Недели через три Кальвин и Элизабет, направляясь к парковке, беседовали на повышенных тонах.
– Ваша идея в корне порочна, – говорила Элизабет. – Вы упускаете из виду саму основу синтеза белка.
– Напротив, – возражал он, про себя отмечая, что никто еще не называл его идеи порочными и что слышать это не особо приятно, – у меня в голове не укладывается, как можно полностью игнорировать молекулярное строе…
– Я не игнорирую…
– А как же две ковалентные…
– Там образуются не две, а три ковалентные связи…
– Да, но только в тех случаях…
– Послушайте! – резко перебила Элизабет, когда они остановились у ее машины. – Вот она, проблема.
– Какая еще проблема?
– Вы, – твердо сказала она, указывая на него обеими руками сразу. – Вы и есть главная проблема.
– Потому что у нас разные точки зрения?
– Проблема не в этом, – возразила она.
– Хорошо, тогда в чем?
– Да в том… – Неопределенно махнув рукой, она посмотрела вдаль.
Кальвин выдохнул, опустил одну ладонь на крышу ее голубого «плимута» и стал ждать неминуемой отповеди.
За истекший месяц они с Элизабет встречались шесть раз – дважды вместе обедали и четыре раза пили кофе; для Кальвина каждая из этих встреч составляла и самое возвышенное, и самое скверное мгновение суток. Самое возвышенное – потому, что Элизабет была самой умной, проницательной, загадочной и… да… опасно привлекательной из всех известных ему девушек. Самое скверное – потому, что она вечно торопилась уйти. А когда она уходила, он впадал в отчаяние, не отступавшее до самой ночи.
– Новейшие сведения о шелковичных червях, – пояснила она. – Опубликованы в последнем номере журнала «Сайенс». Вот о какой главной сложности я говорила.
Он согласно кивал, будто все понимая, но на самом деле не понимал ровным счетом ничего, даже новых сведений о шелковичных червях. Во время каждой встречи он из кожи вон лез, чтобы показать свое полное равнодушие к Элизабет во всем, что выходило за пределы ее должностных обязанностей. Он не предлагал оплатить ее чашку кофе, не вызывался донести от прилавка к столу ее обеденный поднос, не распахивал перед нею дверь, даже в тот раз, когда она несла стопку книг выше своей головы. Не грохнулся в обморок, когда она, попятившись от раковины, случайно натолкнулась на него спиной и он уловил запах ее волос. Он и представления не имел, что у волос бывает такой запах – как будто женщина только-только вымыла голову в лохани с цветами. Неужели он не мог надеяться на поощрение за эту видимость чисто рабочих отношений? Такая ситуация злила его донельзя.
– Про бомбикол, – продолжала Элизабет, – у тутовых шелкопрядов.
– Разумеется, – уныло подтверждал он, вспоминая, каким идиотом показал себя при первой встрече. Принял ее за секретаршу. Выставил из своей лаборатории. Дальше – больше. Блеванул на нее в театре. Она сказала, что это ерунда, однако же с тех пор ни разу не надела свое желтое платье, так? Так. Сомнений не оставалось: хотя она и утверждала, что не держит на него зла, но на поверку выходило иначе. Сам он, воплощение злопамятства, знал, как это бывает.
– Это феромон, – продолжала она. – Самок шелковичного червя.
– Самки червя, – саркастически процедил он. – Подумать только!
Удивленная таким выпадом, Элизабет сделала шаг назад.
– Вам неинтересно. – При этих словах у нее покраснели мочки ушей.
– Ну почему же.
В поисках ключей она судорожно рылась в сумочке.
Какое небывалое разочарование. В кои-то веки ей повстречался мужчина, с которым есть о чем поговорить: он видится ей умным, проницательным, загадочным (и опасно привлекательным, когда улыбается), но не проявляет к ней никакого интереса. Вообще никакого. За истекший месяц они встречались шесть раз; при каждой встрече она ограничивала себя строго деловыми рамками, и он тоже, хотя с его стороны это уже граничило с хамством. Взять хотя бы тот случай, когда она так нагрузилась книгами, что даже двери не видела, – каково, а? Ему и в голову не пришло ей помочь. Но почему-то всякий раз, когда они оказывались рядом, ее непреодолимо тянуло его поцеловать. А ведь ей это абсолютно несвойственно. И все же после каждой встречи, которую она спешила закончить как можно скорее, чтобы, чего доброго, не броситься к нему с поцелуями, она впадала в отчаяние, не отступавшее до самой ночи.
– Мне пора, – сказала она.
– Дела не ждут, – откликнулся он.
Но ни один из них не сдвинулся с места; правда, они отвернулись друг от друга, будто каждый высматривал знакомого, с которым, собственно, и договорился здесь встретиться, хотя на календаре была пятница, часы показывали без малого семь вечера и в южном секторе оставались только две машины – ее и его.
– Грандиозные планы на выходные? – отважился в конце концов Кальвин.
– Естественно, – солгала она.
– Удачи, – бросил он и зашагал прочь.
Проводив его взглядом, она села в машину и закрыла глаза. Кальвин далеко не глуп. Читает журнал «Сайенс». Наверняка понял, к чему она клонит, заводя разговор о бомбиколе – ведь это феромон для привлечения мужских особей. «Черви», – процедил он едва ли не с жестокостью. Вот гад. А она-то, дурища: внаглую заговорила о половом аттрактанте, и где – на парковке, вот и получила отлуп.
Вам неинтересно, огорчилась она.
А он такой: Ну почему же.
Открыв глаза, Элизабет вставила ключ в зажигание. Да ладно, Кальвин все равно думает, что ей нужна от него только лабораторная посуда. Мужские мозги ведь как работают: с чего это тетка заговорила про бомбикол именно в пятницу вечером, на пустой парковке, когда с запада прилетает легкий ветерок и несет запах ее несуразно дорогого шампуня прямо ему в ноздри? Как пить дать еще колбы потребовались. Элизабет не видела другой причины. Кроме истинной. В ней зарождалась любовь.
В этот самый миг кто-то забарабанил ей в левое окно.
Подняв глаза, она увидела Кальвина, который жестами просил ее опустить стекло.
– Да пропади они пропадом, ваши колбы! – рявкнула Элизабет.
– Проблема не во мне, – отрезал он и наклонился, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
Элизабет, внутренне закипая, выдержала его взгляд.
Как он смеет?
Кальвин выдержал ее взгляд. Как она смеет?
И тут Элизабет снова захлестнуло все то же чувство, которое всякий раз настигало ее рядом с Кальвином, но теперь она сдалась: высунула из машины обе руки, чтобы взять его лицо в ладони и привлечь к себе, а самый первый их поцелуй скрепил ту неразрывную связь, которую не способна объяснить даже химия.