Утром Маша подала мне яйцо и стакан чая на завтрак. Я долго разглядывал яйцо, потом взял серебряную ложечку, повертел ее в пальцах и положил обратно на скатерть.
– Ешь, Гиляй, ешь, – подбодрила меня жена. – И питательно, и для желудка нетяжело.
– Да ты издеваешься надо мной! – проворчал я. – Разве одним яйцом наешься? Подай хоть мяска, колбасок, буженины… Что там у нас есть?
Маша молчала.
– Хоть сыра кусок!
Никакого ответа.
– Хоть хлеба дай!
– Гиляровский! – твердо сказала Маша. – Вот скажи, ты сильный человек?
Я жалостливо посмотрел на нее и ткнул пальцем в серебряный прибор:
– Если будешь меня так кормить, я скоро ноги перестану волочить.
– А если ты будешь тайком нажираться по ресторанам, как вчера, то скоро со стула подняться не сможешь!
– Откуда ты знаешь? – удивился я, помня, какие меры предосторожности применял, чтобы супруга меня не раскусила.
– О, брось, Гиляй, как будто я тебя не знаю! Ты, когда голодный, злой как черт. И спишь плохо. А вчера как лег, тут же и заснул. Да еще и мурлыкал как кот.
Я аж крякнул:
– Да что ты врешь, Машка! Как это я мурлыкал? Чтобы ты знала, я вчера ездил на место преступления! И получил добро от Амфитеатрова на полполосы!
– И где же это место преступления? – спросила Маша.
– В Купеческом… – Тут я осекся, но было поздно.
– Ага! – торжествующе крикнула Мария Ивановна. – Ну, Гиляй, договаривай! В Купеческом клубе небось? Послушай, Володя, я хочу серьезно с тобой поговорить…
В столовую робко заглянул Коля, юный секретарь шестнадцати лет, которого я взял из посудомоек ресторана «Крым».
– Коля! – повернулся я к нему. – Выгляни в окошко, посмотри, Иван там? Мне надо срочно уезжать!
– Погоди, я не договорила! – заупрямилась Маша, чувствуя, что я собираюсь ускользнуть с ее лекции по здоровому питанию.
– И очень хорошо, что у нас сегодня нет завтрака, – радостно сообщил я ей. – Это очень кстати.
– Как это нет? А яйцо?
– Потому что я отправляюсь в морг, к Павлу Семеновичу Зиновьеву! На пустой желудок оно как-то поспособней!
Снова появилась голова Коли.
– Ваш Иван ждет, – сообщил он. – На месте.
– Ах ты… – только и сказала Маша.
Я схватил яйцо и сунул его в карман пиджака:
– Водовозу отдам.
Водовозом я называл своего личного извозчика Ивана. Это прозвище я дал ему в память о давнем соревновании, когда Иван на спор пытался провезти не расплескав стакан с водой по всей Тверской, что ему не удалось. Зато это был самый быстрый извозчик на Москве – парень вполне мог бы стать лихачом и увозить к загородным ресторанам молодых купцов с их пассиями, но попал ко мне и остался на службе. Я оплачивал его ежемесячный пай в артели, давал сверху, а еще часто отпускал в свободный извоз. Зато по моему первому слову Иван тут же объявлялся и доставлял в требуемое место буквально в момент, часто нарушая недавно введенные правила дорожного движения.
Надев в прихожей пальто, папаху и галоши, я обмотал шею длинным шарфом и спустился вниз.
На улице я моментально продрог от ветра. Вот что значит выходить из дома на пустой желудок!
– На! – сунул я яйцо Ивану. – Марья Ивановна угощает.
– Благодарствуйте! – ответил Водовоз. – Куда поедем, Владимир Алексеевич?
– В Тверскую часть, в морг.
– Недалеко, – отозвался мой извозчик. – Сей момент будем.
Под кожаным верхом было ненамного теплей. Я даже пожалел, что у Ивана в пролетке нет положенного полога, чтобы укрывать ноги. Вообще-то такие пологи полагались в каждой пролетке, и городовые строго за этим следили, но я выпросил у городской полиции особое право моему Ивану ездить без полога, чтобы мне было сподручней выпрыгивать из пролетки, когда дела требовали срочности. Но за скорость приходилось платить удобством.
Мы быстро докатили до Тверской части, над которой возвышалась каланча – Иван указал кнутом на самый ее верх с двумя изогнутыми коромыслами, на которые во время пожара вывешивали шары, указывающие где и насколько сильно горит.
– Небось мерзнет служивый, крыша-то есть, а с боков продувает! Каково ему там!
И правда, пожарный на каланче был открыт всем ветрам, а согреться глотком водки не мог – ему было строжайше запрещено.
– Ваня, ты меня здесь высади, а сам поезжай к задней части и жди там. Отсюда тебя городовой погонит.
– Уж знаю, не беспокойтесь, Владимир Алексеевич, – ответил Водовоз, подождал, пока я слезу, и дал вожжей своей резвой кобыле.
Я вошел в здание морга, поднялся на второй этаж по лестнице – широкой настолько, чтобы носилки с покойным могли развернуться в пролете, – толкнул выкрашенную белой краской дверь и попал в коридор, из которого можно было попасть в несколько больших комнат, отделанных пожелтевшей от времени плиткой. Пришлось сразу вытащить платок и прижать его к носу – специфический запах карболки и разлагающихся тел был так силен, что с непривычки мог сбить с ног. Из левой комнаты, где располагалась помывочная, вышел человек в белом халате и длинном, почти до пола черном кожаном фартуке. На голове – шапочка, а на лице – марлевая повязка, так что узнать его было положительно невозможно. В руке он держал резиновый шланг, из которого тонкой струйкой стекала вода. Я помнил, что у доктора Зиновьева, полицейского патологоанатома, был помощник по фамилии Байсаров. Но тот был здоровенным детиной, халат на нем сидел как матросский бушлат на бегемоте. А этот служитель морга показался мне роста невысокого, а телосложения даже изящного.
– Вам кого? – спросил он меня на удивление мелодичным голосом. И я подумал, что это юноша-студент из медицинского, проходящий практику.
– Павел Семенович здесь?
– Нет. Уехал.
– А когда вернется?
– Скоро.
– Могу я его подождать?
Служитель пожал плечами.
– Я знаю, где его кабинет. Посижу там. Обещаю ничего не трогать!
Пройдя мимо помывочной, я дошел до конца коридора и открыл дверь. Кабинет доктора Зиновьева был обставлен бедно, но практично.
А ведь и правда, хорошо, что не позавтракал, подумал я. Хотя на турецкой войне я и привык к запаху смерти, с того момента прошло много лет, да и не часто мне приходилось сталкиваться с таким густым запахом смерти, какой был в полицейском морге!
Хотя в морге поддерживалась холодная температура, во избежание гниения тел, в кабинете было намного теплее. Однако пальто я не снял, и поэтому скоро начал задремывать. Но тут послышались энергичные шаги и голос Павла Семеновича:
– Так-так-так! И что это за Орфей спустился в наше царство мертвых?
– Скорее поднялся! Вы же на втором этаже! – ответил я громко, вставая с дивана.
Зиновьев, хохотнув, вошел в кабинет, крепко пожал мне руку и, сняв свое пальто, повесил его на вешалку в углу.
– Владимир Алексеевич! – бодро сказал он. – Какими судьбами? Опять расследуете какое-нибудь кошмарное убийство? Уж не купца ли Столярова?
– Точно его! Откуда знаете?
– А в последнее время к нам ничего интереснее этого не поступало! Ну-с, – потер он ладони, – сперва чаю, потом мертвецы? Или сначала мертвецы, а потом чай?
– Давайте сначала мертвеца.
Зиновьев кивнул, подошел к шкафу и открыл ключом дверцы. Потом указал на полку с банками:
– Вот он.
– Кто? – удивился я.
– Коннозаводчик Столяров! Правда, он здесь не целиком. Это, – он указал на одну из банок, – желудок, это – печень, тут – часть кишечника, а здесь – содержимое желудка.
Я чуть не поперхнулся, но потом пригляделся к содержимому банок и расслабился.
– Павел Семенович! Ну что вы мне «колокол льете»? В этих банках какая-то мутная водица, причем во всех одинаковая.
– Это не просто водица, Владимир Алексеевич, – ответил Зиновьев, вынимая одну из банок, – это результат процесса обработки. Эта мутная водица поможет нам ответить на вопрос, чем именно отравили уважаемого купца.
– А его точно отравили? – спросил я.
Зиновьев кивнул:
– Отравили. Но вот чем? Это интересно. Понимаете ли, узнав отравляющее вещество, мы можем тут же сузить круг подозреваемых. А часто и определить мотив убийства. Впрочем, это не мое дело – строить версии. Этим пусть занимаются сыщики. А я должен дать им факты. Ну что, пойдем посмотрим на тело? – Он сунул одну из баночек в карман халата.
– Пойдем.
Мы прошли по коридору и свернули в небольшой зал направо. Зиновьев щелкнул вторым выключателем, добавив света, и провел меня к столу, на котором под большой мятой простыней лежал кто-то грузный, с большим животом. Простыня соскользнула с правой ступни, обнажив плоские пальцы ноги с толстыми неопрятными ногтями и желтыми мозолями. Доктор встал у изголовья и ловким движением открыл голову мертвеца.
– Вуаля! Знакомьтесь!
Я встал рядом с Зиновьевым. Столяров при жизни был обладателем мясистого носа, коротко стриженных русых с сединой волос и аккуратной бородки клинышком. Как ни старался, я не мог вспомнить его лица – вероятно, мы с ним никогда раньше не встречались.
– Итак! – начал свою лекцию доктор Зиновьев. – Почему я утверждаю, что его отравили? Потому что он умер! Я убедился в этом, вскрыв грудную клетку и вырвав ему сердце.
Зиновьев хитро посмотрел на меня, ожидая реакции, но я был уже хорошо знаком с его странной манерой шутить, так что не отреагировал.
– Павел Семенович! – сказал я. – Когда же вы повзрослеете?
Он ухмыльнулся в черную бороду и похлопал себя по лысине:
– Когда вот тут снова вырастут волосы, Владимир Алексеевич!
Я махнул рукой.
– Ну ладно, если серьезно, поступил он уже мертвым. С сопроводительной запиской нашего с вами старого знакомца Архипова Захара Борисовича. Он не смог меня найти и поэтому пригласил на осмотр места происшествия другого полицейского медика. Тот и зафиксировал смерть от отравления неизвестным веществом.
– Почему именно отравления?
– По симптомам агонии, Владимир Алексеевич. Мы, полицейские медики, в отличие от вас, литераторов, ничего не придумываем, а основываемся на строго медицинских фактах. Естественно, я первым делом взял образцы тканей желудка, его содержимого и печени и проверил их на аппарате Марша – довольно простая химическая реакция с добавлением серной кислоты, при которой выделяется водород. Проходя по стеклянной трубке, он выпадает черными пятнышками. Так вот, мышьяка я не обнаружил. О чем это говорит?
– О чем? – спросил я.
– Отравление мышьяком – явление распространенное. Я бы сказал, мышьяк – это лучший друг самоубийц, ревнивцев и наследников. Если травят мышьяком, можно смело квалифицировать убийство как бытовое или связанное с наследством. Но тут другой случай. Судя по всему, наш дорогой гость был отравлен с помощью растительного алкалоида. – Зиновьев откинул простыню и обнажил тело цвета старой слоновой кости со вздутым животом, разрезанное и сшитое грубо прямо посредине. – Трупные пятна обильные, синюшно-красные, цианоз слизистых оболочек. При вскрытии – венозное полнокровие внутренних органов и… Ну, не важно! Произойди это лет пятьдесят назад, я бы стоял тут и смотрел на тело как баран на новые ворота. Потому что способов определить наличие яда в организме просто не было!
– Но теперь-то они есть! – спросил я.
– Есть, слава богу, – кивнул Зиновьев. – Есть!
Он достал баночку с мутной жидкостью из кармана халата.
– Тут главное – действовать быстро, пока алкалоид не испарился. Видите ли, растительные алкалоиды, которые разные умные люди выделяют, соответственно, из растений, являются органическими веществами. И они растворяются в воде. В отличие от тканей человеческого тела. Мы, дорогой Владимир Алексеевич, не растворимы ни в воде, ни в спирте, и это очень хорошо, иначе многие из нас уже давным-давно бы растворились. – Он хохотнул и поболтал жидкостью в баночке. – Так что я взял ткани желудка, хорошенько размельчил их и смешал со спиртом, в который добавил синильную кислоту. Подкисленный спирт соединился с остатками алкалоида и стек при фильтровании. Так я проделал несколько раз, пока не получил жидкость, свободную от частиц желудка.
– Ну, – сказал я, указав на баночку, – она не выглядит чистой.
Зиновьев уставился на нее, а потом спрятал в карман.
– Это остатки первоначальной взвеси, – сообщил он, – отложены про запас, если потребуется контрольный анализ.
Из другого кармана он достал небольшую пробирку, заткнутую хорошо притертой пробкой:
– Вот. Пойдем обратно в кабинет.
Он накинул простыню на лицо покойника и повел меня к себе. Там, усевшись за стол, Павел Семенович подтянул к себе микроскоп, достал из упаковки лабораторное стекло и пипеткой перенес на него каплю из пробирки. Поместив стекло под трубу микроскопа, он зажег настольную лампу.
– Идите сюда, Владимир Алексеевич, взгляните!
Я подошел и уставился одним глазом в окуляр микроскопа.
– Что вы видите?
– Ничего.
– Подкрутите колесико настройки, может, у вас зрение не очень?
– Пока не жалуюсь, – проворчал я, но колесико покрутил. Правда, ни к чему новому это не привело, о чем я и сообщил доктору Зиновьеву.
– А теперь смотрите! – театральным голосом провозгласил доктор. – Я уже провел необходимые опыты с разнообразными реактивами. И сейчас просто капну нужный.
Он взял с края стола небольшой темного стекла пузырек, открыл его, вооружился новой, стерильной пипеткой и капнул на лабораторное стекло.
– Это концентрированная азотная кислота. Смотрите теперь!
Я опять приложился к окуляру.
– Покраснело!
Жидкость под микроскопом действительно стала красной, с переходами в оранжевый цвет.
– Вуаля! – кивнул Зиновьев. – Что и требовалось доказать. Теперь берем таблицы цветовых реакций… Ну. Мы их не будем брать, потому что я это уже проделал. И смотрим, кто дает реакцию покраснения при воздействии азотной кислотой?
– Кто?
– Морфин!
– Морфин… – задумался я. – Доктор, а может, покойный был простым морфинистом? И ваша реакция подтвердила только наличие морфия, который он мог принимать из-за зависимости?
– Нет, мой друг, – покачал головой доктор. – Судя по реакции, у него в организме не менее восьмушки золотника морфина, или полграмма, а это – смертельная доза. Прибавьте к этому то, что я рассказывал вам про трупные пятна и венозное полнокровие в сочетании с другими факторами, и – никаких сомнений – острое отравление морфином. Даже если он был морфинистом, то умер не от своей обычной дозы, а от смертельного количества этой отравы.
– Вот как?
– Предлагаю все же продолжить обсуждение за чаем. Вы не против? – спросил доктор.
Чаю мне уже совсем не хотелось – особенно после демонстрации отфильтрованной жидкости, но отказывать было неудобно, и я кивнул. Доктор подошел к двери и закричал:
– Люба! Люба!
Сначала я не понял, кого он зовет, но потом вдруг осознал, что служитель небольшого роста – женщина.
– А где же ваш помощник Байсаров? – спросил я. – Помнится, он был парнем здоровым, а теперь вместо него?..
– А теперь вот! – с улыбкой произнес Зиновьев, отходя от двери.
В кабинет вошла Люба. Она сняла шапочку и маску, и я увидел милое девичье лицо с маленьким свежим ртом и большими серыми глазами. И волосы цвета льна, собранные в тугую прическу. Все впечатление от юной девушки портило только суровое выражение ее лица.
– Звали, Павел Семенович?
– Вот, Люба, познакомься. Это наша знаменитость московская, журналист и писатель Владимир Алексеевич Гиляровский. Очень интересуется мертвыми телами, правда, в основном мужского пола!
Конечно, я давно привык к шуточкам доктора Зиновьева, но эта была какая-то совсем уж скабрезная. Впрочем, Павел Семенович, почувствовав мое напряжение, ничуть не сбился и продолжил:
– …Но исключительно в художественном смысле. А это, Владимир Алексеевич, Люба Байсарова – родная сестра моего помощника, который, увы, отпочковался от нас и уехал в Саранск на место тамошнего заместителя главного патологоанатома. Люба у нас еще учится. В том числе и делать чай своему руководителю, и, смею сказать, она не только привлекательней своего старшего брата, но и намного способней. Не так ли, мадемуазель?
Во время всей этой тирады ни один мускул на лице девушки не дрогнул. Она молча смотрела то на доктора, то на меня своими серыми, широко поставленными глазами, слегка наклонив головку. В наступившей паузе я почувствовал желание что-то сказать ей, как-то расположить к себе, но, кажется, сделал это неудачно.
– Не могу представить себе, Люба, что такая очаровательная, хрупкая девушка возится с мертвецами.
Девушка взглянула на меня холодно и пожала плечами.
– Ну, хорошо, – потер ладони Зиновьев. – Закончим с формальной частью. Люба, подайте нам с Владимиром Алексеевичем чаю, пожалуйста.
– Я еще не подготовила для вас того, с Мясницкой, – ответила она.
– Это которого раздавило телегой?
– Да.
– Ничего, потом. Он не убежит.
Люба кивнула и вышла.
Зиновьев повернулся ко мне:
– Ломовик! Груженный булыжником для мостовой! А тут пьяный – прямо под колеса. Сами знаете, ломовики колеса железной полосой подбивают для крепости – так что бедолагу разрезало на две части. А поскольку он оказался беспаспортным, да еще и по описанию походил на одного каторжника, то привезли к нам. Для проформы, конечно.
Доктор усадил меня на диван, а сам сел за свой стол и снова сдвинул микроскоп на самый край. Несколько минут мы провели время за болтовней, пока не пришла Люба и не принесла поднос со стаканами чая. Со своего места я увидел ее в другом ракурсе и отметил, что без фартука, пусть и в мешковатом халате, Люба смотрится очень недурно. Вероятно, почувствовав мой взгляд, она резко выпрямилась и ушла.
– Доктор, – сказал я, все еще провожая взглядом девушку. – Вернемся к нашему купцу. Еще раз спрошу: вы уверены, что этот морфин – не результат пристрастия к наркотику? Это важно!
– Уверен, – ответил Зиновьев, прихлебывая обжигающий чай из своего тонкого стакана. – Мало того, судя по интенсивности цветовой реакции, это морфин высшей очистки, какой можно получить только лабораторным путем. А значит, наш отравитель либо имеет доступ к химической лаборатории, либо сам – профессиональный химик.
– Вот как! – задумчиво сказал я. – Химик…
Увы, среди моих знакомых не было ни одного ученого-химика.
– Необязательно, – отозвался доктор Зиновьев. – Алкалоиды применяют и в аптекарском деле при изготовлении многих лекарств. Но только берут их в малых дозах. Кроме того, не забудьте ботаников… Да, черт возьми! Любая старуха-травница может при большом опыте выделить достаточное для отравления количество алкалоида! Сходила на маковое поле, набрала мешок семенных коробочек – и колдуй!
– Колдунья! – пробормотал я.
– Или колдун, – кивнул доктор. – Такой хитрый, бородатый… – Он погладил себя по черной кудлатой бороде и подмигнул.
Я погрозил ему пальцем.
Попрощавшись, я оделся и пошел по коридору, заглядывая во все открытые двери, но Любы так и не увидел.