В комнате светло. Уж десять часов. Лампадка потухла, и в углу у образов, где прежде было всего светлее, теперь наоборот – совсем темно стало. За дверью, в коридоре шумят, хлопают наружною дверью на блоке. Семен комнаты прибрал и стоит в коридоре, думает – снять ему из угла паутину, или до завтра оставить? Место не видное, уж давно висит там эта паутина, так уж еще-то один день, ништо ей провисеть, а то поди, полезай за ней, еще загремишь, господ разбудишь.
«Пущай уж до завтрева!» – думает Семен, ковыряя в носу грязным пальцем.
Впрочем, он каждый день так думает, и уже два месяца откладывает: до завтрева.
Кузьма носит дрова и раскладывает у печек, чтобы топить.
– Что ж ты, дьявол эдакий, ножищами-то своими покои пакостишь? – тихо шепчет Семен, глядя на цифру восемь, которую пролагают по полу мокрые и грязные сапоги Кузьмы.
– А ты вот поди, вылижи языком-то двор да лестницу, так я не буду пакостить, – тоже злобным шепотом ответствует Кузьма.
– Э-эх-ма! – грустно отзывается опять Семен. – Только слава, что, о люди, а как есть кабарда какая-то…
Кузьма молчит и отомщает на дровах, протискивая штук 26 в одну печь.
– Ну, тебя, лезь что ли, анафема! – шепотом уговаривает он огромное березовое полено.
Дверь на блоке зашумела. Няня воротилась от обедни и проходит в детскую.
– С именинником, матушка, – шепчет Семен.
– Спасибо! здравствуй, Кузьма. Не топи ты так, голубчик, нашу печку. Просто страсть вчера. Подойти нельзя – как огненная. Чтой-то вы дров господских не пожалеете. Ведь они не казенные, а на деньги покупаются!
Няня проходит в детскую.
– Здравствуй, няня! – кричит проснувшаяся Соня.
Няня снимает свою шубку и, повесив ее на гвоздь, целует Соню. Катя тоже проснулась и кричит.
– Няня, я не сплю. И меня поцелуй.
– Ну, поздравляю вас с именинником. Вот вам просвирки, на стол поставлю. Встанете, Богу помолитесь и съедите с чаем. А большую – это Ванюше, за его здоровье вынула: все-то он хворает, голубчик мой. Как взяли его от меня, так и хворает. А отчего? Разве Андрею так усмотреть за ребенком, как я усмотрю? Э-эх, право!
Задумавшаяся после поцелуя няни, Соня вдруг пришла в себя.
– Няня, какие у тебя холодные щеки!
– На дворе мороз, дружок.
– И нос холодный, – говорит Катя и таращит глазенки на няню. Ее удивило, как это нос холодный, а цветом ничего – такой же, как и всегда.
– Нос не холодный, а только щеки, – решает Соня.
– Нет, и нос, и нос, – громко настаивает Катя.
– Полноте, полноте. Еще не поднялись, а уж за спор. Стыд какой!
Соне стыдно, а Кате еще больше; она совсем насупилась и в угол скосилась. Это значит всегда, что ей очень совестно. Няня нарезывает хлеб ломтиками и устанавливает их в коридорной печке пред огнем. Чрез открытую в коридор дверь видно, как все ломти стоят хорошо, только с одним няня никак не может справиться, он все падает. Установив его, няня входит и начинает надевать Кате чулки. Эта дергает ногой и смеется.
– Не шали же. Дай надеть. Держи ножку прямее.
Катя все болтает ногой. Няня останавливается.
– И не стыдно тебе это делать? – говорит она. – Старуха няня из церкви пришла, еще не пила, не ела, а ты ее мучаешь. Стыдно! А я думала, что ты меня любишь, и еще просвирку тебе несла.
Катя стала серьезная.
– Не буду, няня, не буду больше. Не сердись, поцелуй.
Няня пошла в комнату к Ванюше и будит его.
Хорошенький, белокуренький мальчик 12-ти лет, бледный и худой, раскрывает свои большие синие глаза и, улыбаясь, протягивает руки к няне.
– Поздравляю тебя, мой дружок. Ненаглядный мой, милый.
И няня со слезами на глазах целует и ласкает головку Вани.
Ваня молча улыбается. Лицо у него всегда бледное, всегда грустное и всегда такое, как будто он о чем-нибудь задумался.
– Вставай, родной, и приходи чай пить.
– А Федя уж встал?
– Да. Он в гимназию ушел.
– Зачем же? Ведь ему позволил папа не ходить. Что же это!
– Сказал мне, что коли уж встал, так пойду. Уроки, замечу по книжкам… Вставай, мой родной.
– Зачем ты меня няня к обедне не разбудила?
– Ну, вот еще, дитятко, в кои-то веки выпадает тебе денек соснуть побольше, а я буду тебя будить! Итак, вишь, совсем хворый!.. Господь простит! Я Ему, Создателю, за тебя помолилась. Авось моя молитва дойдет… Помочь тебе одеться-то?
– Нет, няня, я сам… Ступай, я сейчас приду.
Няня кладет ему платье поближе и уходит. Ваня молча и тихо начинает одеваться и изредка поглядывает на пустую кровать брата.
«Зачем он ушел!» – думает Ваня.
Девочки при помощи Марьи умываются.
– Няня, я чистая! – говорит Катя, утираясь полотенцем.
– И я чистая, и я чистая, – поет Соня, перебравшись с кровати на нянин сундук и прыгая по нем в одной рубашке.
– Полно ты шалить, востроглазая! Смотри, самовар уйдет, без чаю останемся, – замечает няня.
Но Соня все прыгает по сундуку.
– Сюда, сюда, пожалуйте, батюшка! – говорит Марья за дверями. – Барышня здесь шалит. Возьмите ее, батюшка, в мешок к себе, никакого сладу нету.
– Слышишь ты, шалунья, – шепчет няня. – Вот идет уж сюда. Перестань скорее!
Соня живо перепрыгивает на постель и, прячась за подушку, выглядывает оттуда на дверь.
– Няня, не буду. Няня!
– Ступайте своей дорогой. Бог с вами, – говорит няня громче. – Нам вас не надо, у нас дети умницы, никогда не шалят. Уходите, батюшка, Бог с вами.
Няня начинает одевать Соню. Какая она вдруг послушная сделалась. Катя между тем уже молится перед образами. Сначала читает вслух: «Отче наш», потом «Богородицу» и вдруг останавливается. Она всегда и уже давно произносит в одно слово деворадуйся и теперь вдруг не поняв, хочет узнать, что она говорит.
– Няня!
– Что?
– Что такое: деворадоваться?
– Как так?
– Да ведь говорится: Богородица деворадуйся.
– Ну да!
– Так что же такое: деворадоваться?
– Полно шалить. Грех какой! Богу молишься и шалишь.
– Я ей-Богу не понимаю, няня. Я не шалю.
– Ну, кончай, после скажу! Как ты столько лет молишься, и не спросишь? Ну, кончай уж прежде.
– Ангел хранитель, сохрани и помилуй рабу Божию Екатерину, – продолжает Катя. – Господи, помилуй мамашу и папашу. Господи, помилуй бабушку. Господи, помилуй тетю Надю, тетю Варю и дядю Митю. Господи, помилуй Ваню, Федю и Соню. Господи, помилуй няню. Господи, упокой дедушку и тетю Любу. Господи, помилуй Марью и всех православных христиан. Няня! Все? – добавляет Катя, стоя на коленках.
– Ну все, поцелуй меня, – говорит няня.
Катя подходит к столу.
– Няня, сегодня мне на твоем кресле чай пить! – вдруг отзывается Соня. – Катя вчера сидела.
– Тебе, тебе. Помолись Богу и иди.
– А я завтра сяду на кресло, – говорит Катя, завистливо косясь на нянино кресло и усаживаясь на простом стуле. Они обе уже года два садятся поутру на это кресло по очереди, и все главные ссоры происходят из-за него, так что няня грозится, что никого никогда не посадит на свое кресло, а всегда будет сама на нем чай пить. Но сестры знают, что няня этого не сделает. Няня только на словах – строгая.