Ключ со стуком вошел в замочную скважину. Как будто молотком по гвоздю в крышке гроба ударили, душа всколыхнулась, как водная гладь, в которую угодил большой камень. Жизнь и без того закончена, но изолятор временного содержания, сборная камера СИЗО, баня, прожарка – все это казалось Карцеву этапами, которые должен пройти мертвец на своем последнем пути. А сейчас как будто в гробу его доставили на кладбище. Надзиратель уже вколотил гвоздь в крышку, сейчас опустит его в камеру, как в могилу, закроет за ним дверь – как будто засыплет землей. И вечный мрак…
Он ожидал увидеть мрачную, битком набитую людьми камеру, где ни продохнуть, ни повернуться. Смрадный липкий воздух, тяжелая аура всеобщей агрессии, гнусные уголовные типы с подлыми намерениями… Еще он понимал, что действительность может оказаться намного страшней, чем ожидания. Поэтому несказанно удивился, когда увидел, что камера не совсем уж мрачная. Довольно-таки просторная, квадратов тридцать, не меньше. Стены выкрашены синей краской, бетонные полы – коричневой. Унитаз в кирпичном постаменте, с перегородкой, вокруг дешевый и плохо уложенный, но чистый кафель. Нары вдоль стен – сваренные из железных уголков и в два яруса лежаки. Стол посреди камеры, скамейки, прибитые к стенам тумбочки. Людей совсем не много, человек семь-восемь. Запах тяжеловатый, но не смрадный. Не жарко, но и не холодно. Словом, терпимо.
За столом трое, двое играют в нарды, третий смотрит. Остальные лежат на своих койках, вытянувшись во весь рост. Один читает, другой лежит с закрытыми глазами.
Появление новичка не осталось незамеченным. Сидевшие за столом арестанты оторвались от игры, повернулись к нему. Добродушный с виду здоровяк лет тридцати смотрел на него с насмешливым интересом, худосочный мужик с орлиным носом и челюстью пираньи скалился, взглядом обещая ему неприятности. Парень со смешной курчавой головой смотрел на матрац в руках новичка, избегая встречаться с ним взглядом.
Самая дальняя от входа койка была закрыта ширмой из цветастой ткани. Но с появлением Карцева занавеска отошла в сторону, и со своего ложа поднялся среднего роста, хлипкий в плечах, злобнолицый человек лет сорока. На нем был шерстяной спортивный костюм, побитый молью, чудом сохранившийся с советских времен, стоптанные без шнурков кроссовки, в которые легко проскользнули ступни в шерстяных носках.
Карцев ни разу не был в тюрьме, но в свое время у него были знакомые из уголовной среды. Кое-что слышал он об арестантских порядках, знал, как нелегко бывает новичку, когда его берут в оборот бывалые зэки. А этот злобнолицый, похоже, был коренным обитателем тюрьмы. Угрожающий взгляд, хищный оскал, уверенная косолапая походка. Еще Георгий слышал, что в каждой камере есть старший среди всех, так называемый смотрящий. И место у него самое лучшее – в дальнем возле окна углу. А именно оттуда и восстал этот страшный гоблин…
– Кто такой? Прочему не знаю? – противным, скребущим по нервам голосом спросил он, небрежно покручивая в руке черные четки.
– Карцев я. Зовут Георгий.
– А чего не здороваешься, Гоша? И ноги не вытер, когда в камеру входил. Ты чо, в натуре, не уважаешь братву?
– Уважаю.
Карцев старался держаться с достоинством сильного и уверенного в себе человека. Он же не какой-то там доходяга, над которым можно издеваться всем и каждому. От природы он был крепкого здоровья. Рост метр восемьдесят, плечи широкие, руки сильные, кулаки будь здоров. И спортом он занимался – и раньше, и сейчас. А тут какой-то задохлик права качает… Но все равно страшновато. И голос предательски подрагивает.
– По первому ходу к нам заехал?
– Что сделал?
– Видно, что по первому разу, – злорадно оскалился злобнолицый. – Лет сколько?
– Тридцать девять.
– Большой уже. А нашей жизни не знаешь. Придется растолковать.
– Растолкуй, – через силу выдавил Карцев.
– А не боишься?
– Нет.
– Храбрый, значит. Это хорошо… Скатку на эту шконку бросай.
Злобнолицый показал на свободный лежак у дверей, у стены, противоположной той, к которой примыкал унитаз.
– Здесь твое место будет.
– Спасибо.
– Ты чо, в натуре? – ощерился уголовник. – У нас не говорят «спасибо». Это заподло, понял? Ты чо, в натуре, ни разу не грамотный!
– Ты бы объяснил мне, а то я не все знаю…
– Не все знаешь… Ты вообще ничего не знаешь!.. Короче, без прописки тебе никак нельзя. Не будет прописки, не будет житья.
Карцев слышал о так называемой прописке, которую устраивают сокамерники новичку. Чтобы жизнь малиной не была. В чем конкретно состояла эта страшная, по слухам, процедура, он точно не знал. Но понимал, что мало ему не покажется.
– А-а, что-то надо сделать? – спросил он.
– А ты думал… Начнем с простого…
Злобнолицый жестом показал, что новичок может расстелить матрац. И когда Карцев это сделал, сел на край постели, приглашая последовать примеру.
– Скажи мне, по какой статье тебя закрыли?
– Что сделали?
– Посадили.
– А-а… Сто пятая статья, убийство.
– Раньше за убийство под «вышку» ставили. А сейчас не казнят.
– Знаю.
– Если знаешь, тогда ответь мне на вопрос. Вот если в хату сейчас вломятся вертухаи, выведут тебя на тюремный двор и вздернут на виселице, по какому закону они тебя повесят?..
– Нет такого закона.
– А вот и неправильно, – обнажая гнилые зубы, ухмыльнулся уголовник. – По закону всемирного тяготения тебя повесят. Сразу видно, что тупой…
Следившие за разговором арестанты оживились. Одни скалились молча, другие смеялись в голос. Карцев закусил губу с досады.
– Еще вопрос, – продолжал куражиться злолицый. – Встань.
Карцев сначала огляделся по сторонам, пытаясь выяснить откуда ждать подвох, и только потом поднялся.
– Что такое теория относительности?
– Ну, это из физики… Эйнштейн там… Инерциальные системы…
– А конкретно?
– Ну, все в мире относительно…
– Ты что сейчас делаешь? Стоишь?
– Стою.
– Стоишь. А на самом деле ты сидишь… Вот тебе и теория, гы-гы!..
Уголовник гоготнул, требуя того же и от своих сокамерников. Но в этот раз засмеялся только сидевший за столом курчавый паренек. И то, скорее по принуждению, чем по доброй воле.
– Еще вопрос!
Злолицый сделал паузу. Судя по выражению его лица, предстоящий вопрос не мог уже быть таким безобидным, как прежние. Так и оказалось.
– Что выбираешь, на болт сесть или вилкой в глаз получить?
Карцев похолодел. На первое он не согласится никогда, но и без глаза оставаться тоже не хотелось.
– Вилкой в глаз… – сжимая кулаки, пробормотал он.
Пусть только попробует кто подойти к нему с вилкой – драться будет до последнего.
– Вот это правильно! – поднимаясь из-за стола, громыхнул утробным голосом здоровяк.
Злолицый как-то сразу скис, глянув на него. Казалось, будь у него хвост, он бы пугливо поджал его.
А здоровяк неспешно перебросил ногу через скамейку, неторопливо приблизился к новичку. Заложив руки за спину, благодушно улыбнулся.
– На болт садиться не гоже, – игнорируя злолицего, обратился он к Георгию. – А вилкой в глаз… Вилок у нас здесь, брат, нет. Не положено… Но ты молоток, правильно фишку просек… Присаживайся!
Здоровяк показал Карцеву на его шконку. Злолицего там уже не было.
– Будь самим собой, – сказал он, присев рядом. – И не слушай всяких там бакланов…
– Я думал, он смотрящий, – оправдываясь, передернул плечами Георгий.
– Ну, когда-то, может, и был, – сказал здоровяк, насмешливо глянув на шконку, за ширмой которой скрылся злолицый. – Гудок его кликуха. Понтов много, а толку мало. А то, что шконка у него козырная, так на ней только летом и хорошо. Зимой из окна дует. И вообще… Я за камерой смотрю. Да ты не бойся, я не кусаюсь…
– Да я и не боюсь, – мотнул головой Карцев.
Смотрящий обладал внушительной силой – как внутренней, так и внешней. Но агрессивности и злопакостного нахальства – ноль. Обычный русский мужик, бесхитростный и добродушный в спокойной для себя обстановке. Безобидным он не казался, но и подвоха Георгий от него не ждал.
– Правильно, бояться не надо. Не верь, не бойся, не проси… Я слышал, тебя Гоша зовут…
– Георгий. Но можно и Гоша.
– Можно. Нормальное имя. А меня Федором зовут. Просто Федор. Погоняло есть, но я его не люблю, я ж не лошадь, чтобы меня погонять. Правильно я говорю?
– Ну да, – поспешил согласиться Карцев.
– А у тебя кликуха есть?
– Ну, была когда-то. В молодости. С пацанами во дворах тусовались. Компания у нас крутая была…
– Здесь, в Рубеже?
– Да, на Южной Доле. Может, слышал?
– Ну почему не слышал? Слышал.
– Наш район так уже никто не называет…
– Но ведь было?
– Было. Давно. И как будто неправда…
– Тридцать девять лет тебе?
– Ну да, почти сорок.
– Мне тридцать четыре. И вашу Южную Долю хорошо помню. Сам я из Алексеевки, – буднично спокойным тоном сказал Федор.
Но Карцев вздрогнул. Южная Доля, а если точнее, несколько кварталов на южной окраине города географически соседствовала с поселком Алексеевка. Издавна южнодольцевские пацаны враждовали с алексеевскими. Сейчас вроде бы все спокойно, но раньше драки, и с поножовщиной, были привычным явлением.
– Да ты не напрягайся, – усмехнулся смотрящий. – Я к тебе претензий не имею. Хотя было, ходил я на вашу Южную Долю… Да, были дела, не соскучишься… Назад бы вернуть все, сначала бы все начать. Ну да ладно… По сто пятой, говоришь, сюда попал. Убил кого?
– В том-то и дело, что не убивал, – мотнул головой Карцев.
– Ты не думай, я не стукач, – благодушным тоном сказал Федор. – И никогда не был… Я человек правильный по жизни, не сомневайся…
– Да я ничего. Просто я, правда, не убивал. Подставили меня.
– Ну, подставы, конечно, бывают. Но очень-очень редко, поверь мне…
– Не знаю, как редко, но я не убивал. Уходил, она живая была.
– Кто, баба?
– Ну да.
– Жена?
– Ну нет…
– Любовница?
– Да нет. То есть вроде бы да. Ну, мы в первый раз тогда, вроде как начиналось у нас… Началось и сразу закончилось. С летальным для нее исходом. Задушили ее. Кто – не знаю.
– А валят на тебя?
– Ну да… Сначала опера насели, затем следователь к стенке припер. Пальчики мои везде, паспорт… Если б только это. Спал я с ней, все улики в ней остались… Следователь напирает. Ты, говорит, сначала изнасиловал ее, а потом задушил… Как будто я маньяк какой-то?..
– Изнасиловал, говоришь? – недобро как-то призадумался Федор.
– Ну нет, не было такого. Все по взаимному согласию.
– А задушил кто?
– Так говорю же, не знаю… Как будто кто-то нарочно меня подставил…
– А что, у кого-то интерес есть?
– Ну, не знаю.
– На воле чем занимался?
– Бизнес у меня свой. Мебелью торгую.
– Дорогая мебель?
– Да нет, эконом-класса.
– Нормально дело идет?
– Я бы сказал, шло.
Карцев чувствовал себя дураком. Не должен был он говорить, что занимается бизнесом. Федор может решить, что денег у него куры не клюют, предложит поделиться. Или еще, чего доброго, адрес разузнает, дружков своих с воли к жене зашлет…
– Что, без тебя никак? – спокойно, как о чем-то прозаическом, спросил смотрящий.
– Ну, без головы всегда тяжело.
– А что, компаньонов нет?
– Нет, сам с усам… Компаньоны – дело гиблое. Или подставят, или, что доброго, киллера наймут…
– Но ведь кто-то же подставил.
– Вот я и ломаю голову, кто…
– Ломай. Твои проблемы, твоя голова, тебе ее и ломать… Только смотри – сам не сломайся. Тюрьма – дело тонкое, но может очень поперек горла встать. Ты, я смотрю, мужик ничего. Шконку тебе определили, здесь и будешь кантоваться. К людям присматривайся, но в душу не лезь. Пустые разговоры здесь не жалуют. Язык не распускай и руки тоже. За свару – спрос. Если вдруг какая с кем проблема – обращаться ко мне, я буду решать вопрос. Если какие-то вопросы – тоже ко мне. Привет кому-то передать – тоже через меня… В нарды играешь? – меланхолично спросил Федор.
– Ну, так…
– Если «ну, так», то лучше не садись. Иван Сидорович у нас в этом плане – хищник, – смотрящий показал на горбоносого мужичка с челюстью пираньи. – Любого в «шеш-беш» порвет. Я сам знаток по этой части, но пару тысяч ему отдал. У нас тут только под интерес играют, такой закон…
– Я понимаю… Сам на деньги играл.
– Где, с кем?
– В бильярд. С друзьями иногда собираемся.
– Но у вас там, наверное, четко – деньги на кон и никаких гвоздей, – вспомнив запах свободы, растроганно улыбнулся Федор.
– Да, конечно…
– А у нас тут развести могут. Предложат на просто так сыграть, а «просто так» – это место, на котором ты сейчас сидишь. Должен понимать, что может быть, если проиграешь.
– Понимаю.
– У нас в хате такого беспредела нет. Да и Зося на этап ушел… Зося у нас по картам был спец. Пять тузов в одной колоде, ну ты понимаешь…
– Шулер?
– Не могу сказать, – нахмурился Федор. – За руку не ловил. Если бы поймал – убил, а так – никаких претензий. И слова плохого сказать не могу. Потому что жизнь у нас такая – за слово спросить могут, не сейчас, так когда-нибудь. Так что за базаром следи. И вообще гляди в оба… А с Иваном Сидоровичем за доску не садись… Кстати, на воле у тебя кто остался?
– Жена.
– Кабанчика заслать не обещала?
– Посылку?
– Ну вот, уже и осваиваешься, – поощрительно улыбнулся Федор. – Да, про посылку разговор.
– Будет посылка.
– Добре. Часть на общак положено, остальное себе. Но опять же, хата у нас небольшая, столуемся всем гуртом. Ну не все, но в общем…
Смотрящий указал на двух кавказцев, парня и пожилого мужчину.
– Ильхаз и Тагаз. Мужики они смирные, ведут себя, в общем, правильно, но за стол садятся после нас. Ты с ними лучше не связывайся, а то можешь не проснуться…
– Чего?
– Ильхаз, молодой, человека зарезал. Случайного прохожего. Тот его спьяну по матушке послал, а этот за нож… Тагаз вообще в авторитете, ну, среди своих. За что повязали, не скажу. Не дело о таких вещах говорить. Но я бы на твоем месте держался от них подальше…
– А этот… – Федор перевел взгляд на неряшливого толстячка в роговых очках, одна дужка была заменена резинкой из трусов. – Чума его кличут. Черт по жизни. С ним за стол никто не садится. Он хоть и не петух, но руки ему лучше не подавай, а то мало ли…
Чума занимал самую крайнюю возле сортира шконку. Постное выражение лица, безучастный взгляд. Как будто не было у него никакого интереса в этой жизни.
– Да, и еще. Если кто-то за столом – на дальний ходить нельзя, – сказал смотрящий, кивнув в сторону сортира. – Сходил на точку – убрал за собой и, главное, помыл руки. Нельзя с загаженными руками ходить, косяк это – и для тебя, и для того, к кому прикоснешься…
Федор долго рассказывал о порядках в камере. Говорил спокойно и обстоятельно. Карцев внимал каждому его слову. Нравился ему этот человек, и неспроста у него возникла уверенность, что с таким смотрящим он не пропадет.