Глава 6. Ушаков

– ПАСЫНКА БЫ МОЕГО задействовать, вот только что из Персии вернулся, да, боюсь, опять у своего нового друга и благодетеля канцлера на Каменном отсиживается. Медом ему там, что ли, намазано? – Голос Андрея Ивановича был достаточно зычным и громким, таким голосом не с «ночным императором» разговоры разговаривать, слуг нерадивых гонять. – Говорит-де, устал. Отдых требуется. Ну, отдых я как раз понимаю, в баньку с дороги сходить, с женой помиловаться, с друзьями встретиться, так на все про все бери неделю, и еще дней шесть свободными останутся, так что со скуки подохнешь. Разве не так?!

Он выразительно развел руками, так что наблюдающий за ним Алексей Григорьевич с трудом сумел сдержать предательскую улыбку. О невероятной трудоспособности Ушакова ходили легенды.

– Вы совершенно правы, Алексей Григорьевич, иностранец в таком деле всенепременнейше сбрендит, а вот коли мы с вами Степана[24] моего к делу приставим?

Я Степку-то с малолетства знаю, пять лет дитяти исполнилось, когда я на матушке его женился. В первый раз, помнится, подарил ему игрушечную сабельку и коробку солдат. А он принял, сам серьезный такой, не улыбнется. По всему видать – большим начальником станет. Толстый, крупный и при этом шустрый. Сын стольника Федора Карповича Апраксина, я его папку лично знавал, а вот со вдовой уже после смерти супружника-то знакомство свел. Вот как бывает. Моя Елена Леонтьевна[25] – добродетельнейшая из женщин, я вам доложу. Вы не слушайте, что ее за глаза усатой кличут. Знаю я, кто слухи сии распускает, наблюдаю, но ничего не предпринимаю пока. Усы присутствуют, врать не стану, впрочем, на усы я тогда не смотрел. На красоту ее загляделся, на стать! Увидел, понял: пропал. Раньше-то люди любить умели, не то что нынешние. Про присутствующих не говорю. – Он сделал вид, будто бы смутился, но Разумовский давно уже понял: коварный старик предпочитал резать правду-матку, а если и не мог высказать собеседнику все, что о нем думает, то и дело как бы случайно допускал неприятные оговорки.

– Помню, сразу я тогда понял, не по себе каравай выбрал, не моя это жар-птица, высоко летает, и небо у ней другое. Хоть в лепешку разбейся, хоть звезду с неба достань, и не взглянет на раба своего… – Ушаков кивнул лакею, и тот проворно извлек из комода штоф и разлил в заранее расставленные на столе рюмки вишневую наливку.

– Как же вы уговорили Елену Леонтьевну выйти за вас? – Несмотря на намеки Ушакова, Разумовский был очарован рассказом.

– Да как бы я уговорил? Так бы и стоял под ее окнами по стойке смирно, пока не обратился бы в соляной столб. Думал, ужо совсем изведет меня любовь эта, зараза. А тут как раз случилась оказия, вызывает меня Петр Лексеич для какого-то доклада. О постройке кораблей, что ли… доглядывал я тогда за работами на верфи, не суть. Помню, спрашивает он меня, отчего ты, братец, с лица спал? Никак недужишь? И тут я понимаю, а была не была, в ноги ему хлоп – и рапортую. Так, мол, и так, влюбился, чрез любовь сию и помираю. Он меня поднял и по всей форме допросил, кто, мол, такая, какого роду-племени да где живет? Я ему – вдова Елена Леонтьевна Апраксина, урожденная Кокошкина. Знаю, говорит, такую. Богата, неглупа и собой очень даже, несмотря на усики. Вот именно, кто она и кто я? Тайный фискал Его Императорского Величества. Она согласится, так родня ее меня в штыки примет. Не в штыки, так все одно – роптать станет.

Выслушал меня Петр Лексеич да как заорет: «Я им поропщу, окаянным!» И тут же приказ издал, меня в гвардейские капитаны, но с тем, чтобы впредь все поручения получать непосредственно от Его Величества, и не иначе. К званию – поместья и крестьян. А потом обрядил меня в один из своих кафтанов, благо что росту я на полголовы всего ниже Его Величества, а в плечах столь же широк, и повез с невестой будущей знакомиться. Когда царь сватает, какая же дура откажется. Вот с тех пор и живем в любви да согласии.

Впрочем, я не о себе, о пасынке хотел сказать. Он, конечно, теперь, что называется, на коне, секунд-майор Семеновского полка, орден Святого Александра Невского. Но ведь зато везде, где надо, пройти сможет. Знакомствами какими оброс! Ему иногда за глаза пеняют, мол, Миниха[26] предал, но да, я ведь допрашивал этого Миниха и знаю, такого не грех и предать, много кому от падения дражайшего Бурхарда добра перепало, – Ушаков смерил пытливым взглядом Разумовского, но тот умел держать удар и не вспылил. Все знали, что после ареста Миниха большая часть его владений досталась именно Алексею Григорьевичу.

– Как известно, в решающий момент Миних поставил не на ту карту, – Разумовский торопливо отпил из своей рюмки, в свою очередь наблюдая за реакцией начальника Тайной канцелярии. Ни малейшего замешательства или смущения. Ушаков никогда не участвовал ни в каких переворотах, но все государи его отчего-то любили, Петр Великий считал Андрея Ивановича своим человеком, облагодетельствовав его и даже, как выяснилось, устроив брак с любимой женщиной, Екатерина I[27] пожаловала Ушакова в генерал-лейтенанты и наградила орденом Святого Александра Невского. В то время он уже плотно занимался раскрытием самых сложных уголовных дел. Когда же на престол вступила Анна Иоанновна[28], Ушаков был назначен сенатором, а также начальником Канцелярии тайных и розыскных дел. Поговаривали, будто он лично пытал Волынского[29], а после падения Анны Иоанновны – ее любимчика Бирона[30], которого перед этим поддерживал в его стремлении сделаться регентом при малолетнем Иоанне Антоновиче[31].

Во время переворота, посадившего на трон Елизавету Петровну, Ушаков решил не вмешиваться и на некоторое время даже уехал в деревню, откуда был вызван возглавить комиссию по делу Остермана[32] и иных противников новой власти.

Пять государей подряд, ну, пусть четыре вместе с Петром II[33], младенец Иоганн не в счет, и всем не продержаться без Ушакова.

– Я Миниха никогда не жаловал, а вот он очень даже хотел завязаться со мной тугой веревочкой, а потом на моих плечах да в… Впрочем, мне на него грех жаловаться, помог Степку в люди вывести, хорошие рекомендации ему давал, все надеялся, что я его за то благодарить стану. Наивный. Я ему спасибо не сказал, потому как если он в донесениях самой императрице врал, будто пасынок мой больших успехов добился, и он им весьма доволен, стало быть, его это грех. Ибо не пристало подданным государыню обманывать. А если Степка всего сам добился, так при чем здесь Миних? Сам и молодец. Посему я нынешнюю Степкину дружбу с канцлером очень даже одобряю. Не такой человек Бестужев[34], чтобы с шантрапой якшаться. Одно в Степане Федоровиче плохо, слишком он любит на виду хвост распускать, привык, понимаешь ли, в Персии каждый день новый кафтан себе шить, к роскоши, к блеску прикипел, зараза. А все почему? Потому что расслабляет эта дипломатическая служба нашего брата, простого солдата.

На прошлой неделе на приеме у канцлера видел его, стоит на самой верхней ступеньке мраморной лестницы колосс Родосский, ноги – две колонны, головой потолок подпирает, сам поперек себя шире, красуется, вишь ты. Так туда, почитай, одновременно с нами знакомцы какие-то канцлера приехали, не помню уж, кто, с юной дочкой. Девица, как чудо сие узрела, тотчас в обморок и рухнула. Видать, от роду такого экземпляра не видывала и о том, что проживает эдакое чудо на божьем свете, а не стоит где-нибудь в кунсткамере, представления не имела. Хорошо хоть жена[35] ему – Степану то есть – досталась под стать, не то точно поломал бы, окаянный, потому как силища… в батю пошел.

Ну ладно, посмеялись и будет, я Степана к себе письмом вызвал, Елена Леонтьевна очень уж желают сыночка ненаглядного видеть. Но прежде чем к делу пристроить, как водится, с вами хочу все обговорить. Потому как дел у Тайной канцелярии нынче слишком уж много, не до всего руки доходят, а тут первостатейной важности, так что я вот думаю: возьмемся со Степой вместе по-тихому, по-родственному. Мужик ведь как говорит, сор из избы. А мы со Степаном Федоровичем, почитай, одна изба и есть. Степка ведь мне заместо сына. Нам с Еленой Леонтьевной Господь одну только дочку подарил, Катеньку[36]. Была бы здесь, я бы и ее к делу приладил. Да только не достать ноне, по заграницам вместе с мужем и детками летает. Петр Григорьевич[37] – зять мой разлюбезный – нынче посланником в Германии, а до этого в Дании переговоры переговаривал. Впрочем, если со Степаном не выйдет, назначим кого посообразительнее. Тут ведь, как я понял, главное, чтобы ставленник наш не столовался на счет Шувалова… – Андрей Иванович метнул в Разумовского быстрый взгляд и тут же улыбнулся. На этот раз снаряд достиг цели. Алексей Григорьевич не успел сделать каменное лицо и прокололся.

– Вы правы, – развел руками Разумовский. – И супротив вашего пасынка я, как вы понимаете, ничего не имею. Собственно, мы с ним мало знакомы. Я только одного побаиваюсь, уж больно Степан Федорович заметная ныне фигура. С одной стороны, оно, конечно, и неплохо, будет допрос вести, вряд ли кто, зная заслуги его перед отечеством, лгать посмеет. А с другой… и потом, одно дело придворных стращать, а совсем другое… – Он не смог подобрать нужных слов. – В общем, станет генерал-аншеф со всякой прислуги показания снимать? Во всякие тонкости низкого люда вникать, а ведь кто-то эти жемчужины не поленился сначала выкрасить, а затем к платью пришить. Скажете фрейлины? Статс-дамы ручки нежные марали? Краска въедливая, враз бы спознали. Кто-то из служанок, из портних… боюсь, бросит Степан Федорович это дело, не начав.

– И то верно, батюшка. Изленился мой Степка чрезмерно, впрочем, оно поправимо. Есть у меня и другой кандидат на примете, кстати, тоже Степан, но этот ужо шустр до чрезвычайности. При Тайной канцелярии служит, шестнадцати годков от роду, но сметлив и на ногу легок. Шешковский[38] его фамилия, сын Ивана Емельяновича[39], канцеляриста сенатского. До девяти лет воспитывался дома, а потом как раз Высочайший указ последовал, чтобы «офицерам, дворянским и против всякого звания служилым и подьяческим детям от семи лет и выше явиться в Санкт-Петербурге у герольдмейстера и малолетних записывать в школы и обучать грамоте и прочим наукам, кто к чему охоту возымеет». Привел его, значит, Иван Емельянович, проэкзаменовали и тут же определили в коллегию экономии для последующего определения в греко-латинскую школу с обучением латинскому языку. Год прошел вполне удачно, а потом школа возьми да и сгори совсем. Пришлось воспитанников, кого по другим учебным заведениям не перераспределили, домой вертать. Еще год дома отсидел, да отец его на службу в Сибирский приказ определил, в число приказных недорослей.

К нам в Тайную канцелярию он поступил три года назад, тем не менее до сих пор приписан к Сибирскому приказу. Я уж и сам хотел просить высочайшей милости перевести паренька в Санкт-Петербург насовсем, и тут ваше письмо. Жемчуг этот неладный. Вот я и подумал, там, где мой пасынок по причине чрезвычайной своей полноты не пролезет, этот шустрик непременно прошмыгнет. Собственно, я почему хотел пасынка к этому делу приставить, он у меня из-за границы вернулся и покамест вроде как свободен, прикажу – сделает что велено, и при этом его на время расследования не придется от основной службы избавлять. А вот Шешковский служит и весьма усерден. Мы ему сейчас вышлем из Сибирского приказа предписание явиться к месту прохождения постоянной службы, а он вроде как откажется, сперва при свидетелях мне прошение подастали в ноги кинется, посмотрим, как лучше по обстоятельствам сложится, чтобы, значится, отстоял я его. А когда я руками разводить стану, сорвется и сбежит. В Сибирский приказ не явится – неповиновение, стало быть, проявит, у нас тоже никто с него ежедневного сидения спрашивать не станет, в свободном, стало быть, полете. А пока он таким макаром между небом и землей зависнет, мы его нашими делами-заботами и обременим. Как считаете, хорош план?

– А коли его за неподчинение приказу Шувалов в крепость заточит? – нахмурился Алексей Григорьевич.

– Кто заточит? – явно на показуху удивился Ушаков. – Сашка заточит? И это при живом-то начальнике? Шиш ему, а не Шешковского. Начнет не на месте усердие проявлять, враз сыщем, кому из его парика пыль-то выбить. В розыск разве что может объявить, его право. А как словит да запрет, так парнишку и освободим. Потому как к тому времени у меня уже приказ об увольнении негодника из Сибирского приказа и о зачислении его на постоянную должность в Тайную канцелярию высочайшим именем подписанный будет.

В общем, он тоже сегодня должен прибыть. А дальше уже решим, кто этим делом займется и как станем действовать, чтобы клятый мой заместитель ни о чем не догадался.

Любой на месте Разумовского бы, наверное, удивился, а удивившись, и возмутился, отчего Андрей Иванович предлагает такой скромный выбор – всего два человека, что у него, в Тайной канцелярии толковых людей в обрез? Но, давно зная Ушакова, Алексей Григорьевич уже заприметил, что главный заплечных дел мастер империи, как нередко именовали начальника Тайной канцелярии, был невероятно щепетилен в отборе людей. Как он сам неоднократно говаривал, желал бы трудиться, как делал это в свое время незабвенный Федор Юрьевич Ромодановский[40] – князь-«кесарь» и глава легендарного Преображенского приказа. Несмотря на невероятный авторитет у царя и сосредоточенную в руках князя-кесаря власть, подвластный ему приказ отнюдь не изобиловал праздными людишками. Считайте сами: два дьяка и пять-восемь подьячих, дозорщик, два лекаря и лекарский ученик, заплечный мастер, четыре сторожа, четыре конюха и шестнадцать рабочих различных специальностей.

Кроме того, в распоряжении приказа находилось несколько десятков офицеров и солдат гвардии, прикомандированных к нему для несения караульной службы.

Подражая своему кумиру, Андрей Иванович также держал подле себя только самых проверенных и талантливых работников, которые обычно были заняты разбором сразу же нескольких дел, и оттого он, даже если бы захотел, не мог выделить для расследования дополнительные силы.


– А ЧТО КОЛИ по окончанию расследования выяснится, что жемчуга похитил ну… чтобы меня вором выставить?

– В смысле ваш стародавний недруг Александр Шувалов?

– Ну да, что тогда с вашим следователем будет? Шуваловы же его непременно изничтожат.

– А, двум смертям не бывать, спрячу Степашку тогда в Преображенском приказе, пасынок же за Бестужевым, дай ему бог здоровья, схоронится. А то, бог даст, государыня сковырнет, наконец, всю эту шуваловскую змеиную породу, а тогда можно будет уже и не таиться.