Если Элоизе не нужно было ехать куда-то или идти на утренние редакционные собрания, она не заводила будильник. В будние дни колокола Мраморной церкви всегда звонили в 8, и их звука было достаточно, чтобы разбудить её. Сколько она себя помнила, она всегда спала чутко и беспокойно.
Вот и сегодня она свесила ноги с кровати с первым ударом колокола, хотя большую часть ночи провела без сна – составляла каталог из сведений, добытых Мунком, и, наверно, запросто могла бы проспать ещё несколько часов.
Она посмотрела на мобильный, лежавший на тумбочке: Мартин пытался дозвониться ей в 4 утра. Он также прислал три одинаковые эсэмэски:
Перезвони мне!
Ещё было сообщение от Герды с сердечком. Элоиза отправила ей смайлик с поцелуем, потом включила на телефоне беззвучный режим и пошла босиком через гостиную в ванную комнату. Она внимательно оглядела множество документов и заметок, которые разложила ночью на полу в хронологическом порядке.
Быстро приняв душ, она села за дубовый столик в гостиной, где, кутаясь в махровый халат, принялась за большую порцию овсянки с изюмом и корицей и утренний кофе.
Элоиза перечитывала резюме проделанной за ночь работы, когда зазвонил домофон. Было слышно, что звонок срабатывал и у соседей.
На экране, который показывал картинку с улицы, виднелась макушка лысеющего мужчины.
– Да? – сказала она в домофон.
– Газеты, – ответили ей с сильным арабским акцентом.
Элоиза нажала на кнопку домофона и впустила газетчика в подъезд. Он сразу зашаркал вверх по лестнице, оставляя почту на каждом этаже. Одна за другой со скрипом открывались почтовые щели в дверях.
Она посмотрела на кучу старых рекламных объявлений, которые скопились у двери за неделю. Затем подняла их с пола и собиралась просмотреть пачку на предмет какого-нибудь очередного буклета из мясной лавки или сводки районных новостей, когда услышала, что газетчик уже поднялся на шестой этаж и стоит перед её дверью. Почтовая щель открылась, в ней показалась реклама продуктового магазина «Фётекс» и мягко приземлилась на грязный придверный коврик. Элоиза ожидала услышать, как газетчик станет быстро спускаться вниз по лестнице, но ничего не было слышно. Она осталась у входной двери и несколько секунд прислушивалась.
Тишина.
Тогда она бросила рекламу, которую держала в руках, и распахнула дверь.
На верхней ступеньке лестницы перед её дверью сидел невысокий мужчина средних лет и примерял мятного цвета кроссовки «Найк Эйр», которые Элоиза оставила за дверью два дня назад после пробежки по крепости Кастеллет. Он замер неподвижно с кроссовкой в руках и, казалось, думал, что если не будет шевелиться, то его не заметят.
– Кхм… – произнесла Элоиза и смущённо улыбнулась. Ей стало как-то неловко за этого человека. Она собрала воротник халата рукой, чтобы он закрыл шею до самого подбородка, и сказала:
– Не могли бы вы оставить их здесь?
Мужчина молча кивнул.
Он аккуратно отставил кроссовки в сторону, взял свои собственные ботинки в руку и в одних носках стал спускаться вниз по лестнице.
Элоиза оставалась в дверях, пока не услышала, как хлопнула входная дверь на первом этаже. Она с улыбкой покачала головой и хотела уже было зайти в квартиру, когда её взгляд упал на кучу рекламных объявлений, брошенных на пороге.
Цветные бумаги разлетелись по полу, словно конфетти из новогодней хлопушки, и там, под полосатым каталогом косметического магазина «Матас», виднелся уголок светло-голубого конверта.
Элоиза знала, от кого он пришёл, ещё до того, как взяла конверт в руки.
– Когда они пришли? – Карен Огорд кивнула на два письма, лежавшие перед ней на столе. Дверь в переговорную, где они сидели, была закрыта. Элоиза попросила о срочной встрече её, своего редактора, и Могенса Бётгера. Пока что пришла только Огорд.
– Первое я получила вчера в редакции. Оно лежало в моём почтовом ящике. Сколько оно там провалялось, не знаю. Пару дней, а может быть, неделю? На первом письме почтовый штемпель полуторанедельной давности из Канн, а на втором – из Лиона пятью днями позже, – сказала Элоиза. – Оно могло прийти в прошлую субботу. Я просто не обращала внимания до сегодняшнего дня. Оно лежало в куче рекламы у меня на пороге.
Раздался громкий удар в дверь, и в комнату вошёл Могенс Бётгер. На картонной подставке он принёс три бумажных кофейных стаканчика из кофейни напротив.
– Доброе утро, – кисло и безынициативно сказал он.
Элоиза и Огорд посмотрели на него и переглянулись. Белая рубашка была не выглажена и не заправлена в брюки, а волосы слева на затылке странно вздыбились. Обычно он выглядел до такой степени ухоженно, что это было, можно сказать, на грани здравого смысла, а сегодня он как будто решил слиться с серой массой. Довольно сложная задача для человека ростом два метра четыре сантиметра.
– Извините, опоздал, мне просто нужно было сперва отвести Фернанду в ясли, а она устроила форменную истерику, когда пришло время прощаться. Чёрт возьми, легче заставить налогового афериста взять на себя всю полноту ответственности, чем заставить годовалого ребёнка перестать плакать. И уснуть вечером, кстати, тоже. Я не могу понять, как люди, у которых есть дети, каждый день это делают?!
Он с укоризной посмотрел на них обеих и тяжело опустился на стул рядом с Огорд.
Дочь Могенса Бётгера появилась на свет после довольно легкомысленного летнего флирта с 41-летним тренером по фитнесу. После двух совместных ужинов она была беременна, а он на мели. Он кричал, плакал, умолял и пытался подкупить её сделать аборт, но, сколько бы он ни шумел, он ничего не мог сделать с её биологическими часами, время на которых неумолимо бежало. Поэтому теперь раз в две недели он проводил с дочкой три дня и имел, мягко говоря, натянутые отношения с её матерью.
– Не смотри на меня, – сказала Элоиза. – Мне ещё только предстоит познать радость материнства.
– Ну да, но вот именно поэтому я опоздал и вдобавок выгляжу как Могенс Глиструп. Я принёс вам кофейку, – сказал Бётгер, подавая им стаканчики. – Так, ну, что происходит? Зачем мы собрались?
– Ещё одно прислали, – сказала Элоиза.
– Ещё одно что?
– Письмо.
Тут Бётгер заметил письма на столе. Он потянулся к ним.
– Можно?
– Да. Вот оно, – сказала Элоиза, указывая на новое письмо.
Он осторожно взял письмо за края, развернул и прочёл его вслух.
Дорогая Элоиза!
У меня это 4, у тебя – 13.
Если я скажу «Amorphophallus Titanum», ты ответишь «Lupinus».
Моё второе имя начинается с «Э», а твоё?
Я так много о тебе знаю.
Ты знаешь обо мне чуть меньше.
Но мы связаны через него, теперь я это понимаю.
Ты видишь это?
Теперь ты видишь это?
Если уж я лишена возможности лично видеть тебя, Элоиза, то, по крайней мере, подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях.
– Чёрт подери, – сказал Бётгер, переводя взгляд на своих собеседниц. От удивления он так поднял брови, что они чуть не исчезли со лба. – Ты абсолютно уверена, что не знакома с ней?
– На сто процентов, – кивнула Элоиза. – Я понятия не имею, почему она выбрала меня и почему это мы с ней «связаны». Бессмыслица какая-то. Но она хорошо меня знает или, по крайней мере, знает обо мне очень личные факты. – Элоиза показала на письмо, которое нашла на пороге. – Тринадцать – моё счастливое число, поэтому, видимо, у неё это четыре, а lupinus – латинское название люпина, это мой любимый цветок. Откуда, чёрт возьми, она это знает?
– Может, она украла твой дневник? В следующем письме она напишет, что синий – твой любимый цвет, а твоё любимое блюдо – спагетти «Болоньезе», – но Бётгер был единственным, кто улыбнулся своей же шутке.
– Как твоё второе имя? – спросила Огорд.
– Элеанор, – ответила Элоиза. – А полное имя Анны – Анна Элизабет Киль.
– Элеанор… – Бётгер как будто пробовал слово на вкус.
Элоиза предостерегающе подняла руку.
– Могенс, я тебя предупреждаю!
– А что за амор-что-то-там… – продолжила Огорд. – Его она указала как свой любимый цветок. Какой-нибудь цветок любви?
– Ты про очень забавную вещь спросила, – сказала Элоиза, открывая записную книжку. – Таким было и моё первое предположение, но нет. Amorphophallus Titanum, более известный как «трупный цветок», меньше всего на свете похож на цветок любви.
Огорд и Бётгер оба уставились на неё.
– «Трупный цветок»? – повторил Бётгер.
– Да, это огромное растение, которое растёт только на Суматре в западной части Индонезии и в нескольких ботанических садах. Один экземпляр находится в Копенгагене. Удивительная особенность растения в том, что оно пахнет как разлагающийся труп.
Элоиза нашла свои выписки из ботанического онлайн-словаря и прочитала вслух:
«Фиолетово-красные листья и поверхность цветка также создают иллюзию того, что это кусок мёртвой, гнилой плоти, и помогают растению привлекать мух, которые попадают в цветок и опыляют его. Латинское название растения переводится буквально как «бесформенный гигантский фаллос»… – Бётгер поднял бровь. – …И его также часто называют «фаллический цветок», что следует отнести к очевидной фаллической форме растения, однако из-за его отвратительного запаха в народе его также называют a corpse flower, по-датски – «трупный цветок».
– Ого! – сказал Могенс Бётгер. – И этакий кузен мёртвого члена – это, оказывается, любимый цветок дам?
– Видимо, – кивнула Элоиза.
– Очаровательно, – сказал он, отодвигая от себя кофейный стакан.
За столом стало тихо.
– Ну ладно, – сказала Огорд. – Давайте поговорим немного о земном. Ты сообщила полиции, чтó ты получила?
Элоиза покачала головой.
– Нет, постой, не надо ей идти ни в какую полицию! – воскликнул Бётгер. – Они же просто отберут всё и велят не вмешиваться.
– Ну мне всё равно придётся, – возразила Элоиза. – Женщина зверски убила мужчину. Если я могу помочь засадить её за решетку, я клянусь тебе, что сделаю это, сколько бы она там ни говорила, что мы «связаны».
– Почему же ты до сих пор не обратилась в полицию? – спросил Бётгер.
– Потому что ты, конечно, прав, что они, вероятнее всего, попытаются меня отодвинуть. Но я не собираюсь сидеть сложа руки. Просто мне надо понять, как лучше себя повести, чтобы не упустить историю.
– Подождите, а не хотите ли вы вернуться к началу этого всего? Что случилось тогда с адвокатом? Я что-то давненько не слежу за криминальной сводкой. – Огорд подула на молочную пенку на кофе и сделала маленький глоток.
– В 2013 году весенним вечером адвокат из фирмы «Орлефф и Плесснер» вернулся к себе домой в Торбек после игры в теннис с друзьями, – сказала Элоиза. – Поздно вечером он поужинал и лёг спать. Предположительно в промежуток между полуночью и 3 часами утра Анна Киль проникла в его дом. С собой у неё был новый филейный нож фирмы «Кодекс». Это такой небольшой кухонный нож, которым пользуются многие профессиональные повара и который можно купить в большинстве крупных хозяйственных магазинов. Затем она напала на него, беззащитно спящего в своей постели, перерезала ему горло и бросила орудие преступления там же. Уличные камеры наблюдения засняли её, когда она уходила, и с тех пор её больше никто не видел.
На мгновение повисла тишина.
– Моссинг защищал её или кого-то из её семьи на суде и провалил дело? Это было убийство из мести? – спросила Огорд.
– Нет. По словам членов семей и друзей как жертвы, так и преступницы, они никак не были связаны друг с другом. Судя по всему, они друг друга не знали, – сказала Элоиза.
– Кристофер Моссинг, ну, тот, которого убили, был, помимо прочего, сыном Йоханнеса Моссинга. Со всеми вытекающими, – пояснил Бётгер.
Семья Моссингов была воплощением понятия «old money»[4]. Всего четыре поколения назад их семейное состояние было соизмеримо с богатствами Аббатства Даунтон и хотя и уменьшилось с годами, всё же измерялось настолько многозначным числом, что Элоиза присвистнула, когда его увидела.
Из расследования Мортена Мунка она узнала, что частная собственность отца Моссинга состояла из виллы стоимостью в десятки миллионов в Ведбеке, застрахованного поместья с конюшней на юге острова Фюн и гигантского шато к югу от Бордо, окружённого рвом и обсаженного виноградниками.
– Так что получается, что, с одной стороны, очень богатая семья, а с другой – Анна Киль, которая родилась и выросла в Херлеве в куда более скромных условиях, – пояснила Элоиза. – У её матери своя забегаловка под названием «Фонарь», а отца, насколько мне известно, у неё нет.
– И какова же версия полиции? – спросила Огорд.
– Они понятия не имеют, почему она его убила. Много писали о её проблемах с психикой и что у неё вполне мог просто помутиться рассудок. Поэтому полиция утверждает, что она выбрала его случайно и убила.
– Значит, не было обнаружено никаких свидетельств, что она связывалась с адвокатом до убийства по домашнему адресу или по месту работы? Ни писем, ни чего-нибудь ещё?
Элоиза почувствовала, как по её телу пробежала волна беспокойства.
– Во всяком случае, их не публиковали, – ответила она. – Но именно поэтому я собираюсь пойти в полицию. Мне нужно знать, с кем я имею дело и с чего она втюрилась в меня.
– А что она имеет в виду под словом «он»? – Огорд указала на развёрнутое письмо. – Что за «он», который якобы связывает вас?
Элоиза пожала плечами.
– Должно быть, адвокат, – сказал Бётгер. – Наверно, вы с ним как-нибудь пересекались.
– Да нет, не думаю.
– Может быть, он когда-то был твоим информантом в каком-нибудь деле? Или, может быть, ты когда-нибудь давно встретилась с ним на вечеринке, а потом забыла об этом? – спросил он.
Элоиза подняла бровь.
– Встретилась на вечеринке?
– Да, а почему нет? Такое вполне себе, чёрт возьми, могло произойти.
– Ну нет, такого никак не могло произойти!
Снова повисло молчание.
Огорд нарушила его:
– Она использует одну и ту же прощальную фразу в обоих письмах. Она пишет: «Если уж я лишена возможности лично видеть тебя, Элоиза, то, по крайней мере, подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях».
Элоиза кивнула и положила два письма рядом друг с другом, чтобы Бётгер тоже мог посмотреть.
– Это какая-то чересчур торжественная формулировка, – сказала Огорд. – Что это вообще значит?
– Понятия не имею. После первого письма я попыталась загуглить фразу, вдруг бы это что-то дало. Но нет. Поэтому я провела свой собственный анализ, – сказала Элоиза, открывая блокнот. Она показала им, что написала.
Я лишена возможности лично видеть тебя.
Я в бегах и не могу встретиться с тобой лично.
Подари в твоих высказываниях.
Напиши обо мне!
Сладость твоего образа.
Ты – журналист, а значит, можешь быть объективной.
– Но, блин, я не знаю. – Она тут же захлопнула блокнот. – Это не самый безукоризненный анализ, поэтому я могу ошибаться.
– Сладость твоего образа. Сладость? – сказал Бётгер. – Немного странно звучит.
Огорд, казалось, не слушала, глядя в пространство невидящим взглядом. Спустя какое-то время она проговорила:
– Если она действительно имеет в виду, что ты должна быть объективна и написать о ней, значит, она хочет сказать, что всё, что писали о ней раньше, – неправда.
– Ты же не думаешь, что она может быть невиновна? – спросила Элоиза.
– Не знаю. Но я считаю, что тебе нужно попробовать начать с самого начала, как будто ты ещё ничего обо всём этом не знаешь. Кто выступал информантами по этому делу, скажем, в 2013 году?
– Много кто, разные люди.
– Например?
– Например, мать Анны Киль, друзья и коллеги Кристофера Моссинга и Анны Киль, представители семьи Моссинг, пара её старых школьных учителей. Там длинный список.
– Ну вот, я думаю, оттуда тебе и стоит начать. Встречайся с ними со всеми по очереди и не думай пока об обвинениях. Пусть полиция сушит мозги над этим. Просто сосредоточься на своей статье и посмотри, куда это тебя приведёт.
Элоиза почувствовала, как телефон завибрировал во внутреннем кармане.
Это была эсэмэска из исследовательского отдела.
– Ты говоришь, что мне не стоит переживать, – сказала она, пробегая глазами сообщение. – А ведь с тех пор, как я отучилась на журналиста, никто никогда не знал моего адреса, и когда я сегодня утром попросила Мунка постараться всеми возможными способами найти в Интернете информацию о моём месте проживания, он ничего не нашёл.
Она посмотрела на своих собеседников и пожала плечами.
– Откуда Анна Киль знает, где я живу?