Слобод – 5 – Стрелецкая, Кузнецкая, Пушкарская, Инвалиды, Подмонастырная. Все 5 мкнут к Тяпкатани, городу, с разных концов, и облицовывают его рощами, лесками, полями, жильём, бытьём.
Кто их народ? Разные люди: тут мужики, там монахи, здесь цыгане, в Кузнецах – кузни, кузнецы, в Стрельцах – барышники1, лошадники, коновалы2, городовишки3; в Инвалидах – чортешто, так, барахло, смесь спеси с дермом – и везде впиханы половые из разных заведениев: Стуржиных-братьев, Ефимлазрыча4 и знаменитого на весь Тяпкатань Чудилинского трахтира, ресторации, австерии-истерии – и кабака, знаменитого и в истории: Тургенев описал. Ррракальон5 то там кричали и гусары-ремонтёры-лошадники6 там кутили. Очень знаменитое заведение!
Если смотреть по реестру, поистовому, то надо начать с Подмонастырной7, потому что монастырь был первей города, кончить Инвалидами, потому что их заселили барахлом после разных воин8.
Ребёнком тудой ходил и играл с ребятами слободскими автор этой хроники-летописи, по старомодному означить: романа. Ребёнком, чувствительней сейсмографа, отмечал и рели9, качели, их плавный раскач, короткий плыв в эфире, на манер летатлинского аппарата10, крыльев холопа11, стифенсоновского паровоза в эфире12, в воздушке пасхальном, красною горкой. Печатлел кулачки13 на выгоне, бой кулаков железных до крови до смерти до убою – и авангард зачинщиков-провокаторёнков-мальчишек, зудящих шумной орущей зудой: а нудай! а нудай! Иээххх, ддай, ддай!! В слободах крестил тринадцатьлетним кумом, почётным чудным ВасилискИванча наследником, шемашедшим Тимкой, учёным, чёрт! подлец! ррракальон!! мальчонкой-начётчиком14: апостола с шестипсалмием15 читал, дьяволёнок, проемназистом-первоклассником16 у себя в черкви, Казанской, старособоре17.
В слободах и вторые любови вбились в сердце и мозг; в слободах и первые жертвы венерке были даны за трёшники и безтрёшников с почётом. В слободы был сдан лошачёк Ирой, рыжей масти, сдан Ваське-любимцу, наперстнику и лиходею, абы хотел быть наследником додома и всего, но жестоко отжёгся – и сгинул.
В слободы хаживал сам Василиск, собственной фигуркой, к Венерке, а импресарцем был тот же Васька; в слободах был округ и облицовка центра, пупа, Тяпкатани; слободы были бытием, определяющим сознание, классовое осознание Тяпкатани, центра, пупа, уезда. Итак, сначала Подмонастырская. Тут испрежде хозяином был монастырь, в подмонастырной селились монасьи жонки: крутосольный засол крепких, тугих, остроукропных огурцов.
После хозяином стало Волостное: возглав – старшина, Хренок, члены – Малакков (династия старой гвардии ямщиков) Кобельков, Плядушкин, Матершинин и писарь Фирст, поштишто Фюрст, князь, до того важен, смышлён и хитер, прямо Виттьте18, а то и сам Протопопов19, премиерминистр. Члены – это один, как говоритца, важнецкий ямщик, другие – кто землицей, кто огородами, кто арендацией припеваючи жили, оборачиваясь. Словом, кулачки. А старшина – старичонка, пердун и матершинник, а по профессии – барахло, дикой, купец в мелочишках. – Султан в заднице дробь!
Владели Подмонастырной варяги волостного – а просвещали подмонастырным ж, трёхклассным-церковно-приходским училишшем, где учителем был Петрыоныч20, семинарист, увалень вроде Сельвинского Ильи Львовича, поета и арктикопутеиста – обломова21, но знающий и начитанный мужик, эдак со слегка бухаринским уклонцем22, которого тогда ещё и не было, впред значит дано! Медвежея повадка: тяжёл и всеволосат.
В помочь шла с ним, рядком, учительша Раз’давайкина, Фаина Селиванна; раз ли она давала или несколько раз, но давала в жизни изрядно качеством дая.
Собой – аблимант, тиха-то, плавна, но изюминка затыкала её большая и от этого было внутри брожение – на ять. Тихо блажная, ни и блаженно ярая, по специальности: бабблаженство.
Учила неплохо, ребят любила и не баловалась с подростками, а также и с учителем: ни. А тёр её груди и мял итакдалее инодиакон Гавриил, а жизнь её была – гаврилиадой23. – Гаврилкино ложе, поддиаконская подстилка!! ругали её жонки – и ненавидели!! была первач!! Регентом ребячьего хора был свешник-безбородый-скопец, отец Паникадил. Чортешто, разве в святцах такое есть? И ребята просвещались на все сто, а то сто ноль, всю тысчу!
Из слободы, стрельцов, вышли выпихнуты, выдвиженцы24, дети незамужних девиц, Толстеньков Онис, Вокаров25 Апросиньин, Федюньчиков Ванька. Политики, иемназистами, стюдентами бога не боялись, царя не чтили, читали Толстого граха, Карлумарксу26 и Кавутсково27. И Баркова28 полное собра сочинении: бибредкость. Потом буянили в ниверситете. Потом прокламацие29 разводили. Потом их развозили по провинциям-городам, где под надзором полиции били баклушинские ничево. Потом, по ликвидации дела, попропадали в центрах. Помнитца, попомнитца, о новине30, о золотом хлебе в слободах, в Стрельцах. Там жили и жили как б остаточки давишних стрельцов: городовые – старший Точкарёв, прямо кошкина башка – особенно башка, особенно, особенно в глазах, в ушах – хитрюшшая мордофонья! У младшего городовули, Спарычова, была тоже, очень миловидная, жонка, славная – и швеила. У ней был сын Мишка, сверстник автора31. Он и был сверстником Тимки Чудилина, емназиста. А у Тимки-емназиста послеприготовишки, первоклассника, была нянька Марфникитишна, под столет, с шишкой седой поверх волос, сама была крепостная, а сын, Вегор, – от барина выблядок. Ну она и давала заработать жонке Спарычова, Анисьвасильвне Миловидной – и ничего подобного насчёт городовихи, прямо была душа: проста. Ну и платья няньке шила и хурду бурду, вроде тёплых штанов. Ну и была у них землишка, дведесятины, и огород, сеяли хлеб. Вот когда его собирали в снопы, молотили и смололи зерно, был золотистый хлеб, его и ели, подчавк, подвсхлип губ, с умилением и со щами.
В-в-вввкусно! Зам-м-мечательно! Аблимант, ничего что у городовишки. Во-первых, он был молодой, мужик слободской был, а, во-вторых, и в полиции то так – барахлил ни взяток ни пяток, так – ни богу, ни чорту, нисвечка, никочерга, га, га! Ничево, не зазорно.
И ещщё была также любовь у Тимки. Любовь, любовь юбошная32, и Елена, Еленка, была прислугой у Шьевского33. Шьевский Михалганганыч, был бокалейщик через дорогу: щеколад, кофий, кофий-цыкории и бонбы серебленые, а под серебром – коричневое тёмное, Ейнем34 делал здорово – сладко, падко и лапко, и ничеподобного с теперешним гитлеровским коричневьём35 и нини; то, ейнемские, – францюзская коричневь.
Еленка была из тех самых Стрельцов, дом имели неотчий, мамаки и сестра посудомойкой работала в складе Чудилина, Василиска: у ней была мать и две сестрёньки, Волька и Палагвея. Волька была хооолодная как мышь, а Полинка была замужем за половым Чудилинским, старшим ффэциянтом, Ванса́харычем, служившим в австерии-истерии-расторгане. Эдак дак! Звали её Полинвасильна. Эдак дак, да так – и выскочила в замужество Еленка, Еленвасильвна, отдавали её, заприданили – и предали (продали). Мужем нарекли мужика-отходника Иеремию, кислого психостеника и побродягу (всё на сторону). А была раскрасива Еленка: полна, не то, иль дородна, стройна, высока, глаза серые с поволоклой36 и сс-содержанием!! Ей богу, содержание было при форме и с формой вместях; значит – была и реалистична-социальна.
Вспомнится памяти девишник в Стрельцах – все девки, а из мужчин – Чудилин Тимка, да кондитер Питербургской – Симеон, сам из Стрельцов, брат – половым у Чудилина, а сестра тож мыла бутылки у Чудилина в складе.
Вспомнится памяти чистая длинная горница в избе, гостевая парадная. Две молоньи-лампы37 и стеарин пылает с багровом нагаром. Стол бранно убран. На нём – заедка, орех лесной, свой, волоцкий, мериканский, фисташек, миндаль и грецкий фундук. Всё от хозяина Шьевского (он и приданил Еленку и было за что). Питьи: цытро, мёд, пиво – и наливки: вишневая и нежинская. Брага из Хорошовки38: там уж делали!! Брага и кормилицы, мамки и малина, вот экспорт Хорошовский. Вотка-белоголовка, всё от Чудилина, ничего от Стуржиных: ещоб! Музыка: грамахвон, монарх39, две гармоньи: трёхрядка и невская – и жилейки. Ещё гребешки с папиросной бумагой: через. Музыканты – бабы-девки, искусницы на всё. И два почётных единственных гостя из мужчинов: Тимка и Симеон. Чудилинский-наследник в модном сертуке чёрного крепу, елецкого шитья, с реверами40 муар-антик-аблимант41, побортам. Белый жилет крахмал, воротнички Воскорвуаль42 и галстук от Мюрмелиза43: чёрной проседью, рыгант44. Симеон – в визитке, галстух – бабочкой, воротнички ден-ди черезвычайного полотна из Парижу! Брюки – вполос с растворотом на низу́. Жилет из чёртовой кожи замши аль крокодильной, тожь из Парижу! Духи – «Трепет ящщирицы»!!! аткинсон45 из-за границы! Картинка и всё! Причёсан – алакапуль46, а Тимка – прямой пробор от лбу до затылку (Симеон пробирал!). Духи – «Явайская гитара» и ещщё всемесь, не разберёшь што. Оба – с пукетами и с конфетами: Тимка – из олеандров, пунец, а Симеон – из Чулковских роз: розовых белых и крем-пойдём-со мной, антик! И по три фунта конфет на стол: набор парисский и глаузированные овощи арбуз-дыня и тыква с райскими яблочками!!!
Напротив двора-входа, у стены, приданый сундук, на нём – постель атласная голубая, с горой подушек холмом подушечным гагачья и заячьего! На верху – думка. В углу треекратное зеркало: и туда и суда и как хошь. Новость! Всё Михалсворганыч выдал щедро. Чего не пели, что не плясали и танцевали девки. Лянсья47, полькю, матлот48, кадрыл, черташ49! И шенконь50, такой танец.
Девки:
Заплетайсь, плетень, заплетайсь!
Вокруг Ленушки, Илены, заплетайси!
Вокруг липушки д’ лапушки-берёзышки моей!
Дуб э’ надуб – люб я ей
Дуб э’ наддуб, любушки д’ моей!!!
Пляс:
Топ-топ-топ; туп-туп, дрзгдада!
Топ, топ, топ – хлоп-хлоп-Гаддада!!
Музыка:
Ганадыр-ганаддыр, гана-гана-гана-ыыы-и-и-и-ии!
Гребёнки:
Взгг-жжишшиггг-гргррржж-жзззи-и-ии
Таз:
Дззз – даннн – дзззаннд – дггдан
Танец:
Кадрыль. Дережирует Симеон:
– Аваньсе! нач-чинайте, Поль, Оль, Валь, Галь!! – Э-туаль – звёздочка! Тихвасильч, Тимочьк! Иеленка! Шьен-син! Конс-оме, аннарррье! Рре-куле! Ррреноме!51
Нни-иинетак! Вваль, Поль, Галь, суды – а выс Оль, Иеленн, Тимчкь – туды! Текс! Теперь – вальц в три тем-па! и фини.
Девки – в восторге! Симеон, Тимка – в ореоле славы и молодости, как колумбы52.
Потм, русской трепашной плыв53, длинный, важный, неподвижный с каменноличьем – дали девки в тот девий вечер.
Набесившись, устали, сели, раздвинув ноги, подтапырив руки в бедра, сели сиднем – отдохнуть. И аааааээээиххкга-а зевок, и <нрзб.> во все глотки – спать. Спать; спать остались в подевишник в ночёвку с девками, Тимка, Симеон. На полу – ряд девок, меж них градские, двое мущин; на сундуке воздвиглась, как на амвоне стала, легла печальная Еленка.
Пфф, пффф, закурился лёгкий францусский табачёк. Табачёк в папироске курится, с кем кнегиньке в ночурке амуриться, пфф, пфф-аф, фууу!
Заломились, как две белых берёзы, руки за голову, за волосы – в потолок вошли глазуньки, пфф…пфффу-упф. Кур да дым, зор54 да в горе, спите гости, грейте наплясавшиеся-настучавшиеся кости.
Ахх, ночка тёмная, д’ не боюся! Тимка лёг, был, к Вольке ды отпрянул – брысь! – лёд-девка, покойничька. Бр, вр, гррр…ддд-др. Лёг, был, к Полинке – та тумак ему в башку! – Ттыы! чего? Мужняя-я, де ишшо Вансахарыч узнаить, свой служащий – и в щщи зелья те и подсыпиет. От! Нук!
А к Малаккинской Ольге подкотился Симеон – гм! да уснул сразу тутж. Она т’ б’ с удовольствием, а питерец маху задал, спит, оскалив сахарный ряд.
Жж… о–а!! А во сне бормочет, как кочет: ррр-е-ккк юсе! анн…хррр…айе-хррр…мм-агм.
Слышит Тимка:
– Папиросс… кхатитя? (от Еленки)
– Я-аа? Я-аа, счассс… – услышал Тимка глас-зозыв, сердце ёкнуло, – вдруг полюбил Тимка невесту-кнегиньку-Еленку – и полез тихо на сундук.
На сундуке:
– Держить … кручёночку-папиросочку55 – Черрркк! огонёчек замечательный твой, папироска-пре́дмет мой нежный, покуритя, друк мятежный56-нате! Пф…пфф…оххх…а-а —
Ша!
Вздох да шлёп, чмок да ах. Оххх-а-а-а – а гггдд.
Ш-ш-ш-шт-тш-шш-шишш-шшш. Шиш-шшшш – то не понятные слова шептались Тимочкими горькими солеными губами. Недобранные со свету миру песни. Данные матерью. Уши невесты не вяли, а были открыты до верх. Она слышала, он шептал (вечная история).
Так загорелась в девишник почтидевья любовь Тимки к Еленке. В тую ночь так и неизвестно: вплатную легли друг на друга, или шла интелигенская канитель в сухую, сухой трепёшь. Умственный никчём, трёпот-трёп-очкосамовтирательство, безсути ярчайшей были (бытия). А, гм, встал, спозаране, Тима, взросло счастлив, горд, прям. Вышел вон – итти домой. У входа – Сруша, в красной рубахе, как ночь грязной-черной – сидит-ревёт-бормочет дичь. Шемашедшая-юродивая-ужастная. Вшивая, бр. Смердящая, тьфу. Обстрижена подмашинку. Так встрел его день, а он Сруши боялся. Он её, прямо, бегал. Он верил сердцем и умом, что Сруша может смерть проречь!! И боялся, бегал, говорили: шибко трусил. Сруша его и не подобрала на глаз. Сруша обрыдывала Еленкину долю, она знала, что её замужем ждёт: гроп.
Около слобод вились-нежились ещё 4 типа: Терентий-рыжий; Гром-пророк; – дурачёк ракитинский57 мельников Горка – и ракитинский немой. Немой был убивец, отпущщеник, высокий как колокольня без колоколов58. Терентий был весь в волосах, носил ржавую чепь на голье, и крест мало в полпуда с гаком весу. Горка, мельницын сын, не мельницы, а мельника, понятно, имел огромадный мужской знак и был худ, как шкилет. Собирал куски, а отец был богатый ракитинский кулак из первых сортов.
Гром-пророк был дурак грохочущий басом, как дроги по булыжнику за першероном59. Проклинатель и обличитель. Все четверо ходили в предвещателях-пророчках (вроде московско-воронежского Зубакина60) и были лодыри на ять с фитой.
Вопче-ж, – слободы были кольцом-облицовкой-округа, защиткой града Тяпкатани. Вопще – их мужики, хоть и слобожане, слободные гжане, – да рабья кость и нутрь, это вправду уж.
Воопще, ничего, – после девятсот пятого и там накал был, воолненье шло – и вышло какб веред61 багровый: бунтом, под холерную как б причину. Здорово нагрета была холка и хвост пришит всем, – и переводителю Козикову62, мальчишке-поганцу, и – исправнику с помочником и кварталам-околодкам и стражникам: всех поимали слобогжане (слободные гжане!) да перевязали проволокой, да отмазали дёгтем с глинкой, да в гавне и выкупали – до волос. И были две бани – в одной мылись страдальцы-власти, а потом – другая, кровавая, рыжая, от нагаек и бития кулаками и резинами слобогжан. Полсотни – в тот свет, а полтысчи на этом прогулялись изрядно отдалённо. Трое отроков – Толстиков, Оня, – Вакаров Серёжа, да Федюньчиков Ваня, держали долго связь с бунтарями с революцинерами нашими. Прокламации. Массовки. Маёввки в росчах, лесках, лесищщах на тяпкатанской горке. Потом Земечужников-грахь63 был расчитан из жисти вчистую: гвоздь в сердце вколотили, шестидюймовку, помер тутж старик и напустил в штаны при конце: так видно, боль дошла, страх, ужасть.
Пот’м, рядом, торговали офенями64, служащими половыми, писарями, отходниками65 граждане слобод. Маклаками66. Барышниками-лошадниками. Были кустари-плотнички, кузнечьки, горшошнички. Дермочисты, трубовычисты. Было блядьё в Подмонастырной для монасей и всех граждан: вхот черверть Чудилинской хутьбы67 красноголовной и рупь серебром.
Словом – словом ещщо вернёмся к слободам, слобогжанем, слободным гжанам, айда, да! да айда, ддда-а!!68
Слобод – 5: Подмонастырная + Кузнецы,
Стрельцы + Пушкары + Инвалиды. Росч
и лесов при них – по числу: пять.
Сады, огороды, земля пахотная и
луговая. Дон-река – обчая.