Уроки нежности - читать онлайн

Глава 7

Я БЫ ХОТЕЛА СПРЯТАТЬСЯ в своей спальне и не выходить оттуда до конца жизни. Но это не выход. Мне нужен диплом, а значит, придется собраться. Не знаю, накажут ли Шнайдера за его поведение, однако уверена в одном: я не позволю ему запугать себя. Мы с ним разные. Он, вероятно, родился с серебряной ложкой во рту, в то время как я была вынуждена сражаться за все, что имею. В моем детстве не было безопасного дома с понимающими и всегда поддерживающими родителями. Я росла как сорняк на лужайке, без лучей солнца, воды и заботы… и все же выросла. По сравнению с налетами полиции, обысками и всеми прочими отцовскими подарками, а также с матерью, от которой необходимо было прятать все, что имеет ценность, Бенджамин Шнайдер – ничто.

После занятия по латыни я остаюсь абсолютно одна в широком коридоре академии.

Профессор Рош подходит ко мне и стыдливо опускает взгляд в пол:

– Селин, не обращай внимания. Подобные выходки здесь не редкость. – Он неловко сцепляет руки в замок. – Каждый по-своему справляется с трагедией. Как ты понимаешь, случившееся с Люси кардинально изменило всех нас. Преподавателей попросили быть помягче со студентами, и, как видишь, те и вовсе сели на голову. – Он ободряюще улыбается. – Но знай, через неделю кто-то другой будет в центре внимания, – напоследок произносит Рош, словно это может меня успокоить.

Я остаюсь абсолютно одна в широком коридоре академии. Следующая лекция, по истории, начнется через два часа. Все ученики направляются в столовую, а я решаю пойти в библиотеку. Не хочу никого из них ни видеть, ни слышать.

Проходя мимо толпы парней, собравшейся во дворе академии, я чувствую, как мрачная атмосфера готических арок и вековых стен усиливает мое одиночество. Я не вписываюсь. Ничуточки. Ветер тормошит ветви старых деревьев, холодный воздух неприятно бьет в лицо, усиливая ощущение безысходности. Вслед летят смешки и отвратительный звук кошачьего мяуканья. Громче всех, пискляво и растянуто, кричит «мяу!» Бенджамин Шнайдер. Его голос эхом разносится среди каменных стен, усиливая мое унижение и вызывая волну насмешек его свиты.

– Молодые люди, два часа дополнительного времени в течение двух недель по понедельникам, средам… – раздается строгий голос.

Перед нами словно из ниоткуда появляется пожилая мадам. Она поправляет круглые очки и твердо заканчивает:

– …пятницам.

Мадам горделиво стоит прямо перед толпой, ее внезапное появление вызывает мгновенное замешательство. Ученики замолкают, переглядываются и смущенно отводят глаза. Я останавливаюсь на мгновение, наблюдая за происходящим, и чувствую, как напряжение начинает спадать, когда ее строгий взгляд пробегает по лицам ребят. Парни не чувствуют стыда, но скривившиеся лица и раздраженные взгляды ясно показывают: их уязвляет сам факт того, что их поймали и теперь накажут.

– Только не в пятницу! – вторит кто-то из них.

– В пятницу дополнительное время увеличивается на час, итого три часа с семи до десяти вечера, – как ни в чем не бывало держит она удар. – С новыми возражениями это время будет только увеличиваться.

– Можно узнать причину, профессор Мак-Тоули? – Шнайдер облокачивается на кирпичную стену здания.

Мак-Тоули. Точно! Джоан Мак-Тоули! Знаменитая преподавательница истории. Материалы Джоан часто мелькают в известных печатных изданиях. Ее приглашают спикером во все знаменитые учебные заведения. Академия гордится тем, что в списке ее преподавателей есть такая фигура. И, насколько мне известно, именно на ее поток по истории практически невозможно попасть. Меня, например, вписали к какому-то месье Робану. Я видела Мак-Тоули на обложке «Таймс», она стала человеком года в две тысячи восьмом. С тех пор прошло много времени, но отчего-то мне она представлялась моложе. По правде сказать, старушка передо мной мало напоминает акулу из академического мира знаний.

– Причину? – Джоан улыбается милой старушечьей улыбкой. – Разумеется.

Она будто сошла с картинок из детских книжек. Мадам бы спицы и кресло-качалку, и смело можно представить ее перед камином, рассказывающей внукам сказки. Хотя старушку выдает взгляд – молодой, живой, цепкий. Несмотря на то что с годами голубой цвет глаз пожух и превратился в серый, они будто хранят возраст ее души. Вопреки пожилому возрасту, в ней чувствуется крепкий характер.

– Ваше поведение отнюдь не достойно статуса джентльмена. – Она отчитывает собравшихся, как несносных мальчишек.

– Но в академии нет правил, говорящих о том, что мужчины должны вести себя каким-то определенным образом, – стоит на своем Шнайдер.

Кажется, спорить с преподавателями – его любимое хобби.

– Потому что мужчины, – делает она акцент на последнем слове, – знают, как себя вести, без всяких правил. А вот вам нужно преподнести урок, мой дорогой Шнайдер! Четыре дополнительных часа по пятницам. Поверьте, я буду на них присутствовать, и не советую вам даже пытаться меня обмануть, – твердо произносит Джоан.

Бросив напоследок суровый взгляд на Бена, она отходит от недовольных и притихших парней и направляется ко мне. Ее вязаный кардиган светло-горчичного цвета идеально подходит к темно-коричневой юбке.

– Селин Ламботт? – спрашивает она, и ее цепкий взгляд изучает меня.

Становится не по себе от контраста морщинистого лица и молодых глаз.

– Да, мадам. – Я удивленно приподнимаю брови.

Она знает меня? Будто отвечая на мой вопрос, Джоан поясняет:

– Я видела вашу фотографию в заявке на поступление, а также читала ваше сочинение. – Она приглашающим жестом указывает на тропинку. – Надеюсь, вы, как и я, направляетесь в библиотеку?

Она читала мое сочинение!

– Да, – вырывается у меня.

Я писала это сочинение, вдохновляясь ее манерой повествования и используя книги, написанные ею. В перечне подготовительных материалов, отправленных академией до экзамена, работы Джоан стояли первыми; я посчитала, что это знак.

Я следую за преподавателем и спиной ощущаю прожигающий ненавистью взгляд Шнайдера. Вдоль тропинки тянутся идеально подстриженные кусты, на миниатюрных зеленых листьях сверкает роса. Ветер здесь не столь хлесткий, как во дворике, и все же прохладно. Но, может, перемены в погоде даже к лучшему, ведь вчерашняя жара практически меня убила. Я сильнее кутаюсь в свой кардиган.

– В наше время тоже были такие индивидуумы, – бормочет Джоан, как бы сплетничая по-женски, – хулиганы и задиры… Всегда находились те, кто пытался унизить и запугать других. А что в их понимании самая легкая добыча? Одинокая женщина. Но мы с ними справлялись. Несмотря на время, в котором жили. Ставили этих выскочек на место. Увы, не всех, – с сожалением произносит она. – Но меня радует, что современное поколение гораздо жестче, чем были мы. Вы таких проглотите и даже не поперхнетесь. – Она подмигивает.

Впервые в жизни за меня кто-то постоял. И этот кто-то – старушка лет восьмидесяти. Что-то есть в этом такое глубокое и сильное, от чего сердце наполняется теплом.

– Спасибо, – глухо благодарю я.

– За что? – Джоан выглядит заинтригованно.

– За то, что заступились.

– Это священный долг каждой женщины, – с улыбкой произносит она, и глаза ее задорно блестят.

Нам навстречу идет Этьен. Он в серой хлопковой футболке, которая подчеркивает крепкую мужскую грудь. Кожа бронзового цвета переливается в лучах солнца. Когда он замечает нас с профессором, на его лице мелькает выражение удивления и досады. Я вижу, как его губы беззвучно шепчут:

– Черт.

Этьен явно не рад встрече. Взгляд черных глаз пробегает по мне и мадам Мак-Тоули, словно он пытается понять, что теперь делать. Он замедляет шаг и напряженно сводит брови на переносице.

Мадам Мак-Тоули останавливается и преграждает ему путь, ее взгляд становится пронзительным, несмотря на доброжелательную улыбку.

– Скажите, пожалуйста, где вы были сегодня утром? – слишком ласково спрашивает она.

Этьен тяжело вздыхает, его точно не вводит в заблуждение ее старушечий вид.

– Пойман с поличным. Поэтому готов к наказанию, – на выдохе говорит парень.

Он поглядывает на часы и хмурится, будто куда-то опаздывает. Но профессор Джоан Мак-Тоули не готова так быстро его отпустить.

– И с чем я тебя поймала, по-твоему? – с интересом спрашивает она.

Так смешно смотреть, как маленькая старушка издевается над двухметровым накачанным парнем.

Этьен сутулится.

– С прогулом, – констатирует он очевидное.

– Так, значит, у тебя не было веской причины пропустить сегодняшнее собрание, на котором мы обсуждали дальнейшие шаги выпускников? – продолжает свою пытку профессор. – Неужели ты столь легкомыслен, чтобы пропустить подобное?

– К сожалению, причины действительно не было. – Этьен даже не пытается выкрутиться из сложившейся ситуации. Возможно, понимает, что одурачить ее ему не под силу. – Думаю, вы и без меня это знаете, – заканчивает парень.

– За вашу честность я не буду вас наказывать, месье Гойар, – спокойно произносит Джоан, – но, будьте так добры, выполните мою просьбу.

На лице преподавательницы появляется улыбка, такая светлая, добрая, что даже странно. Никак не подходит к ее статусу. Этьен обреченно поджимает губы. У него нет выбора, и нам всем это ясно.

– Да, конечно, – бормочет парень.

– Большое спасибо за отзывчивость. – Мадам слегка треплет его по плечу. – Будьте любезны передать своему другу, что я жду его в библиотеке.

– Сейчас? – Брови Этьена приподнимаются.

Джоан кивает:

– Да. Передай, пожалуйста, что я очень жду встречи. – Мак-Тоули скачет во французском с «вы» на «ты», будто подчеркивая, что это она определяет статус студента, а не он.

Гойар хмурится сильнее, темные глаза встречаются с моими, и он качает головой:

– Простите, какому именно другу?

Мак-Тоули улыбается:

– Лучшему другу, Этьен. – Она выдерживает театральную паузу. – Своему верному товарищу.

– Хорошо, я сейчас позвоню Шнайдеру.

Услышав эту фамилию, я неосознанно дергаюсь. Профессор и Гойар это замечают, но никак не комментируют.

– Тогда попробуем иначе, – посмеивается Мак-Тоули. – Передай своему самому воспитанному, умному и, похоже, НЕ лучшему другу, что я жду его в библиотеке.

Этьен устало трет глаза и вновь бросает на меня мимолетный взгляд.

– Он ни при чем, – начинает Гойар.

Но профессор не дает ему договорить:

– Просто передайте ему мое послание, месье Гойар, я не смею просить большего.

Парень молча кивает.

– Благодарю, – говорит старушка и поворачивается в мою сторону. – Мне очень понравились твои мысли о Генрихе VIII и его связи с мисс Болейн.

Мак-Тоули возобновляет шаг, и я следую за ней. Каблуки моих туфель звонко цокают по выложенной из камня дорожке.

– Мало кто готов признать женские амбиции и писать о ней, не вспоминая, через что она заставила пройти свою сестру и как сексуально манипулировала Генрихом.

Беседуя, мы проходим в библиотеку. Джоан прикладывает ключ-карту, и двери медленно раскрываются. Сами.

– Магия какая-то, – слетает с моих губ.

– Это называется прогресс, – пожав плечами, без особого воодушевления произносит она и возвращается к нашей теме: – Ты же более глубоко раскрыла личность и ум Анны Болейн.

– Она покорила Генриха отнюдь не сексуальностью, – пожимаю я плечами. – У него был в распоряжении весь английский двор, но почему-то только ради нее он был готов на все.

Джоан щелкает языком:

– Абсолютно верно, Селин! И как же она запудрила ему мозги?

– Она показала, что женщина – это не только смазливое личико. Это еще характер, стремления, гордость и иногда, как в ее случае, ярое желание вписать себя в историю.

Мак-Тоули посмеивается:

– Вписать себя в историю у нее получилось, тут не поспоришь. Но, согласись, без искусства обольщения она бы столького не достигла.

– Люди вправе пользоваться всеми данными природой возможностями, – бормочу я смущенно.

Профессор встречается со мной взглядом:

– А не низко ли пользоваться плотью?

Вопрос задан серьезно.

– Каждый сам для себя решает, – уклончиво отвечаю я.

– А как бы решила ты?

Мои брови удивленно взлетают вверх, разговор становится странным.

– Шучу-шучу, – звонко смеется профессор. – Видела бы ты выражение своего лица.

Я качаю головой:

– Да, ваш вопрос застал меня врасплох.

– Это я люблю, – признается Джоан и, уперев руки в бока, декларирует: – Добро пожаловать в святая святых – библиотеку академии Делла Росса.

Я окидываю взглядом библиотеку. Чего таить, она выглядит великолепно. Огромные стеллажи из темного дерева полукругом заполняют пространство. Высокие потолки обрамлены лепниной, а по центру красуется огромная хрустальная люстра. Я перевожу взгляд на деревянные столы, что тянутся вдоль залы, и мурашки бегут по телу. Как же я мечтала тут оказаться!

– Впечатляет, не правда ли? – глядя на меня, спрашивает Мак-Тоули. – Помню, когда впервые оказалась здесь, потеряла дар речи.

– Впечатляет – не то слово, – признаюсь я и делаю шаг к книгам.

Старинные тома в кожаных переплетах один к одному стоят на полках, так и маня.

– Эта библиотека очень ценная, здесь есть редкие фолианты, добытые в самом Ватикане. – Джоан со знанием дела кивает. – К счастью, швейцарское правительство оказалось на нашей стороне и отказалось возвращать эти сокровища.

Мое лицо вытягивается от удивления. Ватиканская библиотека одна из самых защищенных в мире.

– А как тома из Ватикана попали сюда?

Мак-Тоули тихо смеется:

– Был у нас профессор Леон Пилу, он писал книгу о скифах и сарматах. А так как большое количество информации о них утеряно, у него не было другого выхода, кроме как обратиться к папе римскому. – Джоан откашливается. – После того как пала Византийская империя, часть древних фолиантов была перевезена в Рим и спрятана в Ватикане. Леон добился разрешения и попал в библиотеку. – Профессор подходит к одной из маленьких дверей, расположенных по бокам залы. – Это было еще в пятидесятые годы. Как ты сама понимаешь, тогда защита ватиканской библиотеки была не такой серьезной, как сейчас.

Мы проходим в кабинет. Здесь прохладнее, чем в основном зале, и мне становится зябко. Комната напоминает миниатюрный музей: высокие книжные шкафы из темного дерева, заполненные древними манускриптами и редкими книгами, тянутся вдоль стен. В центре комнаты стоит большой дубовый стол, на котором разложены свитки и старинные карты. Потолок с изящной лепниной, стены освещены несколькими старинными бра. Эти бра изготовлены из бронзы и украшены искусной резьбой. Мягкий золотистый свет лампочек бросает причудливые тени на стены. Я поеживаюсь от смены температуры.

– Здесь не больше пятнадцати градусов, – поясняет профессор и указывает на книжный стеллаж, похожий на те, что бывают в музее.

Древние фолианты разложены и на столе и закрыты стеклом.

– Он их вынес? Все три штуки? – глядя на книги, недоуменно спрашиваю я. – Одна из них с драгоценными камнями?

Профессор утвердительно кивает:

– В Ватикане ему дали три дня на изучение материалов. Он понимал, что времени катастрофически мало, и вынес книги.

– Его не обвинили в воровстве?

– Обвинили, но Швейцария заступилась за своего гражданина. Тот в свою очередь на всех публичных мероприятиях говорил, что воры как раз сидят в Ватикане и прячут от нас, ученых, столько важных материалов, что им бы помалкивать. – Джоан весело фыркает. – Леон был сумасбродным энтузиастом.

– Так вы были знакомы?

– Мы даже какое-то время встречались, но потом он мне наскучил. Древние народы интересовали его куда больше, чем я. – Мак-Тоули машет рукой, а на лице ее проскальзывает ностальгия. – К тому же он получил предложение от другого учебного заведения и согласился.

– А он написал книгу?

– Да, ее издали уже в другом университете, – сухо произносит Джоан. – Ван дер Гардтс позвал его в Оксфорд, где Леон и прожил до конца жизни и там же был похоронен.

Все звучит так, будто он бросил Джоан ради более выгодного предложения.

– Уверена, вас бы тоже взяли в Оксфорд.

Джоан сжимает губы в тонкую линию и цедит сквозь зубы:

– Ничто в этом мире не заставит меня принять предложение от Оксфорда.

Я ошеломленно врастаю в землю. Мак-Тоули качает головой:

– Не бери в голову, Селин. У меня с ними старые счеты. Мир ученых – весьма конкурентная среда. – Она улыбается и указывает подбородком на выход. – Пройдем в главную залу? Ученикам нельзя здесь находиться без разрешения директрисы.

– Почему?

Джоан усмехается:

– Ты же сама видела драгоценные камни на обложке. – Профессор закрывает дверь кабинета и спрашивает: – В каком году пала Византийская империя?

– В тысяча четыреста пятьдесят третьем, – мгновенно отвечаю я.

– Правильно. А в каком году она появилась и как?

– В триста девяноста пятом году она образовалась в связи с падением Римской империи.

– В том кабинете один том на латинском, тот, что самый скромный, в кожаном переплете. Он датируется двести семидесятым годом.

Мы проходим в центр библиотеки и медленно направляемся к книжным шкафам.

– Тот, что с драгоценными камнями, уже на греческом и датирован семьсот тридцать пятым годом. И последний – пятьсот четырнадцатым, тоже на греческом. А общая стоимость этих книг – свыше двадцати миллионов франков.

Я прикрываю рот рукой, и Джоан в очередной раз весело фыркает.

– Частные коллекционеры, университеты всего мира мечтают заполучить их, поэтому доступ к ним почти невозможен, – широко улыбается она. – Можете поблагодарить, эти тома видели лишь единицы.

Джоан подводит меня к дубовому стеллажу. Я пробегаю пальцами по корешкам книг и, открыв одну из них, вдыхаю запах бумаги и чернил. Невероятно!

– Ценность тех книг на самом деле неизмерима. Есть на свете бесценные вещи.

Историческая ценность подобных томов – дороже всех денег мира.

– До сих пор в голове не укладывается, что ваш коллега взял и просто вынес те книги из ватиканской библиотеки.

Мак-Тоули заглядывает мне в глаза:

– Почти так же невероятно и то, что девочка из неблагополучной семьи, родившаяся в Марселе, их увидела, ведь так?

– Откуда вы знаете?

– Академия знает о своих стипендиатах все, – четко произносит Джоан. – Но наше прошлое не определяет наше будущее. Никогда. – Она смотрит на меня твердым, пронизывающим насквозь взглядом. – Это мой первый для вас урок, мадемуазель. Также мне хотелось бы определить вас на свой курс по истории.

Я замираю с книгой в руках, боясь пошевелиться. Искренне надеюсь, что это не сон.

– Меня?

– Вас, но не все так просто. Для этого вам нужно будет подтянуть немного свои знания, Селин, – добавляет профессор. – Мой курс сложен и требует определенных качеств. – Она оглядывает меня сверху вниз. – Вы напоминаете меня в молодости. Не поверите, но я тоже носила гольфы и юбки плиссе. – Старушка посмеивается, а я все еще стою как статуя с книгой в руках. – Через два месяца я устрою вам экзамен, по результатам которого приму решение.

– Простите, а что именно мне нужно подтянуть? – уточняю я. – Сегодня же займусь…

Джоан вновь перебивает меня.

– Пылкая к знаниям, превосходно! – хвалит она. – Мы сейчас проходим Французскую революцию, и, прежде чем вы самонадеянно сообщите, что знаете тему, позвольте вас остановить, – приподняв маленькую ладонь, произносит она и ласково улыбается. – А вот и прибыл ваш репетитор.

– Вы меня звали? – доносится за моей спиной голос Уильяма Маунтбеттена.

Книга с глухим стуком падает из моих рук на паркетный пол. Я резко поворачиваю голову и гляжу на Уильяма. Он переводит сурово-хмурый взгляд с Джоан на меня. Я покрываюсь мурашками от холодности серых глаз. Вид у него усталый, воротник белой рубашки под галстуком в цветах академии небрежно расстегнут.

– Уильям, вижу, месье Гойар передал мою просьбу, – чуть не потирая руки от удовольствия, произносит Джоан на английском.

Маунтбеттен коротко кивает и продолжает буравить меня взглядом. Я не выдерживаю и отворачиваюсь, но чувствую его. Все сенсоры напрягаются и бьют тревогу. Уильям стоит слишком близко. Его дыхание опускается мне на макушку, слегка колыша волосы.

– Знакомьтесь, – начинает профессор Мак-Тоули. – Се…

– Мы знакомы, – резко прерывает ее Уильям. – Ламботт, – раздраженно произносит он, и я вновь ощущаю на себе его взгляд, – добрый день!

Звучит издевательски. Все внутри меня холодеет.

– Добрый, – тихо отзываюсь я.

– Значит, вы знакомы. – Губы учительницы расползаются в довольной усмешке. – Это замечательно! Тогда, должно быть, тебе не составит труда подтянуть Селин по истории?

Маунтбеттен делает шаг вперед, и мой локоть упирается в его живот. Для ледяной статуи, коей он является, его тело обжигающе горячо.

– Составит, – твердо произносит он. – В этом году у меня выпуск и без этого полно работы.

Он не тушуется под строгим взглядом Джоан Мак-Тоули. Напротив, тон его голоса как бы бросает ей вызов.

Выражение лица профессора меняется. Черты мгновенно приобретают некую заостренность и сосредоточенность.

– Я не привыкла слышать «нет», – неожиданно произносит она вслух. – Неужели откажешь старушке? – И вновь метаморфоза: она за одно мгновение из строгого профессора превращается в милую бабушку с ласковой улыбкой.

– Жаль, но я очень занят, – стоит на своем Маунтбеттен.

Я чувствую теплую вибрацию, исходящую от его тела, когда он произносит эти слова. Нужно сделать шаг вперед, но я будто врастаю в пол. Стою как вкопанная. По одному взгляду на Джоан становится ясно: она так просто не сдастся. Мадам жаждет поставить на место каждого несносного мальчишку в этой академии.

– Уильям, ты, наверное, не до конца осознаешь, – хлопает она ресницами, – но моя просьба – лишь формальность. – Джоан выдерживает паузу и поправляет на переносице очки. – Ты поможешь Селин, иначе зачет по истории придется сдавать у кого-нибудь другого, так же как и ждать рекомендательного письма в конце года.

Уильям молчит. Они буравят друг друга взглядами. Я боюсь пошевелиться. Становится стыдно, что Уильям попал в эту ситуацию из-за меня. Делаю короткие вдохи и собираюсь с остатками собственной смелости.

– При всем уважении я вполне могу справиться самостоятельно, – произношу я.

Маунтбеттен делает еще один шаг вперед, и теперь вся правая половина моего тела прижимается к его. Я не смотрю на него, но ощущаю на себе его изучающий взгляд.

– При всем уважении, мадемуазель Ламботт, – унизительно повторяет Мак-Тоули и переходит на французский с коронным «вы», – еще раз посмеете мне перечить, полетите с моего курса прямиком на лекции Робана, откуда по доброте душевной я пытаюсь вас вытащить. – Джоан оглядывает меня сверху вниз. – Возможно, я поспешила и приглашать вас было ошибкой?

Я съеживаюсь под ее строгим взглядом. Все мечтают попасть на курс Джоан Мак-Тоули ради рекомендательных писем. Они открывают миллион и одну дверь. А такие, как я, даже не мечтают попасть на ее лекции. Известно, что она довольно тщеславная и в списке ее учеников лишь «те самые» фамилии. И что делаю я? Заступаюсь за Маунтбеттена, которого из-за меня поставили в глупое положение… Спрашивается, почему мне не может быть просто все равно? Мое обостренное чувство справедливости до добра не доведет.

– Я подтяну ее, – неожиданно тихо произносит Уильям.

Его голос лишен эмоций. Однако бархатная мелодия окутывает своим звучанием. Всего три слова, произнесенные над моей головой, и ритм моего сердца ускоряется. Маунтбеттен стоит слишком близко, его дыхание обжигает висок. Спокойное, ритмичное, оно щекочет кожу.

– Тема? – коротко уточняет он.

– Французская революция, – как ни в чем не бывало отвечает Джоан. – И да, Уильям, у нее нет доступа к этой части библиотеки. – На лице профессора появляется едва уловимая усмешка, морщинки вокруг глаз собираются в гармошку. – Без тебя ей не справиться.

Джоан бойко разворачивается и, чеканя каждый шаг, покидает библиотеку. Отчего-то стук ее туфель по паркету напоминает барабанную дробь перед казнью.

– Нет доступа? – Я непонимающе хмурю лоб.

– Твой пропуск. – Уильям небрежно кивает на ключ-карту, которую я еще утром повесила на шею. – Ты планируешь носить это, как корова колокольчик? – Он качает головой.

– А что не так с моим пропуском? – Я делаю вид, что не заметила его колкость.

– Ничего, но тебе сюда нельзя, – бормочет Маунтбеттен и как ни в чем не бывало направляется в сторону двери.

– Стой, а когда занятия? Какое расписание? – Спохватившись, я бегу следом, глядя на его спину. Белая рубашка подчеркивает широкие, развитые плечи.

Он даже не оборачивается:

– Не сегодня, Ламботт.

Не знаю, как у него получается произносить обыкновенные фразы с таким высокомерием.

– А когда?

– Через три дня в это же время. – Он открывает широкую деревянную дверь и… придерживает ее. Глянув на меня через плечо, приподнимает бровь. – А что, не терпится?

Я молчу. Он стоит около двери и терпеливо ждет… Чего он ждет? Уильям Маунтбеттен придерживает дверь для меня?

Увидев, что я мешкаю, он закатывает глаза:

– Может, поторопишься, Ламботт?

Чертов джентльмен.

– Меня зовут Селин.

– Я в курсе, – спокойно отвечает королевская задница Маунтбеттен и издевательски добавляет: – Ламботт.

Делаю глубокий вдох. Терпение. Мне понадобится спокойствие буддийского монаха.

– Что принести на урок? – Я переступаю порог.

Солнце слепит глаза, и я жмурюсь.

– Себя и перьевую ручку, – слышу ответ Уильяма.

Он весь светится в лучах солнца. Светлые волосы блестят, кожа сверкает. Может, поэтому люди часто приписывают монархам божественные лики? Хватит пялиться на него, Селин!

– Перьевую ручку? – переспрашиваю я, и писклявый голос выдает эмоции, что бурлят во мне от его присутствия.

Уильям останавливает на мне взгляд. Он не улыбается, но глаза… в них будто плещутся смешинки. Я насмешила этого хмурого, не умеющего выражать эмоции парня?

Он засовывает руки в карманы и, кивая, произносит со всей серьезностью:

– Перьевую ручку, Ламботт.

Я все-таки не выдерживаю и поправляю:

– СЕ-ЛИН!

– Я же сказал, что в курсе, – отзывается он. – Жду тебя через три дня и без опозданий… Ламботт.

Уильям поворачивается, чтобы уйти, но у меня к нему последний вопрос.

– Стой, – хватаю я его за запястье.

Он медленно оборачивается и приподнимает бровь, как бы молча спрашивая: «Ты только что коснулась меня?» Я начинаю нервничать и резко отпускаю его руку:

– Прости.

– Не трать попусту мое время, – не особо учтиво отчитывает меня Уильям.

И я решаюсь:

– Почему ты согласился?

Простой вопрос, но отчего-то я готова провалиться сквозь землю. Алый румянец заливает мои щеки, я чувствую его опаляющий жар.

– Ты бы хотела, чтобы я отказался? – вопросом на вопрос отвечает он.

Я честно признаюсь:

– Нет.

Ведь если бы он отказался, то Джоан Мак-Тоули не просто бы не взяла меня на свой курс, вероятнее всего, я бы попала во все существующие черные списки академии. Эта мадам со скверным характером – мстительная, как очень многие, знающие о своем превосходстве.

– Тогда считай, что тебе повезло, – глядя мне в глаза, произносит Уильям и возобновляет шаг.

Боже, какая нелепость! Я смотрю, как он исчезает за поворотом кирпичного здания, и бью себя по лбу. Он всего лишь человек! Причем кровожадный! У него явные проблемы с агрессией, а еще он, возможно, виновен в убийстве. А ты будто пытаешься увидеть в нем человечность. Он претенциозный, самовлюбленный придурок, как и все они в этом дурацком элитном заведении. Качаю головой и опускаю взгляд в землю. Какая же ты дура, Селин. Дура вселенского масштаба.

И как только я собираюсь уйти как можно дальше от библиотеки, замечаю рядом с туфлей листок бумаги, сложенный квадратом. Я опускаюсь на корточки и беру его в руки. Он выглядит так, будто только что упал. На нем никаких следов грязи. Лист вырван из тетради в линейку. Раскрыв его, я пробегаю взглядом по словам, написанным смутно знакомым почерком: «Мне казалось, мы родственные души. Помнишь, мы думали, что наша связь нерушима? Никто никогда не понимал меня так, как ты. Но я была слишком слепа, отчаянно глуха и невозможно глупа. Какое разочарование… нелепое, дурацкое разочарование. Но я мстительная. Неприятный сюрприз? Я тебя уничтожу».

Это письмо… или записка? Ведь край листа оборван. Я силюсь вспомнить, где именно видела данный почерк. Красивый курсив, идеально выведен тонкой ручкой. Эти закорючки… жирные дуги над буквой «й»…

Люси. Осознание накрывает лавиной, вводит в оцепенение.

– Не может быть, – шепчу я себе под нос и трясущимися руками лезу в сумку за телефоном.

Статья все еще открыта в закладке браузера. Увеличиваю скан письма и сопоставляю его с листом в руках.

– Один в один, – на выдохе слетает с губ.

Я держу в руках письмо умершей девушки. Вот только откуда оно здесь? Мозг начинает судорожно анализировать события. Когда я шла с мадам Мак-Тоули, его не было… ведь не было? А значит… В голове всплывает силуэт Уильяма. Его руки в карманах, он будто нащупывал что-то. Быть может… Ведь это вполне возможно… Кажется, у меня в руках второе письмо Люси, адресованное Уильяму Маунтбеттену. Она дважды угрожала ему.

«Это может быть уликой?» – с испугом думаю я.

И я знаю ответ. Это не может быть уликой. Это она и есть.