Тони рисует маленькую пику на прусском шлеме барона Мюнхгаузена, сидящего верхом на огромном ядре с вожжами в руках, как на коне. Рисует барону нос и высокие армейские ботинки черного цвета. Когда месье Шаррон появляется рядом, прячет рисунок под книги в ящик стола. Время от времени он также просматривает счета и заносит данные в книги, и этого вполне достаточно, чтобы его оставили в покое.
Порой он поднимает голову и смотрит в окно, напротив которого другое окно в стене другого здания, где другая голова поднимается от стола и тоже смотрит. Окно или зеркало?
Вернувшись после своей неудачной поездки в Биарриц, той же ночью он написал Лулу длинное письмо. Сразу обо всем: и насколько она важна для него, и о тех прекрасных моментах, которые у них были, и на все лады обещал ей счастье и даже богатство, потому что удача никогда его не оставит или, по крайней мере, ему хочется в это верить. А на рассвете покинул тетин дом и побежал на еще закрытый почтамт с мыслью о том, что, когда офис откроется, его письмо станет первым. Но когда он шел оттуда на работу, то уже жалел о том, что и как ей написал: слишком длинно, слишком эмоционально, слишком напоминает проповедь. На следующий день тот же почтовый служащий с теми же нарукавниками вновь увидел перед собой того же нескладного и высокого молодого человека, который принес другое письмо. Три дня подряд носил он свои письма, и каждое последующее писалось с целью подправить предыдущее.
Лулу медлила с ответом несколько дней, а потом ответила на все три его письма одним. По размеру это скорее было даже не письмо, а записка.
После отстраненно-вежливого обращения к адресату – «Уважаемый Тони» – она сообщала, что очень высоко ценит его слова, но их помолвка на этом «окончательно аннулирована». После чего добавила, что «естественно, я буду благодарна за возможность оставаться друзьями».
Слова «помолвка аннулирована» кружатся в голове, как карусель. Лулу так никогда не выражалась, этот язык не ее, это больше похоже на текст, составленный ее старшим братом, нотариусом. На его любовные письма ему ответили циркуляром. В этом ему чудится рука семейства Вильморен: матери, которая всегда относилась к нему с опаской, и старших братьев – римского легиона.
И что значит «оставаться друзьями»? Жалкая подачка! Невозможно быть просто другом, если любишь всем сердцем.
Пальцы Тони, яростно сжавшие конверт, нащупывают внутри что-то твердое. Это помолвочное колечко. Выкатившись на его широкую ладонь, оно выглядит маленьким и стареньким, без блеска, будто золото превратилось в глину.
Он силится выкинуть из своих мыслей зеленые глаза, но это не что иное, как пытаться убрать рукой с поверхности воды отражение своего лица. Перед ним встают воспоминания об их путешествии в Женеву с мадам Петерманн в роли сторожевой собаки, когда они в четыре руки писали безумные письма и сочиняли неистовые стихи. И спрашивает себя, как же может любовь быть такой легкой и одновременно такой тяжелой? Для него она весит тонны.
Он выходит из офиса и не торопится вернуться в дом тетушки Ивонны, на набережную Малакэ. Спешить ему некуда, никто и нигде его не ждет. Как и в другие вечера, он предпочитает обойти стороной мост Карусель, чересчур оживленный, и перейти на другую сторону реки по мосту Искусств, носящему, пожалуй, слишком громкое имя для такого хрупкого сооружения. Стайка ребятишек, весело прыгающих на мосту, заставляет вибрировать всю конструкцию, отчего по ногам Тони пробегают легкие мурашки. Вибрация в ногах точно такая, какую ощущаешь на борту самолета, когда вибрирует вся твоя жизнь.
В эти месяцы его встречи с друзьями в когда-то облюбованных ими кафешках и ресторанчиках стали невыносимо долгими и серыми. Самого себя он видит участником шумных застолий, где спички уже отсырели. Шампанское – болотная вода. С уходом из его жизни Лулу чувство одно: спектакль окончен, огни погасли. Опустевший театр в душе.
Тогда он, всегда писавший стихи на любом клочке бумаги, в том числе на салфетках, подумал, что сможет найти убежище в поэзии. Как ни крути, но душевные страдания и несчастная любовь из века в век служили основными ингредиентами на кухне поэта.
Вернувшись из Биаррица, он засел за свой скромный письменный стол, часами пытаясь переплавить чувства в стихотворные строчки, но рука его словно омертвела, а с пера ручки потекли нефтяные лужицы. Уже несколько недель поэтические сборники кажутся ему романтическими безделушками и дешевой бижутерией. Торжище сентиментальных побрякушек ему претит.
И он принимает решение: больше никогда не писать стихов. Теперь он думает, что в том фонарщике, что обходит город с шестом в руках, присматривая за фонарями, словно за льющими свет цветками, гораздо больше поэзии, чем в сотне книжек стихов.
Начинает писать прозу. Поэзия, быть может, способна отразить мгновение, зато проза его создает.
На маленьком письменном столе у себя в комнате он сооружает ангар и заводит привычку писать второй стороной перьевой ручки.
Он ощущает потребность изменить свою жизнь и каждый день просматривает газетные объявления. Требуются электрики, акушерки, кладовщики, землеустроители, счетоводы и настройщики роялей, а пилотов там нет. Авиация не сфера профессиональной деятельности, а рискованная затея немногих отважных предпринимателей. Время от времени газеты сообщают о гибели то одного, то другого из этих безумцев, упорно лезущих в небо на каких-то жестянках с крыльями.
Однажды на глаза ему попадается объявление, что автозаводу «Заурер» требуется торговый представитель для продвижения своей продукции, грузовых автомобилей, внутри страны, в провинции. От предложения отправиться в сельскую Францию мысленно он переносится в Сен-Морис, в дом своего детства, где под вечер пахнет мокрой землей и дровяной печкой.
В тот день, когда он заявляет начальнику бухгалтерского отдела о своем увольнении по собственному желанию, месье Шаррон хватается за голову. Это же просто уму непостижимо, как же так можно – оставить теплое бухгалтерское местечко в Париже, чтобы отправиться продавать грузовики по забытым богом городишкам с оплатой в виде процента с продаж! Тони не берет на себя труд растолковывать, что, когда ты лишился всего, терять тебе больше нечего.