй шанс. Если я хочу спрятаться у нее сегодня вечером, то должна в очередной раз выслушать, что с Томом все сдвинулось с мертвой точки. Наконец-то он ею заинтересовался! Наконец-то все серьезно! Так что я слушаю. И слушаю, как она опять выносит мне мозг из-за Октава, потому что злится, что я отказалась с ним встречаться. Октав же мне нравился, я даже подавала ему знаки, почему я его отшила? Почему рассмеялась ему в лицо? «Он лучший друг Тома, только представь, как нам было бы классно вчетвером?» Эмили просто на стенку лезет. Я все испортила. «Четыре дня назад ты хотела, а теперь нет?»
Но Эмили ведь не знает, что Монджо ревнует. Его бесит, что я расту, он хочет, чтобы я все ему рассказывала, и советует, как поступить, когда я сомневаюсь, но потом сердится. Раньше он так не сердился. «Никто из этих сопляков-девственников тебя не полюбит так, как я, была бы хоть благодарна!» После этих вспышек гнева я всматриваюсь в его глаза: обиделся ли? Он отводит взгляд, и мне страшно. А потом он обнимает меня: «Анна, Анна», – это его секретное слово, так он телом говорит, что любит меня. Как же он зовет маму?
«Да ты меня слушаешь или как? – орет Эмили. – Что я сейчас сказала?» В другой раз мы бы обе прыснули после такой реплики, но сейчас я вижу, что она правда разозлилась. Обиделась еще сильнее. «Хватит с меня, – говорит она, – если тебе плевать, что у меня происходит, мы больше не подруги». Я пытаюсь сосредоточиться, ведь мне надо переночевать сегодня у нее, поэтому я стараюсь. Как сказать ей, что все, о чем она мечтает с Томом, который наверняка сначала предложит ей свидание, поцелуи и ласки, я уже пережила с Монджо в десять лет в той ореховой скорлупке?
Короче, Том. А вот и он сам. Не может даже дождаться обеда, чтобы поговорить с Эмили. Она строит ему глазки. Смотрит на него, как в сериалах, пробует разные взгляды. Это мило. Ей повезло. Я правда думаю, что она симпатичная, ну, для своего возраста симпатичная, и тут же думаю как Монджо. То есть думаю, что она симпатичная, снисходительно. И еще думаю: «сопляк». Не знаю, видно ли это по моим глазам, но мне хочется быть агрессивной, и я презираю их детсадовские делишки. Октав тоже здесь, с тех пор как я отказалась с ним встречаться, он меня игнорирует. Что мне стоило, в самом деле, поцеловать его, вместо того чтобы расхохотаться? Он решил, что я злыдня, и я на него обиделась. Он даже больше не кажется мне красивым. Ни приятным. Ни прикольным. Кажется никаким. Или это я никакая. Я все больше и больше отдаляюсь от этой жизни. Я не могу притворяться неопытной пятнадцатилеткой. Не могу врать ему с самого начала. И не могу рассказать ему, что я делаю в душевой, в щитовой, в кабинете Монджо, в подсобке, не могу рассказать, что, пока он делает уроки вечером по средам, пока гуляет в парке с нашими одноклассниками по пятницам, пока катается на скейтборде с друзьями в выходные, что все это время я – Анна, прекрасная возлюбленная Монджо. Монджо, которому исполнилось пятьдесят. И который переспал с моей матерью, чтобы это отпраздновать.
А хуже всего то, что пятидесятилетие Монджо мы праздновали у нас дома. И пока мама зажигала на торте свечи, а я гасила свет, он подстерег меня в коридоре. Обхватил сзади, прижался ко мне и сказал: «Анна, пожалуйста». И мы пошли ко мне в комнату. По будильнику с франко-американским временем это заняло одну минуту, с 23:12 до 23:13. Потом он задул свечи. Он ночевал у нас, но, когда я встала среди ночи, то не увидела его на диване. Утром мама была ужасно довольная, он остался на завтрак, потом на ужин. Я и не подумала, что он ушел с дивана к ней. Я вообще ничего не подумала.
– Можно мне сегодня переночевать у тебя? – спрашиваю я Эмили, которая, повернувшись к Тому, пробует уже пятидесятый взгляд.
– Сегодня? – Она смотрит на меня удивленно. – Но ведь завтра в школу! Твоя мама ни за что не разрешит!