Уроки моржевания
Однажды прапорщик послал мне два матраса. Это был сказочный подарок в преддверии Нового года. В моём зимовье старые матрасы были настолько сбиты, что больше напоминали фанеру, а хотелось мягкости для тела и душевного комфорта. Поэтому, когда все начинали крошить тазики салатов, я сел в автобус с большим рюкзаком, в котором был один из моих полосатых подарков, и вторым, связанным рулоном. Через почти две сотни вёрст я попросил шофёра остановиться и вышел. Остальные пассажиры прильнули к заиндевевшим стеклам: декабрь, вечереет, а мужик с двумя матрасами вышел посреди тайги – ни жилья, ни тропинок нет, а он довольный, улыбается и непривычно счастливый. Им было и невдомёк, что в сугробе у ручья у меня спрятаны лыжи, а в полукилометре от дороги стоит база лесников, где Слава-лесник всегда рад моей компании и где я частый гость.
Ночью мы договорились со Славкой, что сбегаем до моего зимовья и отнесём туда полосатых. Утром, хорошенько позавтракав и не торопясь напившись чаю, мы вышли из избы. Потоптались у крыльца, разглядывая ослепительно-яркие вершины близлежащего хребта, облитые солнцем и упакованные в хрустящую фольгу льда, подготовленные к новогоднему дарению; поцокали языком на упрямые минус тридцать на градуснике у окна, затянули крепления лыж на ногах и заскрипели по морозцу в сторону знакомой зимухи, закинув за спину громоздкие, но лёгкие рюкзаки. Торопиться было некуда, до зимовья рукой подать, 15 километров, поэтому на обратном пути мы ещё собирались погонять зайцев по пойме, а пока шли по ней вверх по реке в поисках брода. Давеча где-то внизу реки образовался завал или заторосило[8], уровень воды сильно поднялся, а так как стояли трескучие морозы, реку сковало толстым льдом, а намедни отпустило, завал прорвало, и уровень воды на метр с лишним упал. Лёд повис над рекой, как мост «инженерной системы», повисел немного, да и рухнул в реку. Грохотало эпично! Прибрежные льдины, облокотясь на крутой бережок, встали вертикально, и спуститься по ним к воде было проблематично. Пройдя пару километров вдоль реки, мы нашли журчащий на мелких камешках перекат и решили перебираться по нему. Славка нашёл косо обломанную льдину, и став на её ребро, держась за берег, аккуратно спустился к мелководью. Я последовал его примеру: перекинул двустволку через голову, снял лыжи, стал на прозрачную толщу льдины, держась за лыжи на берегу, и, опасливо поглядывая на глубокое улово[9] подо мной, начал бочком потихоньку спускаться к перекату. Но шаге на третьем в мгновение ока случился оскользень, и я, как мешок с турнепсом, рухнул в реку, как раз посреди ямы. Река мягко приняла меня в свои объятия, подхватила, обняла и понесла вниз по течению. Нет, она не была со мной холодна, она ещё не добралась до моей тушки, укутанной, как капуста. Рюкзак с матрасом был своего рода спасательным жилетом, воду впитывали медленно, никуда не торопясь. Несколько волновало ружьё, с ним в реке я был похож на Шарика из Простоквашино, но бросить его было невозможно, это отцовский подарок. Ещё больше волновало, что весь берег был обрамлен вертикально стоящим льдинами, до края которых мне было никак не дотянуться. За поворотом реки я спугнул стайку зимующих крохалей, которые сначала признали во мне сородича и, лишь подробней разглядев, с шумом бросились наутёк. Я подумал, что всё равно не добыл бы их, у меня слишком мелкая дробь в стволах и немного воды в них…
Когда вода, наконец, добралась до моего тщедушного тельца, то схватила его так, что дышать стало невмочь: ни вздохнуть, ни выдохнуть. Но с берега ко мне уже тянула свои руки упавшая ива, и я не стал отказываться от её помощи. Взобрался на её лежащий в воде ствол и, подтягиваясь по нему, выполз на берег. Хорошо, что рюкзак был старый, драный, поэтому с него текло, как с дуршлага, и он, пока я бежал назад к перекату, становился всё легче и легче. Славка уже вернулся на мой берег, натаскал кучу хвороста и сейчас весело трещал сучьями, увеличивая заготовки сушняка. Я вытряхнул матрас, раскатал его на снегу и начал раздеваться. В мокрой одежде было холодно так, что зуб на нос не попадал. С меня текло, как с гуся вода, и когда снимать стало нечего, вода, собравшись в лужу на матрасе, смявшемся под моим весом, начала подергиваться ледяными заберегами.
– С-с-слав-в-ва, п-п-падж-ж-жигай! – говорю я корешу. Он обернулся и с хитрым прищуром говорит:
– Спички давай!
У меня, как говорится, в зобу дыханье сперло.
– Да ладно, шучу-шучу, – говорит Славка и так ласково улыбается во все оставшиеся 26 с половинкой зуба. Достаёт заветный коробок, и тепло начинает растекаться из его рук по сучьям хвороста и моей душе.
Пока костёр разгорался, моя одёжка, брошенная бездумно в снег, задубела, и, осмотрев все эти ледяные скульптуры, мы решили, что сушить их у костра мы будем до первой черемши. Поэтому Славка, раздевшись, поделился пополам своей одеждой, а ледяные комки моей мы, как смогли, засунули в рюкзаки. Из-под верхнего клапана славкиного рюкзака голосовал «за» рукав моего свитера, а из моего – расставленные в разные стороны негнущиеся утепленные штанины. Смотрелось это всё диковинными рогами редкого вида оленя. В славкином свитере на голое тело и подштанниках с дыркой на коленке я смотрелся ещё более редким видом. Но именно в таком виде, задевая кусты импровизированными трофеями, мы выбрались на дорогу и попробовали голосовать. Куда там! Редкие машины нас объезжали по встречке, протяжно сигналя и так же долго рассматривая нас с открытым ртом сквозь запотевшее стекло. Долго мы не ждали – стали замерзать, поэтому побежали. Как могли: бухая сапогами на босу ногу по дороге, скрипя замерзшими композициями в рюкзаках, попеременно вспоминая родственников водителей уезжающих попуток, мы, наконец, добежали до базы, до тепла, до уверенности в завтрашнем дне.
На следующий день мы шли уже по натоптанной лыжне.