Я проснулась в половину седьмого с незначительной болью в пояснице. За окном, возле безмолвной дороги, разлились тёплые лучи утреннего солнца и ничто в природе, казалось, не помнило о вчерашнем ненастном вечере.
Так как окна гостиной выходили на запад, она всегда казалась слишком затемненной, поэтому я не сразу поняла, что наступило утро. Встав со своего покачивающегося кресла, я, по привычке, отправилась на кухню, в которую, в отличие от гостиной, по утрам всегда проникали лучи солнца, благодаря, смотрящему на восток, окну. Однако, не смотря на то, что каждое солнечное утро кухню озаряли тонкие золотистые лучи, она также никогда не была переполнена солнечным светом из-за преграждающего ему путь леса. Могущественные тополя, впившиеся своими мощными корнями в земную кору, красовались в пятнадцати шагах от дома и, своими грозными силуэтами закрывали половину положенного кухне света. Я часто любила сидеть под этими тополями, особенно в период их цветения, когда в воздухе повисают сотни пушинок разного размера и формы. Серовато-белые в тени и прозрачно-желтые на солнце, они запутывались в волнах моих густых каштановых волос, ненавязчиво прилипали к одежде, оставались между страниц моих любимых книг, чтобы я случайно находила их дождливой осенью или холодной зимой. Я люблю тополя, люблю их величественность, люблю их лёгкий пух.
Проходя мимо онемевшей пары, сидящей в том же положении, в котором я оставляла их засыпая, я хотела сказать «доброе утро», но оно таковым не являлось, поэтому я лишь предложила им позавтракать. Лидия чеканно отклонила предложение, сказав, что часам ранее они уже позавтракали. Её муж, имя которого для меня так и осталось тайной, не проронил ни слова. Если бы я не была свидетелем его вчерашнего перешептывания с женой, я бы всерьез задумалась о том, что он нем. Я посчитала странным тот факт, что не услышала их передвижения по комнате, ведь, как мне казалось, этой ночью я спала достаточно чутко. Но Лидия перебила мои мысли, не дав забраться необоснованным подозрениям вглубь моей не выспавшейся души. Женщина сообщила, что похороны состоятся уже спустя два часа. На мой вопрос о том, кто будет присутствовать, последовал краткий ответ:
– Нас будет трое и священнослужитель.
Я бы возразила, если бы знала о каких-либо друзьях умершей, которые хотели бы присутствовать на её похоронах, но таковых я не знала даже среди соседей, потому молча согласилась. Нет, знакомые у нее, безусловно, были, но это были лишь знакомые – не друзья, и, если родная дочь умершей не захотела никого из них приглашать, я не намеревалась ей препятствовать. Я вообще ничего не понимала в похоронах и во всём, что с этим связано, так как ни разу в жизни еще не сталкивалась с данным процессом. Наверное, поэтому всё, что делала эта пара, казалось мне правильным или, как минимум, приемлемым.
Я уже хотела войти на кухню, когда в одном из продолговатых витражных окон, расположенных по бокам от входной двери, заметила движение. Я знала, что это мальчишка-почтальон, который устроился на летнюю подработку в помощь своей старухе, разносит утреннюю прессу. Он всегда начинает свою работу ни свет ни заря, чтобы поскорее покончить с прессой и оказаться дома наедине с сытным завтраком.
Изменив свой маршрут, я вышла на крыльцо. Хоть день и обещал быть тёплым, утро было достаточно прохладным. Пройдя по газону, устланному густой росой, я пересекла черту массивной тени, которую отбрасывал, выкрашенный в серо-зеленый цвет, дом и дотронулась до почтового ящика, освещенного золотистыми лучами утреннего солнца. Взяв в руки прессу, я обернулась и, зажмурившись, посмотрела на солнце, которое медленно всплывало над домом, не позволяя кривым ветвям деревьев зацепиться за своё золотистое одеяние и замедлить его ход.
Снова войдя в, незаметно покидающую свои рубежи, полосу тени, я почувствовала прохладу и, пробегающие по коже мурашки, заставили меня ускорить шаг.
Еще не дойдя до порога дома, я раскрыла конверт, в котором должны были находиться результаты экзамена для поступления в университет. В нем не было ожидаемых и так прежде желаемых восьмидесяти пяти баллов, в нем были все восемьдесят девять. С такими баллами я гарантированно могла поступить в любой университет страны на подходящую мне специальность.
Закрыв за собой дверь и сняв резиновые шлёпанцы, я отправилась на кухню, посмотрев в сторону немых гостей, которые даже взглядом не повели в мою сторону. Залив овсяные мюсли молоком, я села на стул, подобрав под себя ноги и поставив подбородок на колени. Потирая замерзшие от утренней росы пальцы ног, я начала рассматривать уже знакомый результат прохождения экзамена. Спустя минуту, средним пальцем правой руки, я отодвинула бумагу на середину стола и поставила на её место глубокую белую тарелку с завтраком. Тщательно пережевывая пищу, я смотрела на лежавший передо мной документ. Доев завтрак и вымыв посуду, я сложила бумагу, уже не имевшую для меня никакого значения, в конверт и положила его рядом с двумя идентичными ему белоснежными прямоугольниками, которые также были заполнены уже бесполезной для меня информацией.
Я хотела отправиться в гостиную, но остановилась, чтобы еще немного насладиться играющими в листве деревьев лучами. Я словила себя на мысли, что возвращаться в тёмную гостиную к людям, которые буквально окаменели над стоящим посреди комнаты гробом, мне не хотелось. Более того, меня напрягала их неизменная поза. Но, самое отталкивающее, что могло бы вызвать во мне даже страх, если бы я была слабонервной, то, что они застыли над гробом не от горя утраты, ни от боли и скорби, а от ожидания. Они словно ожидали того часа, когда можно будет избавиться от содержимого этого ящика и, сев в, обтянутые кожей, сиденья своих серебристых машин, можно будет умчаться за сотни километров из оторванного от всего мира города.