– Да ты понятия не имеешь, о чем говоришь! – Во мне разгорается ярость, когда я смотрю на своего агента. Но пусть я и отвергаю каждый его упрек, мысленно уже понимаю, что он прав.
– Ах, не имею?! – кричит он в ответ. – Так что это, черт возьми, было? Завязать драку с кем-то из противников еще куда ни шло, но дать по лицу члену своей же команды?
– Так дело в том, что мы в одной команде, или в том, что он один из твоих клиентов, которого ты собираешься продать подороже? Думаю, вот где собака зарыта. Чутье подсказывает мне, что он для тебя – ключ к более высоким процентам, а просочившаяся в прессу новость о драке может подпортить его незапятнанную репутацию. – Я подхожу на шаг ближе. – Ты когда-нибудь задумывался, откуда журналисты все узнали? А? Допускал мысль, что Дайсон сам затеял со мной драку, подстроил все это дерьмо, чтобы привлечь внимание к себе в социальных сетях? Сложно соответствовать статусу восходящей звезды, который он сам на себя и повесил, когда кто-то вроде меня раз за разом с легкостью обходит его и мелькает во всех заголовках. Как там говорят? «Без прессы недостаточно стресса»? Кажется, он решил использовать это в своих интересах.
Финн Сандерсон пристально смотрит на меня, пожевывая губу. Все в нем – его прическа, одежда, – как обычно, по-стильному идеально, но на его лице мелькает неуверенность, которую я не могу истолковать. Темными глазами он смотрит прямо в мои, оценивая и придирчиво изучая.
В мертвой тишине он делает глубокий вдох и поджимает губы.
– Что с тобой происходит, Хантер?
Ну вот, приехали.
– Что ты имеешь в виду?
– Именно то, что сказал. Что, черт возьми, с тобой происходит? Ты вот-вот побьешь три давних рекорда, причем за смехотворно короткий промежуток времени. Такого еще не случалось. Раньше твоя игра была размеренной и изящной, а теперь ты ведешь себя как дикая кошка, которая…
– Которая что? Выискивает цель и уничтожает ее? Кого это вообще волнует? Моя статистика еще никогда не была так хороша.
– Я собирался сказать, что ты играешь как тот, кто готов победить любой ценой. Даже если это повлечет за собой ущерб.
– Иногда именно это и требуется для победы.
Его смешок получается тихим и в лучшем случае снисходительным.
– Так какова цена? Пожертвовать товарищами по команде? Клубом, в котором играешь? – Разочарование Финна отражается в легком покачивании головы. – Они мирятся с этим только потому, что ты выигрываешь. Но так будет до поры до времени. Ты занимаешься этим достаточно давно, чтобы понять – от проигрышей никто не застрахован и ситуация может измениться в любой момент.
– Я понимаю, что двенадцать лет в лиге и рекорды, на установление которых другим потребовалось куда больше времени, сделают меня легендой.
Я даже не пытаюсь скрыть сарказм. Вместо этого делаю так, что он становится еще заметнее. Лишь бы Финн понял, насколько смехотворен.
– Победа воспитает терпимость… но выходки вне льда обойдутся тебе дороже, чем ты полагаешь.
– К черту все, – говорю я, но знаю, что он прав. Проблема в том, что меня это совсем не беспокоит.
– Если тебя все устраивает, то так тому и быть, – безразлично пожимает он плечами. – Только никто не собирается разгребать беспорядок, что ты навел в прессе. Ни драку, что ты затеял у того бара, ни претензии к тому, что происходит в раздевалке, которыми ты почему-то решил поделиться с журналистами. Ни пренебрежительные взгляды фанатов, когда ты проходишь мимо…
– Приятно узнать, что ты веришь прессе, а не своему клиенту, – замечаю я.
– У них было видео. Сложно оспорить тот факт, что ты просто прошел мимо ребенка в инвалидной коляске, который хотел получить твой автограф.
Черт. Обычно я так не делаю. Никогда.
Ведь когда-то я сам был таким ребенком. В некотором смысле я все еще им остаюсь, поэтому от осознания того, что я не заметил мальца, мне становится только хуже. Мысль о том, что пресса теперь использует это против меня, только все усугубляет.
Стараюсь вспомнить момент, о котором мы говорим. Мама волновалась из-за Джона, но не позволила мне поговорить с ним, заявив, что я его расстрою. Ее настойчивость была приправлена чувством вины, постоянным напоминанием о том, что произошло, чья это вина и как это превратило нас в тех, кем мы быть не хотели. Тогда я опустил голову, зажал пальцем одно ухо, чтобы слышать ее лучше. Вспышки камер все еще стояли перед глазами, как тысяча мерцающих огней. Все возможности, которые я так и не сумел превратить в гол за время последнего матча, все еще отягощали мысли. Следом шли товарищи по команде, среди которых был и Дайсон с его никогда не закрывающимся ртом и дерьмовым отношением, которое я пытался игнорировать.
Я не заметил паренька.
Хотелось бы мне, чтобы это было не так.
Я знаю, каково это – надеяться, желать, мечтать… а потом воплотить эту мечту, но заплатить при этом дорогую цену.
– Как только общественность от тебя отвернется, потребуется уйма времени, чтобы снова завоевать ее доверие.
– А как насчет тебя, Финн? Ты тоже собираешься от меня отвернуться?
Он все еще смотрит мне в глаза, пока быстро жует жвачку, но отказывается озвучивать мысли, которые я уже вижу в его взгляде.
– Серьезно? – спрашиваю я, раздраженный и разочарованный, хотя оно того и не стоит. – Ты же был со мной с самого начала. Представлял мои интересы сразу после выпуска из колледжа, при заключении сделок и пересмотре условий. Двенадцать лет, и теперь… Теперь ты собираешься просто уйти, потому что у меня настали сложные времена?
Я подхожу к окну. За пределами этой арены целый мир, но я не в состоянии его увидеть. С момента аварии я жил одной-единственной целью. Целью, которую поставил, когда два года назад меня продали в команду «Лесорубы». Теперь же, когда время было на исходе, я не мог сконцентрироваться ни на чем другом. Это подпитывает гнев, который никогда не исчезал, но теперь вырвался наружу. Чувство вины, которое всегда владело мной, теперь разъедает меня изнутри. На глаза наворачиваются слезы, но я смаргиваю их, пытаясь найти путь к тому мужчине, которым был еще несколько месяцев назад, но при этом понимая, что он совсем не имеет значения.
Никогда не имел.
– Именно из-за нашего совместного прошлого я все еще здесь и спрашиваю, что с тобой происходит.
– Я не хотел оскорблять того мальчугана. Ты же знаешь, что я на такое не способен. Я бы не стал…
– В последнее время я мало что знаю, кроме того, что у тебя голова застряла в заднице, – прерывает Финн, скрещивая руки на груди.
– Было время, когда ты защищал меня. Когда заступался за своих клиентов. Кажется, теперь ты предпочитаешь гнаться за любым, кто носит спортивную форму и способен сохранить тебе имя, вместо того чтобы заботиться о тех, из-за кого это имя вообще засияло.
Финн морщится, но вопреки моим ожиданиям не спешит атаковать в ответ.
– Я добыл тебе три спонсорских контракта, которых ты лишишься после еще одной оплошности, Мэддокс. Руководство звонит мне, чтобы спросить, почему их капитан – мой клиент – представляет собой проблему, а не ее решение. Они ожидают, что я расскажу им, что тебя беспокоит, решу это, если ты сам не в силах, потому что иначе предстоящие переговоры о заключении нового контракта грозят преподнести тебе много неприятных сюрпризов.
– Ох уж эти угрозы. Всего лишь повод сэкономить, когда любая другая команда убила бы, лишь бы заполучить меня.
Я несу полнейшую чушь, поскольку сам не желаю играть в другой команде. Я хочу остаться с «Лесорубами», где руководство принимает решения, опираясь на хоккей, а не на деньги, как во многих других больших командах.
Но больше всего я хочу запомниться как игрок, который отверг заманчивые контракты, чтобы усердно трудиться на благо маленькой команды и помочь ей выиграть Кубок Стэнли[1].
На то у меня имеются свои причины. Но Финн никогда о них не спрашивал.
Словно по сигналу, на мой телефон приходит СМС, но я не утруждаюсь прочитать его. Я игнорирую жужжание. Мне и так понятно, что в нем, но последнее, что мне сейчас нужно, это убедиться, что я разочаровал еще одного человека.
– Если тебе так не нравятся угрозы, почему бы Хантеру, мать его, Мэддоксу не вернуться? Вот уже три или четыре месяца от него ни слуху ни духу, а этого злобного придурка, что стоит напротив меня, я не узнаю.
– Не узнаешь или тебе плевать, поскольку я больше не приношу тебе доходов? Некоторые парни вытворяют вещи и похуже, а отделываются куда меньшими последствиями и предупреждениями.
– Но ты – Хантер Мэддокс. Ты – тот парень, на которого Национальная хоккейная лига возлагала большие надежды, чтобы спасти ее от забастовки и последующего локаута[2].
– Понятное дело, – возражаю я. – Так может, уже вспомнишь об этом и прекратишь во мне сомневаться?
– Когда ты, как разъяренный придурок, подвергаешь опасности других моих клиентов, у меня не остается выбора, кроме как поставить их на первое место.
Я сжимаю руки в кулаки: неослабевающий гнев, обида и замешательство, которые терзали мой разум последние несколько месяцев – да что там – весь прошлый сезон, – вот-вот грозят вырваться наружу.
Обязательства.
Вина.
Ответственность.
– Приятно знать, на чьей ты стороне. Наш разговор окончен? Лекция под названием «Давайте скажем Хантеру, какой он идиот» завершена? – уточняю я, хотя мне на это глубоко плевать.
– Конечно. Давай не будем превращать ее в лекцию под названием «Давайте скажем Хантеру, что, если он устроит что-то подобное снова, я больше не смогу быть его агентом».
Его слова – их серьезность, все в них – режут слух.
– Ты что, угрожаешь мне, Финн?
– Просто говорю как есть, – вскидывает он руки в примирительном жесте.
Наступает моя очередь смеяться. Мой смех пронизан недоверием и изрядной долей намека на «да пошел ты».
– Я – один из твоих первых клиентов. Тот, кто согласился с тобой работать, когда у тебя еще молоко на губах не обсохло, а другие игроки только и делали, что отказывались. И теперь, после всех этих лет, ты грозишь оставить меня?
– Что-то же должно вернуть тебя в прежнее состояние.
Его взгляд ясен, а голос серьезен, но он понятия не имеет, что мое нынешнее состояние, похоже, уже не изменить.
– Угрозы на меня не действуют.
– У каждого свои лимиты, и мой – еще одна глупость с твоей стороны.
– Принято к сведению. – Я смотрю на своего агента, человека, которого считал другом, и задаюсь вопросом, когда он превратился в жадного засранца, заботящегося только о собственной выгоде.
После этого я задумываюсь, а не все ли равно, ведь в последнее время я не испытываю ничего, кроме злости.
Так что я ухожу, не сказав больше ни слова.