8

Я знаю, жизнь отвратительна. И знал, что остров Бейнбридж не похож на Кедровую бухту. Я жду паром, а у парня передо мной на голове идиотская вязаная шапочка – не иначе как чей-то подарок – и на носу солнечные очки в желтой оправе. Тут же мельтешит его сын – копия Форти, только без конца шмыгающая носом, а рядом стоит его жена, которая наверняка и связала ту идиотскую шапочку и соврала мужу, что желтый ему к лицу. Она в пуховике, нюхает с недовольной физиономией свой кофе (молоко-то небось растительное), и они вместе, а я один, и это абсурд.

Впрочем, одиночеству скоро конец, так ведь? Так.

Я сажусь на десятичасовой паром, чтобы добраться до Сиэтла раньше вас, проявляя некоторую настойчивость, – аккуратнее, Джозеф. Хочу сбежать от навязчивой семейки, которая не моя, и перехожу на левую часть палубы, оказываясь в толпе юристов на пенсии, мечтающих о том, чтобы сосед испортил им лужайку, ведь тогда будет чем заняться. Да, народ тут душевнейший. Если в свой день рождения заглянешь в полицейский участок, то получишь бесплатный пончик, даже не предъявляя паспорт, зато двадцать пять тысяч жителей едят свеклу, выращенную местными фермерами, и ездят на пароме в Сиэтл, образуя небольшие стайки челночников. Дебби Макомбер мне посочувствовала бы: я один в субботу, среди зануд, рассуждающих о футболе. У меня своей стайки нет, но скоро появится, ведь я на пароме, и это прогресс; я надеваю наушники и поднимаюсь по лестнице, перешагивая через две ступеньки, на залитую солнцем верхнюю палубу. Свежий воздух мне помогает. Море тоже помогает, особенно вдали от бурной пены Малибу, и я сажусь на скамейку, но взгляд упирается в настенные часы, на которых висит лист бумаги с надписью «Мы сломаны».

Нахожу другую скамейку – нельзя падать духом в такой важный для нас день, Мэри Кей. Я не собираюсь мешать вам с дочерью или тебя «преследовать». Мой план прост. Сначала посвящу немного времени себе, позволю вам побыть вдвоем, не выпуская вас из виду; когда пойму, что вы друг от друга устали, я «случайно» с вами столкнусь – «Джо! Какой приятный сюрприз!» – и мы вернемся на остров вместе. Потом поужинаем у меня дома. Я купил стейки из лосося, и они точно не перемерзшие, как у тебя. До Дня благодарения еще пять дней – достаточно, чтобы отменить поездку в Финикс, а именно так ты и поступишь, как только поймешь: ты можешь встречаться со мной и оставаться хорошей матерью.

Я иду на корму к другому ряду скамеек и застегиваю куртку. Сейчас не очень холодно, но и жары тоже не предвидится; и я снимаю наушники, потому что здесь люди такие же одинокие и тактичные, как я сам. Никто не заставит соседа слушать телефонный разговор о суматошной и скучной жизни, а я не могу выбросить из головы те часы.

Мы сломаны…

Я проверяю «Инстаграм» Лав – нервничаю! – а там Форти кусает свою няню Трессу, которая заявляет, что мой сын похож на Адама, мать его, Левина[12], а Лав смеется, хотя тут не до смеха, и я ничего не могу поделать. Удаляю приложение ко всем чертям, кладу телефон в карман – и вдруг замираю. Моргаю. Хотел бы я так же легко удалить свое тело, потому что… Какого лешего, Мэри Кей?

Ты здесь. Вы с Номи сейчас на этом пароме, моем пароме, на который вы никак не должны были попасть. Вы в десяти метрах от меня, стоите, опершись на перила, и я срываюсь со скамейки, бегу в центр палубы, хватаю оставленную кем-то газету, чувствуя стук сердца в висках.

Успокойся, Джо. Всё как вчера. Если ты меня заметишь, ничего страшного не случится. Все нормально. Люди порой ездят в Сиэтл, а я – один из людей. Отгибаю верхний угол газеты; в этот момент тот, кто управляет паромом, решает отплыть от берега, и вот мы в пути.

Из огромной, бездонной сумки ты вынимаешь флисовую шапочку и предлагаешь ее Сурикате; та отказывается. Я вас не слышу, но вижу, как ты поднимаешь руки к небу – мол, господи, помоги, – Суриката дуется и смотрит на горизонт. Вам обеим сейчас нелегко, а я вчера посмотрел серию «Девочек Гилмор». Героини в такие моменты нуждались в помощи Люка, и мне, может быть, стоит просто подойти к вам и спасти субботнее утро… Я проигрываю эту сценку в голове.

Джо, это ты?

Ого! Мэри Кей, вот так сюрприз! Не хочешь потрахаться в туалете?

Знаю. Это слишком. Да еще Суриката может проболтаться, что вчера рассказала мне о вашем ритуале. Думай, Джо, думай… Если б ты меня заметила, то подошла бы поздороваться. Так поступают друзья. Значит, моя маскировка еще работает, и ты меня не видишь (да здравствуют бумажные газеты!), а Суриката вдруг наклоняется над перилами.

– Хватит! – кричит она. – Если не отстанешь от меня, я спрыгну, клянусь!

Ты отвечаешь ей, что это не смешно, она вопит, чтобы ты перестала над ней трястись, и я умиляюсь; я люблю нашу семью. И тут какой-то болван в футболке топает по лестнице и влезает в кадр, а Номи показывает на этого болвана так, будто его знает.

– Посмотри на папу, – говорит она. – Он вообще в шортах и футболке.

Папа – это айсберг, которого быть не должно. Папа ушел. Папы нет в твоем «Инстаграме», Номи никогда не произносила слово «папа», а наш корабль уходит под воду. Быстро.

– Привет, Фил, – говоришь ты. – Муж года, не попросишь ли дочь надеть шапку?

У папы даже имя есть – Фил, а я – Леонардо[13] в ледяной воде, я обречен замерзнуть насмерть рядом с нашим кораблем. Мужчина, которого ты зовешь мужем (надеюсь, я сплю), успокаивает тебя, а наш корабль тонет, и мы тонем, а этот Фил выглядит как солист рок-н-ролльной группы, и вы женаты. Мертвы.

Нет, Мэри Кей. Нет!

У тебя нет мужа (хотя он есть), и это не настоящий муж (хотя он настоящий), и он не Эдди Веддер, сейчас не девяносто седьмой, – так почему он сидит там, задрав ноги в «Мартенсах», вытирает потные ладони о футболку с «Мазер лав боун»[14] и диктует черт знает что своему телефону? Он клюет тебя в щеку, и ты позволяешь ему себя поцеловать, – и бальный зал на корабле затоплен. Ты касаешься его лица… и ломаешь каждую кость в моем теле, извлекая из сумки свитер.

Он не возьмет свитер, иначе я не переживу. Не переживу.

Женаты. Мертвы.

Вы, наверное, держите меня за дурака. Ни один «нафталин» не упомянул, и Меланда не обмолвилась, и Шеймус не сказал, и ваша маленькая стайка – сборище подлых лжецов, но я получил по заслугам, мистер Хороший Парень; нечего было надеяться, что чужаки выложат всю правду о тех, кого я люблю. Ты замужем. На самом деле. Он ноет о вашей поездке в Финикс, он спит с тобой в одной постели, и мы сегодня не сможем повеселиться как семья, ведь твоя гребаная семья – это он. Не я.

Женаты. Мертвы.

Он держит пакет с чипсами, Номи хлопает в ладоши, а я фотографирую этого ублюдка – на ноге у него татуировка, надпись черными буквами: «Сакрифил». Я помню такую группу, одну из многих в девяностые, которые «не-совсем-“Нирвана”», но КАКОГО ЧЕРТА Я НЕ «ПОГУГЛИЛ» ТЕБЯ В ПЕРВЫЙ ЖЕ ДЕНЬ?

Твой муж – фанат-переросток в грязных шортах-карго, с дурацкими татуировками и огромным пакетом чипсов – возник словно третьесортный фокусник (ненавижу фокусы, и его ненавижу, а хуже всего то, что теперь я ненавижу тебя, Мэри Кей). Ты мне солгала. Тебе нужны чипсы от Фила, ты машешь ему, и я вспоминаю туалет в пабе, где ты была моей, где ты меня целовала. Он кидает тебе чипсы, и ты ловишь пакет, словно букетик невесты на свадебном банкете.

Женаты. Мертвы.

Вот почему ты сбежала, вот почему мы захлебываемся под водой, и Номи кричит во все горло:

– Папа! Иди сюда, посмотри!

Твой муж – айсберг, и я больше не вынесу. Всю жизнь одно и то же. Все, что должно мне принадлежать, у меня отняли. Потеряв сына, я старался быть порядочным. Хорошим. Пытался забыть все стихи Шела Силверстайна, выученные наизусть за время заключения, пока думал, что стану отцом, – а теперь ты делаешь то же самое. Ты украла мой шанс на семью, и я не могу простить тебя, как не могу забыть долбаные стихи. Ты использовала меня, Мэри Кей. Лав украла моего сына, но ты украла мое достоинство, мое самоуважение, и надо было мне влезть в твой дом еще в день знакомства.

Теперь все встало на свои места. Тогда в кафе ты не подтрунивала надо мной. Ты нанесла упреждающий удар, верно? Опасалась, как бы кто-то из друзей не проболтался о твоем муже. Вот почему ты так воровато оглядывалась во время нашего свидания в пабе. Боялась, что нас застукают. Ты – коварная женщина. Не носишь обручальное кольцо и при этом критикуешь свою мать за симуляцию развода – а отношения с Филом ты как, черт тебя дери, называешь?

Тебя не смущает, что муж вырядился в подростка, – видимо, кормильцем считаешься ты; ну и ладно. Я никогда не спрашивал напрямую, замужем ли ты, но лишь потому, что ты мой начальник. Ну ладно, с твоей стороны было бы самонадеянно объявить мимоходом о своем семейном положении (а вот мужу книга Лизы Таддео понравилась!) – это явно не в твоем стиле. Впрочем, кого мы, черт возьми, обманываем?

Твой муж книгу Лизы Таддео никогда даже в руки не взял бы. Вряд ли он читает хотя бы новости. Знаешь, а ведь ты права, Мэри Кей. Мы видим лишь то, что хотим видеть, а я кое-чего видеть не хотел. Так же, как не хотел верить, что Лав способна украсть моего ребенка.

Вцепляюсь в ограждение. Нет, корабль еще не затонул. Да, ты замужем, но будь твой брак счастливым, ты бы ко мне так не тянулась. Я еще могу нас спасти. Я ищу тебя в интернете (это следовало сделать еще пару недель назад) – и вот ты, Мэри Кей Димарко и… О боже, нет. Твой муж не фанат этой дурацкой группы. Он вокалист этой дурацкой группы, и даже «Гугл» знает его имя, потому что Фил Димарко – тот самый парень, который спел ту самую песню.

Ты акула в моей акуле, ты мой второй ряд зубов, я за тебя умереть готов.

Умереть готов сейчас только я, потому что ты красуешься на обложке альбома, и мы с тобой тонем, наш корабль идет ко дну. Это твои ноги в черных колготках, и я не знаю более шокирующих разоблачений. Он – папа! Он – муж! Он бывшая рок-звезда!

Пристань все ближе, и я не боюсь твоего мужа. Ты была его музой, а не моей. Я уважаю тебя как личность. Ну ладно, когда-то он отхватил крошечный кусочек известности, но сейчас его можно загадывать на «Кто хочет стать миллионером?», и никто не ответит на такой вопрос. И лучше я буду твоим «рабочим» мужем, чем таким, о котором тебе в компании даже и упомянуть стыдно.

Он подходит к тебе и обнимает, и снова ко мне подступает ледяная вода, однако я буду сопротивляться. Я не замерзну насмерть. Ты говоришь ему надеть свитер (как похоже на тебя), и моя голова вот-вот взорвется. Женаты. Мертвы. Как долго ты планировала водить меня за нос, Мэри Кей?

Паром замедляет ход, а ты роешься в сумке; держу пари, ты поступила со мной так не от хорошей жизни. Номи стала для тебя единственным «большим подарком» судьбы, и до моего появления ты жила лишь ради дочери. Ты вышла замуж за музыканта – уверен, поначалу ты его даже любила. Тебе нравилось дарить ему вдохновение, быть в центре внимания (все-таки твои ноги оказались на обложке музыкального альбома) – но все меняется. Ты так и не поняла, почему твоя мать не бросила отца. Рассуждаешь о фиктивных разводах. Вот почему ты остаешься в клетке с Филом. Ты не знаешь, как бросить эту крысу.

Никто из твоего семейства не голоден, а ты все равно шаришь рукой в сумке. Вдруг вынимаешь книгу Ани Кац – которую рекомендовал тебе я! – и замираешь. Думаешь обо мне. Хочешь меня. Потом засовываешь книгу обратно в сумку, а я чувствую вину за то, что ты, наверное, постоянно беспокоишься, как бы книга не выпала из сумки, как бы я не узнал о тебе правду, как бы Фил не пронюхал обо мне.

– Эмми, ну хватит уже, – стонет твоя крыса. – Никто не умирает с голоду.

– Погоди, – отвечаешь ты. – Я знаю, у меня есть шоколадка. Она где-то здесь.

Мы с тобой одинаковые, правда? Жертвуем своими чувствами и желаниями ради любимых. Суриката раздражена – «да проехали, мам!», а Фил безразличен – «Эм, я пообедаю с Фредди». А ты продолжаешь искать, полная решимости позаботиться о семье, наконец поиски увенчались успехом, и ты размахиваешь в воздухе батончиком «Марс».

– Нашла!

Невозможно не влюбиться в тебя сейчас, когда на твоем лице чистая радость победы. Ты разрываешь обертку шоколадки, которая действительно была в сумке, и ты – женщина, придумавшая бордель «Сочувствие». Ты беспокоишься обо всех, включая мужа-крысу. Ты разламываешь батончик пополам, и я люблю тебя за каждую мелочь, за удовольствие, с которым ты даришь удовольствие другим. Впрочем, между беззаветной преданностью и самоуничижением весьма тонкая грань: ты отдаешь половину шоколадки Номи, вторую половину Филу, а что остается тебе?

Мы причаливаем, я держусь в стороне и пропускаю вас вперед; вы направляетесь к мосту в сторону города, а я медленно спускаюсь по трапу. Вижу, как Фил машет на прощание вам с Сурикатой; конечно, эта крыса цепляется за тебя (ну а кто смог бы с тобой расстаться?), и ты не в состоянии его бросить. Он безмерно жалок, надевая шорты, чтобы демонстрировать татуировку с названием собственной группы. Ты остаешься с ним, иначе Фил потерпел бы фиаско не только в качестве рок-звезды, но и мужа.

А я такого не ожидал.

Переехав сюда, я размяк, старался быть хорошим, как будто возможно всегда вести себя хорошо. Жизнь – сложная штука. Мораль еще сложнее. Если б не нарушил правила, едва ли я бы вообще здесь оказался.

Меня заносит в ресторан, явно рассчитанный на туристов (вот почему я предпочитаю жить в маленьком городе), я заказываю чашку кофе и берусь за дело. Закат славы у группы твоего муженька случился давно, однако он «работает» по ночам, ведя собственное радиошоу под названием «БлюзоФилия» (тьфу!), и коль уж он не спит ночами, не сомневаюсь, что секса у вас тоже давно не было.

На самом деле он нисколько о тебе не заботится. Живет ради своих фанатов – они зовут себя филистимлянами – и призывает эту кучку жалких неудачников ждать возвращения группы «Сакрифил». Наш мир – отстой (у Фила есть фанаты), и твоя жизнь – отстой (у Фила есть ты), хотя в закрытом помещении, наедине с собой, я не так уж сильно страдаю. Я рад, что правда всплыла на поверхность. Мы не подростки, любовные треугольники меня не привлекают, причем совсем, и я ведь из Нью-Йорка, Мэри Кей. На крыс я насмотрелся. Ничего личного. Я их не то чтобы ненавижу. Но крысы переносят заразу, и тебе повезло, что я умею от них избавляться.

Захожу на канал крысы в «Ю-тьюб». Я слышал только песню про акулу, единственный хит «Сакрифил». Настало время изучить остальное, каждую ноту, имеющую отношение к твоей истории. Первая запись вверху страницы длится десять минут и тридцать две секунды – хоть перерыв на обед будет? – и называется «Побег мертвеца». Ох, Фил, друг мой, можешь не сомневаться: пробил твой час…

Загрузка...