Элоиза стояла у кухонной раковины, отмывая с пальцев чернильные пятна жёсткой щёточкой для ногтей. Парень из Национального центра судебной экспертизы попросил у неё перед уходом отпечатки пальцев.
– Чтобы исключить ошибку, – сказал он.
Отмыв руки почти дочиста, она взяла гроздь помидоров на веточке и два персика из миски на подоконнике и достала из холодильника большой шар моцареллы из буйволиного молока.
– Я сегодня практически ничего не ела, и, если это затянется ещё, я умру от голода, – сказала она Шеферу.
Не отрывая глаз от писем на столе перед собой, он махнул ей рукой, как бы говоря: пожалуйста!
Пока Элоиза мыла помидоры и персики и нарезала их, она украдкой наблюдала за ним. В нем было что-то настолько мощно мужское, что ей казалось, будто это Тони Сопрано сидит сейчас на её кухне. Как будто он вот-вот перейдёт на английский и заговорит, слегка пришёптывая, с крутым джерсийским произношением.
Он одновременно казался и очень требовательным, возможно даже грозным, и – в большей степени – добрым.
– А вы не голодны? – спросила Элоиза. – Может, тоже поужинаете?
Она положила пучок базилика и горсть листьев мяты на большую деревянную доску и стала их нарезать.
Шефер взглянул на продукты на кухонном столе и с сожалением покачал головой.
– Я бы с радостью, но мой доктор говорит, мне нужно повнимательнее относиться к тому, как я питаюсь.
– Дайте-ка угадаю… – Элоиза посмотрела на него, приподняв бровь. – Ваше внимание, скорее всего, чаще бывает приковано к огромным стейкам с кровью?
– Бинго!
Элоиза кивнула.
Круглый живот и румянец на щеках свидетельствовали, что он не имел привычки к здоровому питанию. Ещё он курил. Запах никотина чувствовался с противоположного конца кухни.
– Время уже вечернее, так что можете позволить себе глоток вот этого. – Она открыла холодный «Хейнекен» и протянула ему.
– Ну, раз вы уже открыли, – сказал он, беря в руки банку.
Элоиза разложила салат на блюде. Сверху полила первоклассным оливковым маслом, посыпала солью, перцем и мелко нарезанными травами.
Затем она села напротив Шефера и начала есть прямо с блюда.
– Что вы скажете о Кристофере Моссинге? Кажется, что вся его жизнь – это молочные реки и медовые берега, пока Анна Киль не пришла и не положила этому конец. Вы верите в такую глянцевую картинку или за ней что-то скрывается?
– В принципе всё говорит о том, что он просто был хорошим парнем. Насколько только можно им быть, когда ты юрист.
Его взгляд упал на салат.
– Скажите, вот это вы едите, когда умираете от голода? Немного фруктового салата и много сливочного сыра? Ни мяса, ни хлеба, ни чего-то ещё?
Элоиза пожала плечами.
– Я не очень люблю мясо.
Шефер неодобрительно поморщился. Затем покачал головой и продолжил:
– Моссинг был адвокатом защиты, поэтому, разумеется, ему приходилось защищать негодяев – богатых негодяев, прошу заметить, – и делал он это хорошо.
– Значит, могло быть много тех, кто имел на него зуб. Конкуренты, например. Разве у такого человека, как он, не бывает много врагов?
– Да, многим он не нравился по разным причинам. Но на убийство пошёл только один человек.
Элоиза задумчиво жевала.
– Правда ли, что после убийства она стояла перед камерой наблюдения на дороге у его дома и несколько минут смотрела в объектив?
Шефер сделала глоток пива, не сводя с Элоизы глаз.
– Угу.
– И нет ни малейшей вероятности, что вы можете ошибаться? Что Анну Киль обманули и кто-то просто пытается выставить её убийцей?
– Если представить, что кто-то вынудил её войти в дом, заставил её против своей воли убить Кристофера Моссинга, оставить свои отпечатки пальцев на орудии убийства, после чего измазать его в крови жертвы, то вы правы.
– Хмм.
Шефер покачал головой.
– Пожалуй, скажу так: я очень удивлюсь, если мы окажемся не правы.
Элоиза неуверенно кивнула.
– Но с какой стати ей это делать?
– С какой стати ей вообще делать что-то из того, что она сделала? Почему она убила его, почему она стояла и смотрела в камеру и почему она посылает вам письма сейчас, спустя столько времени – если принять на веру, что они действительно от неё?
– А у вас вообще есть версия? – спросила Элоиза. – Я имею в виду, относительно её мотивов.
– Окончательной нет. Но у неё, без сомнения, есть объяснение, зачем она сделала то, что сделала. Может быть, её привели туда голоса в голове. Может быть, она увидела Моссинга на улице или в очереди в супермаркете и убедила себя, что он – угроза, которую необходимо устранить. Но разумной причины, похоже, быть не может. Как вы, вероятно, читали в репортаже газеты «Ekspressen», Анна болеет уже долгое время, и несколько школьных психологов подтвердили, что это сильно изуродованная болезнью молодая женщина, которая уже в юном возрасте проявляла признаки психопатии. Кстати, это больше нельзя так называть. Сегодня это называется «диссоциальное расстройство личности» – надо, чтобы всё звучало красиво. Но не важно, как, черт возьми, это назвать, всё равно это ужасно.
– «Диссоциальное расстройство личности», – повторила Элоиза. Она подвинула к себе блокнот, лежавший на столе, и кликнула ручкой-автоматом. – Что именно это значит?
– Вот это вам лучше убрать. – Шефер кивнул на ручку. – Всё, о чем мы здесь говорим, не подлежит разглашению.
Элоиза закрыла блокнот и убрала его в сторону.
– Хорошо. Это не для разглашения. Что означает диссоциальное расстройство личности?
– Люди, страдающие психопатией, легко становятся агрессивными и ведут себя равнодушно и грубо по отношению к окружающим. Они очень бурно выражают свои чувства и просто не понимают, что их действия имеют последствия: они никогда не ошибаются – это всегда вина других. Другими словами, они абсолютно непредсказуемы.
– И вы сказали, что школьный психолог Анны подтвердил этот диагноз?
– Психологи. Большинство психологов. Её несколько раз исключали из школы. В одной школе она угрожала учителю математики. Позвонила его жене домой и сказала, что застрелит его, когда он приедет в школу на следующий день. Очевидно, она недолюбливала дроби.
– А в следующей школе?
– В следующей школе она ударила ровесника теннисной ракеткой в лицо на уроке физкультуры. По имеющимся данным, он пробрался в женскую раздевалку, пока девочки переодевались. – Шефер допил пиво. – Это стоило ему сломанного носа.
Элоиза инстинктивно потёрла переносицу.
– Это какое-то безумие, в конце концов. Почему её не сдали в интернат для трудных подростков или что-то в этом духе?
– Потому что на тот момент ей было не больше двенадцати лет и потому что никто не обращался в полицию. Никто не сообщал о происходящем, никто не поднимал шума. Все проблемы решались без огласки с помощью игры на гитаре и циркулярной педагогики.
– Решались? Не похоже, чтобы хоть одна проблема была решена.
– Вы тоже так считаете?
– А что же родители, где они были?
– У меня сложилось впечатление, что они не очень-то интересовались дочерью. Её отец нашёл работу в Гренландии, когда Анне было лет восемь-девять, и там он нашёл себе милую эскимосочку. Так что он развёлся с матерью Анны и дальше воспитывал уже новых своих отпрысков. Тогда он полностью исчез из жизни Анны.
– А мать? У неё свой винный ресторанчик в Херлеве?
– Да. «Фонарь».
– Что она собой представляет?
– Милая леди. Профессор философии.
– Серьёзно?
– Нет. Шутка. Она владеет винным ресторанчиком. Включите воображение.
Элоиза откинулась на спинку стула с негодованием. С одной стороны, ей нравилась его сухая, недипломатичная форма общения. Ей всегда нравились люди прямолинейные. Честное оскорбление было для неё гораздо лучше вежливой лжи. Тогда, по крайней мере, ты знаешь, что за человек перед тобой. В то же время её рассердило, что мужчина на такой должности позволяет себе подобным образом припечатывать людей.
– Если я чему научился за двадцать восемь лет службы в полиции, так это читать людей, – сказал Шефер, как будто он мог читать и её мысли. – И они в основном соответствуют моим ожиданиям.
– И что вы этим хотите сказать?
– Что люди редко отклоняются от стереотипов. Счастливая шлюха, честный политик, чистый в отношении допинга спортсмен мирового уровня? Забудьте об этом, их не существует.
– А что насчёт объективного журналиста?
Шефер усмехнулся.
– Объективности не существует, тем более среди журналистов. Вы – извините – слишком погружены в себя. Поймите меня правильно, я не сомневаюсь, что вы сами верите, что в погоне за истиной объективны. Но, когда подозреваемая в убийстве начинает слать вам личные приветы, вас в первую очередь интересует не её роль в деле, а ваша собственная. И не пытайтесь меня убедить, что вам не хотелось бы увидеть в газете своё имя.
– А что тут такого? – Элоиза скрестила руки на груди.
– Да нет, ничего. Но это уходит корнями в эго.
– А когда вы бросаете преступника за решётку, то делаете это только ради социального порядка? Это ровным счётом ничего не значит для вашего эго?
– Ну, я тоже грешен, – кивнул он. – Поэтому хочу сказать, что в большинстве своём мы оправдываем те ожидания, которые бывают относительно нас у окружающих. И есть веская причина, почему мало кто доверяет журналистам. У вас почти всегда есть какие-то собственные планы.
Элоиза отложила вилку и отодвинула блюдо в сторону.
– Не похоже, чтобы Эллен Моссинг была подвержена тем же предрассудкам, – сказала он, вставая. – Хотите ещё пива? Или чашечку кофе?
Шефер покачал головой.
– Эллен Моссинг? Вы с ней разговаривали?
– Да, сегодня. Я как раз ехала из Ведбека, когда появилось фото в «Инстаграме».
Шефер откинулся на спинку стула и закинул руки за голову.
– Ну неужели, чёрт побери! Я очень удивлен, что она вас приняла. Работать с Йоханнесом Моссингом было сущим кошмаром.
– В каком смысле?
– Во всех смыслах.
– Он и меня не особенно был рад видеть, могу признаться.
– Что же вы обсуждали с фру Моссинг?
– Не особенно много. Мы не так много успели сказать друг другу, когда домой пришёл Йоханнес Моссинг и попросил домработницу выпроводить меня на улицу.
Шефер кивнул.
– Да, это на него похоже.
– Отчего же он не хотел сотрудничать со следствием? Это странно. Он ведь так же, как и вы, заинтересован, чтобы убийцу его сына поймали, не так ли?
Шефер не ответил на вопрос. Вместо этого он указал на письма на столе перед ним.
– Вы не одолжите мне пару пакетов с клипсой?
Элоиза собиралась возразить, но он поднял руку, останавливая её.
– На них, безусловно, уже много отпечатков других людей, но их всё равно стоит проверить. Есть вероятность, что ДНК отправителя окажется на клеевом краю конвертов.
Элоиза уже успела сфотографировать письма на айфон и загрузить их в iCloud. Она достала пакеты.
Шефер снова надел перчатки и положил каждое письмо в свой пакет.
– А мне что делать? – спросила Элоиза.
Шефер встал и застегнул куртку на молнию. Он достал портмоне из заднего кармана и протянул ей свою визитку.
– Дайте знать, если в «Инстаграме» появятся новые сообщения или загадочные фотографии. А вообще я думаю, что вам следует вести себя тихо и быть начеку.
Он огляделся.
– У вас есть молодой человек или кто-то, кто может остаться с вами сегодня вечером?
Элоиза покачала головой.
– Тогда запритесь и всё время держите дверь на замке, – он протянул ей на прощание руку, и Элоиза пожала её.