– Какой же это перс, прости господи?!
Валерий Померанцев изумленно перевел взгляд с неправдоподобно огромного полосатого кота на участкового и вновь на кота. За его спиной, не сдержавшись, фыркнула Галя Романова. Участковый – солидный пожилой мужчина с залихватскими буденновскими усами – покраснел и пожал плечами:
– Прощу прощения, товарищ следователь, я в котах не разбираюсь, я собак больше люблю… А тот следователь, что, приезжая на вызов, сказал, что это перс…
– Ага! – ядовито заметил Померанцев. – Перс, но только гладкошерстный и с башкой размером со средней величины дыни сорта «колхозница»! Теперь ясно, почему никто не решился к этой зверюге сунуться…
Участковый снова пожал плечами и хмуро отвернулся: было ясно, что слова следователя он воспринимает как пустые придирки, и вообще при чем тут кошачья порода? Убили-то не кота, а его хозяйку!..
Что касается самого Пуфа, он, словно подтверждая мнение Валерия, издал глухое рычание из угла кухни, в который забился, едва люди переступили порог квартиры, после чего злобно фыркнул. Кухня в этом доме старой застройки, расположенном рядом с метро «Университет», была просторная и выполняла одновременно роль столовой. Но несмотря на завидную кубатуру и распахнутую форточку, густой кошачий дух успел заполонить не только ее, но и всю квартиру, ударяя в нос прямо в прихожей.
– Как же вы его кормите? – сочувственно поинтересовался Валерий у скромно молчавшей все это время соседки, вошедшей сюда вместе с ними.
– Пуфик меня знает, – слабо улыбнулась Алевтина Борисовна. – Раньше даже о ноги терся, ласкался… Но с того момента, как… В общем, с тех пор он и на меня шипит и близко к себе не подпускает, спасибо, что не кидается… Знаете, он однажды чуть собаку – пуделя – не загрыз… Правда-правда! Тот во время прогулки облаял Машу, а Пуф на него как кинется! Маша еле его за поводок оттащила…
– Кота? За поводок?
– Ну да… Маша его всегда на поводке выгуливала… то есть на прогулки водила: боялась, что убежит, хоть и кастрированный… Вы же видите, он в ошейнике…
Кот и впрямь был в ошейнике, словно собака, правда, под самой мордой на ошейнике болтался кокетливый голубой бант, еще недавно пышный, а в данный момент замызганный и уныло обвисший… Ну и причуды у этих художественных личностей! Прицепить на шею таково злющего зверя дамский бантик!..
– Говорите, раньше он к вам ласкался? – поинтересовалась Галочка у Гудковой.
– Да, до этого кошмара он вел себя несколько иначе, – вздохнула та.
– Ничего удивительного, – покачал головой Валерий, – бедолага оказался свидетелем убийства, не поручусь, что ему тоже не досталось от убийцы, потому и озлобился окончательно… Жаль, что коты не умеют говорить!.. Ну ладно, давайте перейдем к делу… Галя, закрой кухню, чтобы зверь, не ровен час, не вырвался…
– Значит, вы уверены, что ничего из квартиры действительно не пропало? – Валерий внимательно посмотрел на Гудкову, присевшую рядом с ним на изящную полукруглую кушетку, обтянутую бежевым атласом и красовавшуюся посреди гостиной покойной оперной дивы. Вообще, судя по обстановке квартиры, певица тяготела к давно канувшему в Лету стилю рококо… Что ж, искусство, которому Краева себя посвятила, тоже было, с точки зрения Валерия, почти отжившим: любителей оперы в наше время с каждым днем становится все меньше. В основном это люди старшего поколения. Возможно, это его личное заблуждение.
Гудкова между тем, откинув со лба одну из многочисленных русых прядей, торчавших у нее на голове в художественном беспорядке, покачала головой:
– Во всяком случае, ничего из того, что на виду. Относительно драгоценностей я в курсе лишь частично, знаю те Машины украшения, которые она носила при мне… Они все целы.
– Вы часто общались?
– Довольно часто. Кроме того, когда Маша уезжала на гастроли или на отдых, я, если, конечно, сама находилась в городе, присматривала за квартирой и кормила Пуфа…
– Разве не проще было забирать животину к себе?
– К сожалению, у моей мамы аллергия на шерсть, – пояснила Алевтина Борисовна.
– Какой, по вашему мнению, была Краева? Я имею в виду – каким она была человеком? – поинтересовалась Романова.
– Видите ли… – Гудкова на минуту задумалась, прежде чем начать говорить, взгляд ее теплых карих глаз, устремленных прямо перед собой, сделался отсутствующим. Эта довольно крупная, не отличающаяся красотой женщина, несмотря на «художественный беспорядок» на голове, произвела и на Галю, и на Померанцева хорошее впечатление: от женщины так и веяло уравновешенностью и каким-то особым, домашним уютом.
«Ни за что бы не сказал, – подумал Померанцев, – что она живописец…» По его мнению, все художники должны были быть, во-первых, мужчинами, во-вторых, мужчинами в той или иной степени истеричными и имеющими склонность наряжаться, словно дамочки, в бархатные балахоны и прочие экзотические одежды… На Гудковой был самый обычный халат из мягкой ткани в симпатичный мелкий цветочек.
– Видите ли, – повторила она, – вопрос вы задали довольно сложный, на него за минуту не ответишь.
– Если у вас есть время. У нас его достаточно, – сказал Валерий.
– Куда мне спешить? – Художница вздохнула. – Мама спит, я ей только что укол сделала… В общем, Маша была очень неоднозначным человеком. Мы с ней обе родились и выросли в этом доме, почти ровесницы… Но если меня проблема писательских детей миновала, то о ней этого сказать никак нельзя…
– Что вы имеете в виду? – удивилась Галя.
– А-а-а… Ну да, вы этого не знаете по молодости. – Алевтина Борисовна улыбнулась Романовой доброй, совсем не обидной улыбкой. – Наш дом когда-то, в незапамятные времена, построен Союзом писателей СССР для его же членов. Машин отец, Олег Краев, был в те годы довольно известным драматургом… Во всяком случае, публикуемым, и ставили его часто. Это означало, что материально они жили лучше многих: драматурги среди писателей – самые богатые люди… Во всяком случае, были. Им с каждого спектакля шли авторские…
– А вы тоже дочь писателя? – полюбопытствовала Романова.
– Нет, я – внучка. К тому же дед – он когда-то писал прозу, в основном рассказы и небольшие повести – был из репрессированных, затем реабилитированных, квартиру здесь дали именно ему – в качестве компенсации за лагеря… Я его помню плохо, он умер – я еще маленькая была. Ну а папа с мамой у меня самые обычные люди: отец – инженер-строитель, мама всю жизнь прожила в домохозяйках. Папа умер четыре года назад…
– Вы упомянули проблему писательских детей, – возвратил разговор в нужное ему русло Померанцев. – Лично я не слышал даже, что она вообще существует… Что-то вроде проблемы «золотой молодежи»?
– Не совсем, – покачала головой Алевтина Борисовна. – Дело не в богатстве родителей, хотя и это, конечно, имеет значение… имело… А в их известности. Дети в таких писательских семьях с пеленок чувствуют, что к ним предъявляются завышенные требования, которые им зачастую не по силам… Они редко дружат со своими родителями и очень часто воспринимают их как соперников – особенно мальчики, если знаменитость – отец… А у Маши в характере с детства были мужские черты… Она своего отца терпеть не могла!
– Удивительно… – пробормотала Галя.
– Ничего удивительного, – не согласилась с ней Гудкова. – Вы только представьте ребенка, который растет в доме, где постоянно происходят какие-то, как теперь выражаются, «тусовки». Застолья со славословиями в адрес отца, переходящие в откровенную лесть… Дети любую фальшь чувствуют и принимают в штыки… А отец при этом млеет от удовольствия, от сознания своей власти над подлизами, и ребенку за него становится стыдно… Про него постоянно забывают, не кормят вовремя, вовремя не укладывают спать, он крутится среди взрослых в самое неподходящее время и все это видит… И постепенно начинает считать своих родителей идиотами, теряет к ним уважение.
– А почему именно лесть? – озадаченно спросила Романова. – Ну я понимаю, если хороший писатель, восхищение… Но лесть?
– Понимаете, – усмехнулась Гудкова, – в те времена печатали и ставили тех, кто имел вес в Союзе писателей, а не тех, кто отличался ярким талантом… Машин отец такой вес имел, был он, как тогда говорили, «просоветским» драматургом… После перестройки его пьесы были забыты моментально!.. Ну а жаждущих стать членом Союза тогда было море – это давало кучу льгот: от дач в Переделкине, бесплатных путевок на юг в дома творчества до частых публикаций в журналах и издания книг.
– Теперь понятно, – кивнул Валерий.
– К этому я и веду: в результате у Маши сформировалось такое отношение к жизни, которое многие считают циничным, хотя это не совсем так. С одной стороны, она твердо решила по-настоящему, собственным талантом, завоевать настоящую славу, без компромиссов! А не ту известность номенклатурного драматурга, какая была у ее отца. Избавиться таким образом от пережитого в детстве унижения за него. С другой – она совершенно не верила ни людям, ни в людей… За редким исключением. В общем, не слишком любила ближних…
– Исключением, надо полагать, были вы, – вставил Померанцев.
– Я уже говорила, что мы с Машей вместе выросли. Моя мама во время их домашних застолий частенько забирала ее к нам, иногда с ночевкой… Маша знала меня, как себя, и иногда называла «блаженненькой»… У нее всегда была цель – добиться этой самой подлинной известности, тем более что и талант для этого был. А меня она в этой связи не понимала: почему я, если так хорошо рисую, не стремлюсь к тому же самому, а довольствуюсь своей работой иллюстратора при издательстве… Маша не могла понять, как это у творческого человека может отсутствовать честолюбие, потому что ее собственных амбиций вполне могло хватить на дюжину таких, как я.
– А как она в этой связи относилась к Строганову? – мягко подтолкнул Альбину Борисовну Померанцев.
– Неоднозначно, – вздохнула та. – С одной стороны, Юра казался ей иногда тоже «блаженненьким», хотя и по другим причинам…
– То есть?
– Не знаю, как это сказать, – замялась Гудкова. – Просто Юра, с точки зрения Маши, часто был то ли слишком «правильным», то ли по-провинциальному наивным, что ли… И если честно, – Альбина Борисовна неожиданно начала краснеть, – лично я не верю, что Машу убил он!
– Вы так хорошо его знали? – поинтересовалась Романова.
– Да нет, не то чтобы хорошо… Просто он Машу любил как-то очень… романтично, наверное… Когда они находились рядом, это было видно!.. Они ведь познакомились давно, в Италии, когда Мария там стажировалась, были оба еще очень молодыми… Потом встретились здесь, и роман снова разгорелся… Продолжился с таким вот огромным перерывом. Юра видел ее теми же глазами, что и тогда, не замечал, что за эти годы Маша стала иной…
– А она стала? – спросил Померанцев.
– В ней появилось больше жесткости, расчетливости… Наверное, даже слишком много. В общем, не лучшие детские качества не исчезли, а окрепли… Юра этого всего не видел, потому что любил Машу…
– А она его?
– Не думаю… Хотя очень гордилась тем, что является любовницей звезды мирового класса, но… В общем, держалась она за него крепко, потому что собиралась с его помощью выбраться на тот же уровень… Со мной Маша не стеснялась говорить все, что думает, привыкла с детства. Знала, что я ее никогда и не подумаю за что-то осудить. Я и не осуждала, потому что знала, какое у нее было детство.
– Н-да… – Валерий покачал головой. – Говорите – не верите, что убил Строганов. Но ведь это – всего лишь эмоции, а факты, по вашему же свидетельству, против него…
– Ну почему? – Впервые за весь разговор Алевтина Борисовна вдруг разволновалась. – Я много об этом думала, можно сказать, только об этом все время и думаю!.. Да, я видела, как Юра вылетел из подъезда как сумасшедший, бежать кинулся, даже мимо собственной машины поначалу проскочил, потом бросился обратно и только после этого уехал, рванул с места как ненормальный… Но если бы он был убийцей, с какой стати ему так открыто убегать? У нас черный ход всегда открыт: мог бы, между прочим, уйти через него, а потом спокойно подойти к машине, вначале посмотрев на окна – вдруг кто-то не спит, может его увидеть… Выждал бы, что ли… Тем более что его машину среди других даже я бы не углядела!
– Вы сами сказали, – вмешалась Романова, – что Строганов – человек эмоциональный. Такие люди убивают, как правило, в состояния аффекта, сразу же вслед за этим, осознав, что натворили, впадают в панику, которая вполне объясняет его поведение…
– Я тоже вначале так думала, – упрямо мотнула головой Гудкова. – А потом вспомнила, как следователь… или кто он там… спросил у эксперта, кажется, про «пальчики». Отпечатки пальцев, значит… А тот сказал, что есть на пистолете, а на мебели – ни единого!..
Померанцев усмехнулся и посмотрел на Алевтину Борисовну с симпатией:
– Из вас самой получился бы неплохой следователь. Я согласен: убийца, у которого хватает хладнокровия протереть всю мебель в холле – кстати, на дверных ручках, помимо строгановских, тоже ни одного отпечатка, даже хозяйки квартиры… Словом, вряд ли бы он после этого снова наследил и тем более запаниковал. Думаю, не только благодаря подданству, но и этому факту в том числе, Юрия Валерьевича оставили под подпиской, но на воле… Кстати, насчет черного хода в протоколе осмотра – ни звука… Ладно, разберемся. Спасибо вам, Алевтина Борисовна, за разговор!
– Пожалуйста. – Она смущенно улыбнулась и поднялась. – Я могу идти? А то Пуф орет – голодный… И поддон ему пора поменять…
Только сейчас Померанцев понял, что именно мешало им в последние минуты разговора: со стороны кухни и впрямь доносились подвывающие, жутко неприятные звуки, которые с трудом можно было признать кошачьим мяуканьем.
– Вот бедолага, – пробормотала Галя. – Слушай, Померанцев, а ты не знаешь, кошки могут сходить с ума, например от страха?..
– Не дай бог! – охнула Гудкова. – Тогда придется бедного Пуфика усыплять… Жалко, он всегда был умницей…
Померанцев с сомнением пожал плечами и вопросительно поглядел на участкового, который все это время сидел в дальнем углу гостиной, со скептическим видом глядя в окно: с точки зрения старого служаки, все эти философствования по части «личности жертвы» были хороши разве что в глупых современных книжонках. В реальной жизни следовало руководствоваться исключительно фактами. А факты в данной ситуации безапелляционно и хладнокровно свидетельствовали против одного-единственного человека.
При чем тут, спрашивается, еще и кот, то ли сошедший, то ли не сошедший с ума от страха?!
Участковый с тоской подумал о том, сколько времени потерял с этими прокурорскими шишками. Им-то наплевать, все равно делать не хрена, кроме как вести пустые разговоры. А ему сегодня еще в трех квартирах побывать надо, выяснить, что за «черных» квартирантов пустили в одну из них, и прижучить родителей нынешних отмороженных подростков в двух других. А еще…
Померанцев, казалось, прочел его мысли, потому что, непонятно усмехнувшись, поднялся с места:
– Еще раз спасибо, Алевтина Борисовна… И вам тоже – за то, что потратили на нас время. – Это относилось к участковому. – Всего доброго!
Уже на улице, садясь в машину, Валерий поинтересовался у молчаливо о чем-то задумавшейся Гали:
– Ну и что ты обо всем этом думаешь, солнце мое?
Не обратив внимания на его довольно легкомысленный тон (задавака Померанцев всегда с ней так разговаривал), девушка ответила вполне серьезно:
– Знаешь, я все больше склоняюсь к мысли, что Строганов говорит чистую правду… Конечно, сбежать с места преступления оттого, что элементарно струсил, поступок, мягко говоря, не мужской… Но для музыканта, наверное, понятный… Даже с учетом, что убили женщину, которую он любил… Но он не лжет. И эта Гудкова вполне логично рассуждает, я с ней согласна.
– М-да!.. Ты хоть представляешь, что это для нас означает? – вздохнул Валерий.
– Представляю. – Галочка тоже вздохнула. – Вот уж твой шеф-то обрадуется очередному «заказняку», да еще и хитрому – с подставой… Ясное дело, копать надо вокруг театра!
– Да погоди ты, – нахмурился Валерий, – не повторяй прокола нашего друга из Мосгорпрокуратуры, не сосредоточивайся на одной версии: убийство с учетом характера жертвы вполне может быть и «бытовухой»… Судя по всему, наша дива вполне могла насолить крепко кому-нибудь не в меру темпераментному и мстительному…
– Ты не забыл, что выстрелов было два? – поинтересовалась Галя.
– Только два! – поднял палец Валерий. – И второй из них – в голову…
– То есть контрольный, – с некоторым торжеством заключила Галя, – а вовсе не случайный, как решили в дежурной бригаде: мол, выстрелили дважды, во время второго жертва падала, потому пуля и попала в голову… Заметь, никто из соседей выстрелов не слышал. И вовсе не из-за того, что все спали, а стены там в полметра: скорее всего, пистоль был с глушителем, выбросить который этот козел пожалел!..
Померанцев окинул Романову с головы до ног осуждающим взглядом:
– Ну и чему ты в этой связи радуешься? – поинтересовался он. – Забыла, что ли, что мафия бессмертна?..
– Возможно, это и не мафия, – пожала Галочка плечами, – а просто конкуренты?
– Ага! – иронично кивнул головой Померанцев. – Например, руководство Большого театра… Думай, что говоришь-то, а?.. Ладно, садись в машину и поехали к Сан Борисычу, а то опоздаем: к нему через час должен заявиться на допрос наш главный подозреваемый, надо бы пообщаться с шефом до него – во-первых, а лично мне поприсутствовать на собеседовании – во-вторых!
– Если он и подозреваемый, то вряд ли главный, – упрямо мотнула головой Романова, прежде чем нырнуть в салон выделенной им с Померанцевым от щедрот начальства машины – потрепанной, но все еще надежной «девятки» канареечного цвета.