Город промок и продрог насквозь. Булыжники мостовой были покрыты тонким слоем мокрой грязи, штукатурка стен потемнела от влаги непрекращающихся осенних дождей, молотивших по жестяным подоконникам и крышам. Из печных труб дым поднимался к нависшим совсем близко тучам, сливаясь с ними. Весь город пропах угольной пылью, деревянной сыростью и прелой одеждой. Свет в квартирах почти не выключали – солнце даже днем не появлялось из-за туч, отчего Москва уже третью неделю была погружена в ноябрьские сумерки.
– Я рассчитала кухарку. Ты все равно на нее жаловался, – сказала Маша, наливая мне кофе.
– Тебе посоветовали другую? – спросил я, еще не чуя подвоха.
– Нет, Гиляй.
– А кто будет готовить? – пробормотал я, не отрываясь от «Ведомостей». Я читал колонку происшествий, а именно заметку следующего содержания:
«Вчера вечером в Купеческом клубе на Большой Дмитровке, 17, прямо во время ужина скончался коннозаводчик Столяров П. И. После подачи белуги в рассоле коммерсант неожиданно почувствовал себя плохо и с сильным сердцебиением намеревался покинуть клуб…»
Но Маша не унималась:
– Сама.
– Сама? Что?
– Сама буду готовить.
– Ты?
Маша поставила кофейник на стол и уперла руки в бока.
– Гиляй! Ты считаешь, что я плохо готовлю? – спросила она с угрозой.
Я кротко поднял глаза.
– Что ты! Я считаю, что ты отлично готовишь! Просто это утомительно. К нам приходят гости…
Так что там случилось с коннозаводчиком Столяровым?
«…Однако в гардеробной ему стало плохо и после непродолжительной агонии, сопровождаемой судорогами, он скончался. На место происшествия был вызван пристав Тверской части и полицейский врач. Была установлена предварительная причина смерти – сердечный удар. Умерший был завсегдатаем Купеческого клуба, в котором состоял более пятнадцати лет, и всегда отличался неумеренным аппетитом, впрочем, как и многие члены этого клуба».
– К нам приходят дикие орды, а не гости. И они съедят все, что им подсунешь между двумя бутылками, – сказала Маша.
– Да-да, конечно. Горький, Шаляпин, Качалов – это варвары. Но я-то?
– Именно о тебе и речь. Ты когда в последний раз смотрел в зеркало?
Такой поворот разговора меня сильно озадачил.
– Утром.
– Гиляй! Я, конечно, буду любить тебя в любых объемах, но разве тебе самому не тяжело таскать такое количество лишнего веса?
– Лишнего? – удивился я. – Чем тебе не нравится мой вес?
– Он тебе мешает. Ты даже по лестнице на третий этаж поднимаешься с одышкой.
Я отложил газету.
– Послушай, Машка, ты когда-нибудь видела худого слона? Нет? А худого медведя? Худого кабана? В природе худоба – признак болезни. Взрослые животные должны быть упитанны.
– Сам придумал? – язвительно спросила Маша.
– А хоть бы и не сам! Но ведь верно сказано, а?
– Нет, не верно. Не знаю, как там у слонов, а у тебя с сегодняшнего вечера будет полезное питание. По последним медицинским справочникам и книгам.
И тут у меня возникло страшное подозрение.
– А что у нас на ужин? – спросил я.
– Ничего! Сегодня ужина не будет. Уже слишком поздно. Пей кофе. Это все на сегодня.
Так! Я поставил чашку и встал.
– Ты куда?
– Пойду прогуляюсь перед сном. Чтобы забить сосущее чувство голода.
Я грузно метнулся в прихожую, надел папаху, схватил в охапку пальто и шарф и зайцем метнулся на лестницу. Вдогонку мне раздалось:
– И не смей жрать в городе, Гиляй! Имей совесть!
Увы, я собирался сделать именно это – поскольку дома ужин мне не светил, я подумал, что неплохо было бы перекусить где-нибудь на стороне. И раз уж в Купеческом клубе кормили на убой – как следовало из прочитанной заметки, не пойти ли туда, тем более что достаточно просто подняться по Большой Дмитровке в сторону Страстного монастыря. Заодно послушаю и подробности происшествия.
Погода даже для короткой прогулки была неподходящей – темень, холодный ветер. Удивительно, как московские улицы, такие жаркие и ленивые летом, в ноябре вдруг становились чужими и равнодушными, как будто камни мостовой и самих домов, летом теплые и чистые, теперь поворачивались другой стороной – зябкой и грязной. Я быстрым шагом дошел до огромного особняка Купеческого клуба, окна которого светились желтым электрическим светом, и швейцар в уже зимней ливрее открыл передо мной тяжелую дверь.
В просторной гардеробной я обратил внимание на пустоту – шуб и пальто почти не было, а дородный гардеробщик дремал на табуретке в углу, уронив на колени газету. Я разбудил его, сдал свое пальто и папаху, получил латунный номерок и по широкой мраморной лестнице поднялся наверх, в столовую клуба. В большой столовой народу обычно было много, в воздухе висел сигарный дым, вечером бывали здесь и концерты, пел русский хор из «Яра» или цыганский – из трактира Тестова. Но только не сегодня. В столовой было необычайно тихо. На кожаном диване около большого камина шептались о чем-то двое господ. Столы, стоявшие буквой «П» вокруг огромного персидского ковра, пустовали. Только один официант торчал слева у двери, ведущей на кухню. При моем появлении он даже не встрепенулся. Удивляясь тишине и запустению, я сел за один из столов и подозвал официанта.
– Что это? – спросил я его. – Отчего такая пустота, куда все подевались?
Официант сделал каменное лицо, пожал плечами и ответил:
– Не могу знать-с.
– А что сегодня на ужин? – спросил я.
Официант замялся, потом нагнулся поближе к моему уху и прошептал:
– Ничего-с.
– Как это ничего? – удивился я.
– Шеф-повар в полиции объяснение дает после вчерашнего, – тихо пояснил официант. – Кухня опечатана господами сыщиками.
– Но, может, хоть холодные закуски есть? – спросил я.
– Как же-с, имеются, – ответил официант. – Холодный ветчины с хреном могу подать, рыбки красной, белужки, селедочки с картошкой, сегодня все просто, без изысков.
– А что же вчера такого случилось? – спросил я. – Разве посетитель ваш умер не своей смертью?
– Не могу знать-с, – ответил официант. – Следствие ведется. Повара вот забрали. А повар-то – Михаил Иванович! Тестовский!
– Из ресторана Тестова?
– Он-с.
– Ну что же, – задумчиво сказал я, – неси хоть и ветчину. Да хрена побольше. Да грибков каких-нибудь принеси, да икорки, если осталось. И водочки рюмку не забудь.
– Сей момент! – ответил официант и исчез.
Через пять минут передо мной на белоснежной скатерти появился хрустальный графинчик водки и большая тарелка с нежно-розовой ветчиной. Крупнозернистую икру подали в креманке, на толченом льду с завитками масла. Грибы же – по раздельности, там были и превосходной засолки белые, специально привезенные из-под Омска, и грузди – черные и белые, хрусткие, как тонкие льдинки.
Я ел и поглядывал на ту пару, что тихо шушукалась на диване в углу. Один был – эконом клуба Веретенников, преемник недавно почившего Николая Агафоныча. А второго заслоняли широкие листья пальмы в кадке на полу. Он сидел полубоком, и я видел только черное плечо, затылок с лысиной, окруженной седыми, хорошо подстриженными волосами, и кусок седой же бороды. Наконец Веретенников встал и протянул руку для прощания. Встал и его визави, наконец повернувшись ко мне в фас. Так вот это кто! Иван Яковлевич Тестов – собственной персоной! А разговор наверняка шел о вчерашних событиях.
Веретенников попрощался с Тестовым и пошел на кухню, а знаменитый ресторатор направился к двери столовой, вероятно, на выход. Но я бросил недоеденный окорок, вскочил, с шумом отодвигая стул, и перехватил Тестова у самых дверей:
– Иван Яковлевич! Погодите!
Тестов остановился и бросил в мою сторону хмурый взгляд. Вспомнит или нет? – подумал я. Но, вероятно, он вспомнил, потому что брови его вернулись в обычное положение и в мою сторону был сделан короткий кивок.
– Господин Гиляровский? – спросил Тестов, когда я подошел. – Если не ошибаюсь, Владимир?..
– Алексеевич, – докончил я. – Вот, зашел поужинать, а мне говорят, горячего нет и не будет, потому как повар ваш дает показания в полиции.
Тестов помрачнел – ему явно было не по нраву, что я вот так с ходу взял быка за рога и вторгся в его дела.
– Это недоразумение, – сказал он официальным тоном. – Михаила Ивановича опрашивают как свидетеля.
Кроме того, что мне несколько минут назад разболтал официант, я ничего не знал о произошедшем, но Тестову-то это было невдомек! И я решил схитрить.
– Разве не его подозревают в отравлении? – спросил я невинно. – Поверьте, Иван Яковлевич, лично я совершенно уверен в том, что ваш повар ни в чем не виноват. Ведь это повар из вашего ресторана, а все мы знаем, как вы организовали дело и каких поваров держите! И какое качество продукта идет на ваши яства, Иван Яковлевич, – это всем хорошо известно! Так что случайное отравление гнилым корешком я отметаю сразу. Но тогда получается, что Столярова, коннозаводчика, отравили намеренно. По какой-то пока неизвестной причине. И понятно, что полиция в первую голову подозревает повара. Вашего Михаила Ивановича.
Тестов молча смотрел на меня, не отвечая.
– Повар может оказаться совершенно ни при чем, – продолжал я. – Но уже сам факт того, что его допрашивали в полиции по делу об отравлении…
Я внимательно посмотрел на ресторатора. Мало ли что болтал официант, поэтому я специально несколько раз намекнул в своем монологе на криминальный характер события, и ни разу Тестов меня не поправил. Значит, купца действительно отравили. Он не умер от апоплексического удара, не подавился косточкой – то есть умер неестественной смертью.
– И что? – спросил наконец Тестов, ожидая, что я продолжу фразу. – Что вы так на меня смотрите, Владимир?..
– Алексеевич.
– Я помню, – ровно сказал ресторатор. – Владимир Алексеевич. Ну, допрашивали. Ну и что?
Я пожал плечами.
Тестов нахмурился, и лицо его сделалось вдруг жестким. Теперь он совсем не походил на того человека, каким я привык видеть его раньше, когда он на минуту показывался в одном из двух залов своего ресторана.
– Уж не предупреждаете ли вы, Владимир Алексеевич, что собираетесь написать материал в газету и выставить меня в невыгодном свете? Сделать несколько гнусных намеков на возможную виновность моего повара? В какую игру вы играете, господин Гиляровский?
Я тоже отбросил вежливость:
– Какую статью я напишу, это решать мне, Иван Яковлевич. Однако до сих пор я обманывать читателя не приучился. Так что если и напишу, то – правду.
– Какую правду? – спросил Тестов. – Что вам такое известно?
– Не скажу. Но что известно – то уж мое!
Ресторатор фыркнул и огляделся по сторонам.
– Бог вам судья, Гиляровский, не знаю, что вы вдруг на меня насели! – произнес он раздосадованно. – У меня и без вас хлопот – полон рот. Что вам надо?
– Вы были вчера здесь? – спросил я мягче.
– Приехал к разбору шапок. Меня вызвал Веретенников, когда появилась полиция и захотела увезти повара с собой. Он упросил следователя подождать, пока я не приеду и не узнаю сам о судьбе своего человека.
– Следователь вам назвался?
– Да. Некто Архипов.
Какая удача! Оказывается, дело попало к моему старому знакомому, следователю Сыскного отдела Захару Борисовичу Архипову!
– Вы знаете его, Гиляровский? – спросил Тестов.
– Знаю.
Он удивленно взглянул на меня:
– И каков же он?
– Вам повезло, Иван Яковлевич, – ответил я. – Если делом занимается Архипов, то это… это хорошо. Архипов умен, наблюдателен, и… он человек.
– «Он человек»… – пробормотал Тестов, чуть ссутулившись, как будто позволив себе расслабить скованные напряжением плечи. – То есть он не бездушная машина?
– Нет.
Ресторатор кивнул:
– Это хорошо. А как давно вы его знаете?
– Пару раз даже приходилось попадать с ним в переделки.
– У вас дружеские отношения?
Я аж крякнул от вопроса. На самом деле нас с Архиповым действительно связывали почти дружеские отношения. Почти. Но ни он, ни я старались не выносить эти отношения на чужой суд, потому что в его окружении, как и в моем, эта дружба выглядела бы не только странной, но и предосудительной.
– Ну… – осторожно сказал я, – назовем это доверительными рабочими отношениями.
Тестов насмешливо посмотрел на меня, и я вдруг подумал, что мой ответ можно расценить как определенное признание.
– Ох, нет, Иван Яковлевич! Если вы только подумали, что я сотрудничаю с полицией, то уже нанесли мне оскорбление.
– Я ничего такого не подумал, – спокойно ответил Тестов.
– И хорошо, что не подумали. На самом деле я консультировался у Архипова по нескольким запутанным преступлениям, а один раз даже участвовал с ним в задержании опасного преступника. С погоней, стрельбой и так далее.
Тестов кивнул. Он явно обдумывал какую-то важную мысль. И я даже понимал, о чем он думает. Мне следовало только подтолкнуть его к решению.
– Я, безусловно, завтра же утром съезжу в Малый Гнездниковский перулок, к Захару Борисовичу, и попрошу рассказать мне подробности дела, если, конечно, это не будет противоречить интересам следствия. Впрочем, вероятно, вашего повара уже выпустят к тому времени, и вы все узнаете от него.
Тестов кивнул. Ну же, подумал я, давай, Иван Яковлевич, тебе ведь тоже должно быть интересно, что там думает следователь? Ну попроси меня затем приехать к тебе и поделиться услышанным! Цепляйся на крючок, дорогой мой Тестов, чует мое сердце, мы скоро станем свидетелями интересной истории!
Иван Яковлевич молча протянул мне свою сухую руку с ухоженными ногтями, пожал мою, протянутую в ответ, кивнул и вышел из столовой.
Ах же ты, старый черт! Ну, ничего, еще не вечер!
Впрочем, вечер действительно уже перешел в ночь, и мне было пора возвращаться домой. Я взял салфетку и тщательно вытер губы – чтобы от меня не пахло окороком. А потом сжевал еще и веточку петрушки, чтобы окончательно отбить запах.
Если уж и голодать, то на полный желудок!
Оглянувшись, я увидел давешнего официанта, который снова торчал у двери в кухню, явно борясь с дремотой, и, подозвав его, попросил счет. Расплатившись, я спросил, где тут телефон. Официант проводил меня в специальную комнату, где на чайном столике стоял аппарат, и вышел, тихо притворив дверь. Я уселся в уютное кресло, снял рожок и несколько раз нажал на рычаг. Наконец в раструбе послышался голос телефонистки. Я попросил междугородний звонок и назвал петербуржский номер Александра Валентиновича Амфитеатрова, главного редактора газеты «Россия», в которой заведовал московским отделом. Наконец телефон ответил голосом Амфитеатрова.
– Александр Валентинович! – громко сказал я. – Вы ведь еще не спите?
– Нет, – ответили из аппарата. – Кто это?
– Это Гиляровский.
– Здравствуйте, Владимир Алексеевич. Что-то случилось?
– Я сейчас в Купеческом клубе. Похоже, вчера тут произошло убийство.
Амфитеатров немного помолчал.
– Это вы про вчерашний случай? – спросил он наконец.
– Именно!
– Разве он умер не своей смертью?
– Определенно нет!
– Интересно.
– Похоже, что его отравили, – сказал я, доставая из кармана отцовскую табакерку и помещая ее перед собой на столик.
– Кто? – спросил Амфитеатров.
– А вот это вопрос!
– Решили тряхнуть стариной?
Я открыл крышку табакерки и захватил щепоть табаку.
– Не такой уж я и старый, Александр Валентинович.
– Понятно. Что же, интересно. Будете писать материал? – задал он вопрос.
– Сначала посмотрю, что к чему. Полиция задержала повара из ресторана Тестова. Я только что говорил с Иваном Яковлевичем, – ответил я.
– И что он?
– Молчит, – признался я.
– Хорошо, – наконец отозвался главный редактор. – Полполосы могу за вами зарезервировать. Сейчас пятница. Когда сможете написать?
– Не знаю, – честно признал я. – Как пойдет.
– Предупредите меня сильно заранее, – попросил Амфитеатров. – Полполосы еще надо будет выкроить.
– Хорошо. Прощайте! – сказал я и нажал на рычаг, давая телефонистке сигнал разъединить нас.
Все, теперь – домой!