Реа прошла по коридору, переступила порог главного зала и растерянно моргнула от яркого света, резко ударившего в глаза из высоких окон. Потолок – от края до края – занимала фреска, изображавшая отца и предков рода в стиле классических икон. Все они держались за руки, опустив взгляды широких глаз, а за их головами сияли насыщенно-синие нимбы.
Реа провела сотню лет под этими лицами. Она еще помнила, как рабочие, забравшись на строительные леса, скоблили штукатурку, а Хризанти покрывала плитки мозаики особой краской, чтобы на фреску всегда падал свет.
У камина ждали Елени и вторая служанка. Они не сопровождали хозяйку повсюду – по требованию Реи, – но сейчас ей была нужна помощь, чтобы переодеться к ужину. Она махнула рукой, и девушки бросились за госпожой к черной лестнице.
Они поднимались по гладким, исхоженным ступенькам. Наверное, Лексос еще разговаривал с Васой. Обсуждал нарастающие волнения и последствия возмутительной некомпетентности сестры. Рее было стыдно не только перед отцом, но и перед братом. Она не сомневалась, что Лексос сделал определенные выводы о ее способностях, пускай и не говорил ничего вслух. О том, что она не справляется с задачей. О том, чего им это может стоить.
Реа замечала, какие эмоции отражаются на лице брата после ее бесед с Васой. Разочарование и легкая жалость.
Они поднялись на второй этаж и свернули в коридор с потрепанным багровым ковром. Реа не забыла, как в далеком детстве бегала по нему босиком, замирая у спальни Лексоса, подкарауливая, когда брат проснется.
Сначала они миновали комнату Ницоса, наверняка запертую на замок, а затем покои Хризанти. Реа отрывисто постучала в дверь и поспешила дальше: бесспорно, сестра ее найдет.
Комната Лексоса располагалась напротив ее спальни, окна были с видом на море. Реа задержалась у приоткрытой двери и вдохнула соленый воздух. Брат никогда не закрывал ставни, несмотря на холод. Он говорил, так лучше спится.
Наконец подошли к ее комнате. Близнецы по праву старшинства выбирали себе спальни, и Рее понравился вид на горы. Осень смахнула листья с деревьев у холмов и обнажила покатые склоны. Дикие цветы съежились и потемнели, словно лепестки обожгло огнем.
Стратафому возвел много веков назад первый стратагиози Тизакоса. Стиль особняка, схожего с крепостью, отличался простотой и лаконичностью. В каждой спальне установили широкий деревянный подоконник, достаточно глубокий, чтобы на нем, как в постели, поместилось два человека. Своеобразные кровати смягчили узорными подушками не толще трех дюймов[3], из грубой шерсти, которая невыносимо колола голую кожу.
Обстановка была аскетичной. Реа окинула взглядом стол с двумя стульями и шкаф для одежды, придвинутый к стене, где хранились платья, обувь, пальто, накидки и костюмы для путешествий – вроде того наряда, в котором она сегодня вернулась домой.
Едва Реа очутилась в комнате, как в спальню ворвалась Хризанти, с наполовину уложенными волосами и в вечернем платье, расстегнутом на спине.
– Ну и как? Васа сильно рассердился?
Реа вновь махнула рукой, и Елени послушно шагнула к младшей сестре госпожи, чтобы застегнуть пуговицы платья. Хризанти переоделась в салатовый наряд с юбкой плиссе из крупных складок, а на шею повесила сразу несколько бисерных ожерелий, девушка предпочитала их еще с тех пор, когда они детьми баловались с гардеробом покойной матери.
– Я бы не сказала, что он сердился, – ответила Реа. – Ох, куколка, на твои волосы страшно смотреть!
– Елени их уложит.
– Хорошо. Посиди тихонько, пока я выбираю наряд.
Вторая служанка Реи – точно, ее звали Флора! – начала расплетать хозяйке косу, распутывая колтуны, образовавшиеся из-за долгой поездки. Реа тем временем распахнула дверцы шкафа и принялась перебирать платья на вешалках.
– Ты в зеленом, – задумчиво проговорила она. – Пожалуй, надену красное. Вместе мы будем походить на маковое поле, не так уж дурно.
Несколько минут спустя Елени уложила яркие пшеничные локоны Хризанти в две широкие плетеные косы поверх распущенных волос, а Флора повесила на лоб Реи бисерную цепочку и вплела концы украшения в темные кудри хозяйки.
Реа влезла в багряное платье из простой ткани, с непримечательным лифом, но со струящейся юбкой, вышитой золотом.
– Никогда этого не понимала, – вздохнула Хризанти. – Кого мы пытаемся впечатлить?
– Васу, – ответила Реа и посмотрела на отражение младшей сестры в зеркале. Ей не хватало вечерних сборов.
Семья последнего супруга одевалась скромно, в бледные оттенки и грубые ткани. Совсем не то, в чем она щеголяла сейчас.
Флора закончила возиться с ее прической и опустилась на колени, чтобы снять походные сапожки хозяйки. Их бережно спрятали в гардероб, а Реа обулась в легкие мягкие туфельки и скользнула к двери мимо Хризанти.
– Стой, ты куда? Еще рано! – окликнула ее сестра.
– За Ницосом, – ответила Реа. Было невыносимо сидеть в комнате и ждать, пока отец их позовет. Она знала, ее будут терзать мысли о всех ошибках, допущенных с осенним супругом, о том, что следовало поступить иначе, дабы избежать оплошностей.
Реа вышла в коридор и вернулась к лестнице. На чердак можно было попасть только через дверь на самом верху колокольни. Правда, колокол там уже не висел. Раньше в него полагалось звонить в беспокойные времена, но Васа приказал его убрать после того, как занял пост стратагиози, и назвал свое решение символическим: ведь в Тизакосе теперь не будет никаких раздоров.
Пожалуй, с его стороны это было немного глупо.
Реа приподняла юбки до колен и кинулась вверх по ступенькам башни. А на пустой колокольне задержалась, чтобы полюбоваться чудесным видом: морем, горами и далекими деревнями, фермами и лесом. Обычно она не чувствовала глубокой, всеобъемлющей любви к стране и народу, о которой вещал Васа, когда читал дочери нотации о жертвенности и патриотизме. Наверное, такие разговоры расхолаживали ее, охлаждая сердце. Однако здесь, на ледяном ветру, в ней загоралось пламя любви.
Реа смотрела на землю, пропитанную кровью – той, что пролила она сама, и ее собственной, – и чувствовала, как оттаивает душа.
Вход на чердак располагался чуть левее: через низкую арку и два лестничных пролета.
Наконец Реа поднялась на самую вершину дома, выше даже обсерватории Лексоса. Она постучала в стену, преодолев последние ступеньки. Двери в мастерскую не было, только проем, но все прекрасно понимали, как опасно нагрянуть к Ницосу внезапно – никогда не знаешь, над чем он работает.
– Тэ элама! – крикнул Ницос, разрешая войти, и Реа шагнула в мастерскую.
Здесь всегда было ярко как летом. Свет буквально пропитывал воздух, отражаясь от зеркального потолка. Реа пригнулась ровно в тот момент, когда над головой пронесся заводной жук, летевший по заданной траектории, и обошла цветущую механическую розу, чтобы поздороваться с братом.
Круглое румяное лицо Ницоса было измазано в машинном масле, и он, конечно, даже не подумал снять кожаный фартук. Очки с увеличительным стеклом лежали на верстаке, и Реа заметила, что на носу Ницоса отпечатался красный след.
– Ты вернулась, – сказал брат.
Реа провела рукой по краю стола, Ницос поморщился, когда пальцы сестры задели неоконченный механизм.
Реа улыбнулась.
– Точно.
– И нарядилась к ужину.
– Ты верно подметил. Сразу видно цепкий глаз ученого!
– Действительно, – сухо проронил Ницос и потянулся развязать фартук.
Реа ожидала, что он достанет откуда-нибудь жакет или хотя бы вытрет ладони о чистый платок, но брат молча сложил фартук, обогнул стол и направился к лестнице прямо в заляпанной маслом рабочей одежде.
– Ты так и пойдешь?
Он замер и взглянул на свое отражение на потолке.
– Как – так?
– Ты весь чумазый, – вздохнула Реа. – Иди сюда.
Ницос нахмурился, однако позволил сестре встряхнуть платок (к сожалению, довольно грязный), плюнуть на ткань и стереть с лица черные полосы.
– Ты будто намеренно хочешь разъярить Васу, – проворчала Реа. – Знаешь ведь, что он предпочитает опрятный внешний вид.
Она яростно потерла въевшееся пятно, и Ницос съежился от неприятного ощущения.
– Может, на тебя и Лексоса он и обращает внимание, но меня не заметит.
– Видишь, ты уже испытываешь его терпение, – заключила Реа, протирая пояс брюк Ницоса. – Давай хоть бы отчасти приведем тебя в порядок.
Не успела она закончить, как из кухни раздался звонок к ужину. Трапеза в столовой начнется с минуты на минуту, сейчас не стоит задерживаться. И все же Реа не спешила, разглядывая творения, над которыми работал брат. Звери, птицы и растения, созданные в мастерской, олицетворяли каждый конкретный вид, а любые изменения в механизме сразу же отражались на живых существах, обитавших на континенте.
По сути, это было схоже с дарами остальных детей Аргиросов, но все получили их еще в юности, а Ницосу, к его крайнему неудовольствию, пришлось ждать даже дольше, чем Хризанти. А уж после того, как Васа счел юношу готовым принять на себя ответственность, он позволил сыну поддерживать естественный порядок вещей без изменений, а не создавать нечто новое. Разумеется, Ницос все равно мог мастерить каких угодно существ, но только в пределах Стратафомы и с учетом поставленных отцом ограничений.
Творения Ницоса не имели никакого влияния на мир за стенами родного дома, в отличие от тех, что создали дети предыдущих стратагиози. Никто не мог сказать, в чем состоит ценность такой работы, но было ясно одно: Васа хотел отстранить сына от управления страной.
Реа не понимала, что вызывало у отца столь сильную неприязнь. Возможно, Ницос слишком походил на покойную мать, несмотря на русые волосы. Или Васа считал его юным, по меркам стратагиози? Впрочем, к Хризанти это не относилось.
Так или иначе, Ницос поймал брошенную кость с удивительным энтузиазмом, который втайне тревожил Рею. Он исследовал и создавал, вникая в глубинную суть вещей, – вероятно, поэтому ей становилось не по себе? Ведь она, со своим даром, старалась думать о чем-то подобном как можно меньше.
Братья и сестра работали с материалами: шестеренками, красками, тканями. Реа – единственная – сталкивалась с бьющимся сердцем реального мира. Время шло как всегда, за него отвечал иной стратагиози, а Реа не ведала, кто он или же из какой страны, – но времена года сменяли друг друга лишь благодаря ей. Сезон начинался с выбора спутника – перспектива уже маячила на горизонте – и заканчивался с его смертью.
Пожалуй, «смерть» – чересчур размытое понятие, но было бы неприятно размышлять о таких подробностях прямо перед ужином.
Они с Ницосом встретили Хризанти и Лексоса по пути в столовую. Реа ощутила мягкое тепло в груди, глядя на родных. Правда, младший брат выглядел так, словно мечтал сбежать отсюда поскорее, а Хризанти до сих пор стремилась узнать побольше подробностей о последнем супруге сестры.
Реа обменялась с Лексосом усталой улыбкой и повела всех в столовую через двойные двери.
Столовая находилась в дальнем крыле, из ее многочисленных окон открывался вид на море. На зиму слуги закрывали их ставнями с красочными узорами, но сейчас было еще не очень холодно, и в помещение струился солоноватый воздух. В камине мерно потрескивал огонь, а посреди зала располагался длинный каменный стол, столь грубо вытесанный, что его поверхность с трудом можно было назвать ровной.
Васа еще не прибыл, и Реа вздохнула с облегчением. Они заняли свои места – Лексос и Реа с одной стороны стола, Ницос и Хризанти – с другой. Отец всегда сидел во главе, а сиденье напротив предназначалось для покойной супруги.
Несмотря на то, что жена Васы умерла за месяц до переезда семьи в Стратафому, прислуга все еще приносила сюда салфетки и столовые приборы в память о ней.
– Наконец-то! – прогремел Васа. Двойные двери распахнулись, и он вплыл в зал в сопровождении двух суетливых слуг с кувшинами вина и бокалами на подносе. – Мои дети!
Васа переоделся, сменив пальто, в котором Реа видела его на кухне, на плащ до пола с узором из красно-черных полос. На пальцах блестели кольца, пахло от отца непривычно – кожей и дорожной пылью вместо янтаря и пряностей.
На минуту он застыл у своего места и медленно обвел взглядом отпрысков, а затем жестом приказал всем садиться. Реа осторожно опустилась на стул и натянуто улыбнулась слуге, который подошел наполнить ее бокал.
– Итак, – пророкотал Васа, отпив вина и промокнув уголки рта рукавом. – Кто заговорит первым?
Хризанти собралась было ответить, конечно, она всегда проявляла доброту, но сразу поджала губы. Похоже, Лексос пихнул сестру коленом под столом.
Все знали, кого отец хочет выслушать сначала. Реа расправила плечи и кашлянула.
– Вот о чем я подумала, Васа, – проронила она дрожащим голосом и залилась краской. – Мне надо извиниться.
Васа подался вперед и положил ногу на ногу.
– За что же?
– Я подвела тебя в Патрассе, – ответила Реа. Она чувствовала на себе взгляд Лексоса, но не сомневалась, что поступает правильно. Иначе ей не заслужить прощения отца. – Ты возложил на мои плечи огромную ответственность, оказал величайшее доверие. В следующий раз я постараюсь его оправдать.
Васа внимательно смотрел на дочь непроницаемыми темными глазами. Постепенно на его лице расплылась улыбка, и морщины взбугрились на коже, как борозды на вспаханной летом земле. Он неожиданно хлопнул в ладоши, спугнув Ницоса, который с чем-то возился, спрятав руки под стол.
– Девочка моя, – сказал Васа и поманил ее пальцем.
Реа мигом поднялась, едва не споткнувшись о юбки, и шагнула к отцу. Он встал, потрепал ее за щеки и поцеловал в лоб.
– Ты не обязана извиняться. Мое сердце и мое доверие – всегда твои.
– Спасибо, Васа, – пролепетала Реа. Колени подкосились от мощной волны облегчения.
– И ты примешь мудрое решение на церемонии через две недели.
Несомненно. Васа поможет ей с выбором, а она исполнит свой долг, принесет пользу отцу и стране, сохранит целостность Тизакоса в бурные времена.
– Обещаю, – искренне поклялась Реа.
– Видите, как ребенок должен вести себя с родителем? – спросил Васа и ласково похлопал дочь по локтю, прежде чем она вновь заняла свое место. – Лишь так можно познать глубину отцовской любви.
– Действительно, – буркнул Лексос и добавил, услышав, как урчит пустой желудок Хризанти. – Возможно, она настолько глубока, что ты позволишь нам приступить к ужину?
Васа стиснул челюсть, но ничего не сказал. Он махнул слугам и отпил еще вина. Елени внесла питу, и Реа вдохнула аромат сдобы. Она выбрала кимифи для начинки – самые чудесные минуты, трогательные истории, ничего из тех моментов, которые было бы неловко продемонстрировать отцу.
Пока Елени раскладывала еду по тарелкам, Реа тайком взглянула на Лексоса. Брату не нравилось, как Васа обращается с дочерью, но она намного лучше понимала отца. Он по-своему выражает любовь, а изменить его невозможно.
Быть может, с отцами и сыновьями все иначе. Наверное, будь мама жива, она наладила бы отношения между Васой и Лексосом, стала бы связующим звеном. Как ни печально, ее уже не вернуть. Она похоронена у прежнего дома Аргиросов, по любимой ею старой традиции, и без надгробия, – чтобы никто не нашел могилу и не похитил драгоценности, сорвав украшения с усопшей.
Интересно, что Лексос о ней помнил? Брат на пару минут старше Реи, но отчего-то мог расписать детство в подробных и живописных деталях. Завтраки, обеды и ужины в маминой компании, прогулки по лугам и петляющим лесным тропинкам, и многое, многое другое. Разговоры шепотом, побег близнецов на краденой лошади, без какого-либо намерения вернуться домой, – в давнюю историю Рее верилось меньше всего.
– Эладо! – объявил Васа с резким хлопком в ладоши.
Реа вздрогнула. Ницос, сидевший напротив, даже не поднял взгляд от тарелки.
– Возьмитесь за руки, прежде чем мы приступим к ужину.
В основном свои обязанности стратагиози Васа выполнял в одиночку, без свидетелей, но эту предпочитал демонстрировать семейству. Детям она была неприятна, участвовать в ритуале не хотелось, но Реа ни за что не рискнула бы сказать об этом отцу.
Хризанти же, в отличие от сестры, вовсе не стеснялась. Реа сразу догадалась, о чем она спросит, ведь беседа всегда проходила одинаково.
– Может, не надо? Разве это не слишком мрачно для семейного ужина?
Васа нахмурился и промолчал.
Реа сверлила глазами столешницу, стиснув руки Лексоса и Ницоса. Недавно она говорила о привилегиях старшинства. Что ж, и у младших имеются преимущества.
Только Хризанти могла вот так говорить с Васой, ничего не боясь.
– Ну, – продолжала она в напряженной тишине, – было бы приятно хоть раз поесть нормально, без поминания умерших, да и…
– Ох, просто возьми меня за руку, – пробормотал Ницос и положил свободную руку на стол ладонью вверх. Метка – три черные линии у основания большого пальца – отчетливо виднелась даже в слабом свете.
Хризанти нехотя послушалась, и секунду спустя Васа замкнул круг, смежил веки и сделал глубокий вдох. Реа позволила себе мысленно согласиться с сестрой. Даже она считала, что ритуал портил трапезу, хотя убила человека за завтраком около недели назад.
– Лопон, – изрек Васа спокойным голосом, как и всегда во время молитвы.
Реа заметила краем глаза, что слуги двигаются к выходу, и пожалела, что не может к ним присоединиться.
– Афтокос ти криоста. Та сокомос мо кафотио.
Дети Васы прилежно повторяли начальные слова молитвы. Ладонь Лексоса грела руку Реи, брат ласково сжимал ее пальцы в знак поддержки, которая и впрямь была ей необходима.
– Афтокос ти криоста, – продолжал Васа. – По Панагиотис Николаидес. Та сокомос мо кафотио.
Наконец-то. Имя. Первая смерть, упомянутая в молитве за упокой, которую Реа повторяла на церемониях прощания с супругами, на любых похоронах в Тизакосе и даже за его пределами. Она слышала ее сотни раз, но в устах отца слова звучали иначе. Не умиротворяюще, а мрачно и грозно.
Ведь он говорил о людях, которые были еще живы в начале молитвы, но умирали к ее концу.
В этом и заключалась его сила. Несколько фраз несли смерть людям на всем континенте. Несмотря на слухи, которые поддерживали стратагиози, он не выбирал имена. Они приходили к нему, когда он впадал в некую полудрему.
Реа верила этому, поскольку не раз участвовала в церемонии и не узнавала ни одно из названных имен. Отец не собирал списки врагов, не обсуждал стратегию и не использовал матагиос как оружие. Однако его могущество было одним из самых желанных талантов для власть имущих и вселяло страх в людей, не входивших в совет стратагиози и не представляющих, каков предел дара. Предшественники Васы нередко падали жертвами убийц, но пока никто не пришел по его душу. Он утверждал, что все дело в уважении к нему. Реа считала, что народ просто понимает: даже мощь страны рискует не сравниться с грозным Василисом Аргиросом.
– Афтокос ти криоста, – повторил Васа, – по Мария Димоу. Та сокомос мо кафотио.
Реа не знала, сколько еще имен осталось произнести. Сколько жизней оборвать. Безусловно, Лексос внимательно выслушает молитву до конца и сообщит, если среди упомянутых был кто-то важный или знакомый. Поэтому Реа позволила себе откинуться на спинку стула, зажмуриться и вспомнить о Патрассе. О чудесных временах, проведенных с супругом, любившим ее, о тех днях, когда ей совсем не хотелось возвращаться домой.