Норка
Мы долго щурились, выйдя из полутёмной землянки на свежий, ослепительный, залитый солнцем снег. Это было утро лени и неторопливости. Бывает, громадьё планов рушится, и ты понимаешь, что спешить уже некуда – всюду опоздал, поэтому можно спокойно щуриться на белизну искрящегося снега, и от этого на душе спокойно и благостно и вовсе нет искомого чувства вины. Мы стояли с Андрюхой возле зимухи по колено в снегу и безответственности, но со счастливыми улыбками на лицах. Рядом с такой же, как у нас, улыбкой на серой морде стояла Андрюхина ещё более безответственная лайка. «Три тополя на Плющихе». А потом мы решили погонять зайцев и куропаток вдоль реки – раз проспали, так хоть дичи на шурпу добыть. Пройдя пару сотен метров, наши лыжи замерли, зависнув над крутым берегом реки. Она уже почти замёрзла, и только на середине рябила её открытая вода. Мы засмотрелись на эту распоротую пульсирующую рану на припорошённом льду, на покрытые толстым куржаком прибрежные ивы, на бегущую чёрным зигзагом вдоль берега норку. Чёрт!!! Мы не сразу сбросили с себя оцепенение красоты и двустволки, ещё раньше за ней метнулся Кучум. Но шустрая норка вовремя заметила погоню, молнией взвилась по стволу одинокой ивы и замерла метрах в трёх над снегом и нами. Собака разбудила округу лаем, который поначалу казался таким оглушительным, что хотелось понизить его громкость. Я уже было поднял ствол, но Андрюха, опустив его движением руки, сказал:
– Кобель молодой, пусть поработает, поучится, это его первая серьёзная дичь.
Минут пятнадцать собака рвала себе глотку, а нам барабанные перепонки. В конце концов норке надоело слушать эту брехню, она разбежалась по ветке и прыгнула… Но Кучум предупредил этот манёвр и бросился в ту же сторону. В дальней части их траектории пересеклись – норка приземлилась ровно на холку бегущего пса и тут же вцепилась в неё зубами. Кобель взвыл, а хитрый зверёк, прокатившись на собаке несколько метров всадником, отцепился от него и юркнул в нору под крутым бережком. Все бросились к норе: мы с Андрюхой с хохотом, а пёс со злостью уязвленного самолюбия. Первым подбежал мой товарищ и, распластавшись на льду, заглянул в нору, закричал:
– Вижу!!! Нора тупиковая, сейчас Кучум её достанет!
Кобель ринулся в бой, но, просунув голову в узкую нору, застрял, как пробка в горлышке бутылки шампанского. Через секунду эта пробка с воем выстрелила из норы с прокушенным кончиком носа и жалобным плачем. Андрюха решил поддержать пса и, сказав, что сейчас руками её достанет, опять распластался на льду и, надев варежку, сунул руку в нору. Какое-то время он волнами втекал внутрь, пока ухом не упёрся в берег. По глазам было видно, что внутри идёт невидимая борьба. Вдруг глаза остановились, глядя в одну точку, и начали увеличиваться в размерах. Брови поползли вверх и спрятались под шапку. Я не понял, как, но он подпрыгнул из положения лёжа надо льдом, выдергивая руку из норы. На конце пальца висел впившийся зубами в друга хищник. Описав полукруг, он отцепился, плюхнулся в снег в трёх метрах от нас и тут же шмыгнул в соседнюю нору. Андрюха снял варежку и показал миру прокомпостированный насквозь большой палец. Особенно впечатляла дырка в ногте.
– Неси лопаты, – почти приказал егерь и добавил с десяток непечатных синонимов, оскорбляющих зверька семейства куньих.
Мы рыли не промёрзшую землю до обеда и чуть глубже. Со стороны это выглядело как строительство мелиоративного канала в глухой тайге. Когда пузыри мозолей на ладонях лопнули, мы воткнули лопаты в бруствер окопа и сели на бережок. Молча закурили. Рядом прилёг весь от носа до кончика хвоста землистого цвета пёс. Тяжело дыша, трое любовались ивами в узорчатом куржаке, на тёмный лес, угрюмо стоящий на другом берегу, на грязные следы норки, выходившие из соседней незамеченной норы и по чистейшему искристому снегу прыжками уходившими в пульсирующую водой полынью.