Копченая нерка
– Вот это попёрло!!! – кричал Андрюха, вытаскивая сеть, и глаза его искрились искренним счастьем, как искрилась вокруг роса в лучах встающего из-за хребта солнца. Рваная, латаная-перелатанная сетчонка, которая регулярно поставляла несколько рыбин на стол нам и в миску Кучума, была вся забита косяком нерки. Полчаса назад, подходя к реке сквозь заросли шеломайника, под холодным душем росы с каждого листа мы и предположить не могли, что вдруг встанет вопрос: что делать с рыбой? До сего момента она без остатка уходила нам на пропитание, а сейчас сразу столько! Ещё не выбрав до конца сеть, Андрюха с присущей ему поспешностью начал рассказывать:
– Сейчас мы её засолим, бочка у меня есть, а зимой откопаем, отмочим, закоптим и – представляешь? – зимой будем сидеть у печки, пить пиво и закусывать копчёной неркой, красивой, жирнющей…
– Пиво-то ты откуда возьмёшь? – прервал я полёт его бурной фантазии.
– Завезём! Контора, может быть, выдаст снегоход «Буран»! Может, даже новый! Сколько ж можно ноги топтать? Вон уже лыжи в фанерку стерлись! А с трассы до первого зимовья, 25 километров, для снегохода это только вжик, – Андрюха махнул рукой, – даже пиво остыть не успеет!
Андрюха был неистребимым никакими истребителями оптимистом, но мечта о пиве в зимовье, до которого пока дойдёшь – сам просолишься потом, мне понравилась.
Ёмкостью для засолки оказалась почерневшая от времени 100-литровая бочка, в которую стекала дождевая вода с крыши зимовья. Порывшись на чердаке, Андрюха, к моему удивлению, нашёл её крышку и верхний обруч. Мы долго отскребали её склизкую внутреннюю поверхность ножами и мыли с песком. Когда округлые своды показали изысканную текстуру древесины, Андрюха достал из-под нар полиэтиленовый вкладыш-мешок и с деловым видом вставил его в бочку, расправил. На мой немой вопрошающий взгляд он без задержки рассказал о рецепте приготовления коньяка и выдержке его в дубовых бочках для аромата.
– У нас она не дубовая, поэтому вкладыш лучше вставить, а то вдруг запах будет не тот…
И мы принялись шкерить[2] и солить рыбу. Андрюха мастерски вскрывал брюхо, складывал икру в один котелок, молоки – в другой, головы кидал в авоську и обещал, что мы нарежем с них носиков, замаринуем эти хрящики, и потом за уши меня от них не оттащишь. Я, тщательно пересыпая солью разделанную на пласт нерку, укладывал её ровными рядами в бочку. Соли не жалел, Андрюха каждый раз просил сыпать больше и приговаривал, что кашу маслом не испортишь. Рыбы оказалась почти целая бочка. Вкладыш туго связали в нескольких местах и долго учились бондарному ремеслу. Как оказалось, бочку забондарить надо ещё уметь, тут есть свои хитрости. Но не боги горшки обжигают – научились, справились. Стянули кольцом и покатили бочку подальше от реки. План был прост: вдоль реки каждый день медведи строем ходят с речёвкой и песнями и обязательно заинтересуются, а если укатить бочку подальше от реки, то и шансов сберечь её больше будет. Смущало только, что за нами оставалась накатанная сквозь шеломайник дорога, петляющая между берёзками и валежинами. К зимовью тоже решили не катить, чтоб в наше отсутствие хозяин тайги, привлечённый возможными запахами, избушку не разобрал в поисках уже почти копчёной нерки. Перекатив бочку через весь пойменный лес до круто взлетающей стены хребта, мы, притащив с зимовья лопаты, выкопали шурф в рост человека. Бережно на верёвках опустили в него гроб с рыбой. Похоронили. Даже воткнули сверху берёзку со сломанной верхушкой, чтобы потом по зиме найти. Чтобы сбить запах, Андрюха пожертвовал полпачки «Беломора», высыпав табак с папирос на землю, а Кучум торжественно поднял лапу на берёзку-указатель. Всё, дело сделано, пора идти обедать.
Несколько дней, пока латали зимовье, стучали молотками, топорами, мы проверяли свою заначку и радовались, что никто не обращает на неё внимание. А потом мы уехали и вернулись недели через две.
К зимовью пришли вечером, уставшие, а утром сразу пошли проверять клад. Трава была примята. Нет, не на том месте, где была закопана бочка. На том месте зияла огромная яма. А трава была примята вокруг в радиусе ста метров. Складывалось впечатление, что бочку катали все две недели нашего отсутствия. Метрах в двухстах от того места, где мы прятали клад, мы с грустью нашли ворох поломанных дощечек, некогда бывших бочкой, и согнутые обручи. Дощечки несли на себе следы зубов и когтей – следы интеллектуальной борьбы. Под выворотнем нашли обрывки полиэтиленового мешка. От рыбы не осталось ни следа.
– Как же ты её ел? Там же соли больше пуда, – только и оставалось спрашивать нам на разный лад. Никто не отвечал. Когда мы вышли на берег, то я заметил, что уровень воды упал, – оно и не удивительно…
– Жаль, – сказал мой друг, собирая остатки от бочки на дрова, – волосы, вымытые дождевой водой, такие шелковистые…