– Быстро ты! – заметил Добрыня, когда Лизавета вновь показалась в трапезной.
Его звучный голос снова привлек к ней внимание. Проходя между столиками, она ощутила на себе изучающие взгляды.
Один мужичок – Лизавета заметила изношенные сапоги да мятую рубаху – смотрел ей вслед, пока она не подошла к Добрыне.
Только рядом с ним Лизавета чувствовала себя спокойно. Добрыня знал ее отца и в чем-то даже был на него похож: такой же высокий, широкоплечий, могучий, но вместе с тем отзывчивый и добрый. От него веяло спокойствием, и это чувство словно распространилось на Лизавету.
Она попросила у Добрыни холодной воды: жара царила невыносимая.
– Да, душновато тут у нас, – Добрыня поправил ворот рубахи. – Ты б сходила на улицу: там всяко посвежее будет, легче задышится.
Он был прав, однако это Лизавету не убедило. Она понимала, что снаружи останется совсем одна в чужом месте, в окружении незнакомых людей.
– Можно мне просто еще воды?
Добрыня, пожав плечами, заново наполнил стакан. Однако вода лишь утоляла жажду, но не остужала. Лизавета почувствовала, как по спине стекает капелька пота, и обреченно вздохнула.
– Хотя, пожалуй, вы правы. Пойду подышу.
Добрыня кивнул и продолжил протирать стаканы, ровной шеренгой расставленные перед ним.
Снаружи, несмотря на высоко стоявшее солнце, и впрямь стало легче. Палило нещадно, но спасали порывы ветра – легкого и прохладного. Остановившись на крыльце трактира, Лизавета с удовольствием вдохнула полной грудью… и поперхнулась от неожиданности.
– Эй, красавица! – окликнул ее незнакомый мужчина.
Она попыталась притвориться, что не понимает, к ней ли он обращается. Деланно принялась озираться по сторонам, отступила в тень.
– Да куда ж ты, давай потолкуем!
– Нет, спасибо. – Голос подвел: слова эти Лизавета почти просипела.
– Вежливая какая – прямо видно, шо городская. Расскажи, как там в городе живется? Говорят, ярмарка у вас давеча большая была? У нас купцы останавливались, в трактире не продохнуть было! Оно хоть того стоило?
Он подошел ближе, встал у крыльца. Теперь мужчину и Лизавету отделяла лишь пара шагов, и до нее долетел запах хмеля. Сердце забилось быстрее: пьяницы всегда пугали девушку – казалось, в своем забытьи они способны на что угодно.
– Ага, – пробормотала Лизавета, нащупывая дверь.
– Э, ты куда собралась! – Попытка побега не осталась незамеченной.
Обиженный мужчина шагнул на крыльцо. Лизавета внутренне сжалась, борясь с желанием зажмуриться. Вдруг показалось, что незнакомец сейчас подскочит к ней, схватит за запястье. Краски мигом схлынули с лица, мурашки пробежали по телу.
– Эй, милсдарь[3]!
Пропойца даже не сразу понял, что обращаются к нему.
– Мужик, я к тебе обращаюсь!
Лизавета и ее преследователь повернули головы одновременно.
На дороге стоял мужчина, явно не местный: выдавал мешок за спиной. Выглядел он при этом пускай и бедно, но опрятно – и точно был трезвым, что Лизавету сразу успокоило.
– Это постоялый двор?
– Ну да, – пропойца, помедлив, кивнул.
– Благодарствую.
Путешественник поправил мешок на плече и двинулся вверх по ступенькам. Походя, оттеснил нетрезвого мужичка в сторону, кивнул Лизавете – она нерешительно улыбнулась в ответ.
Но улыбка быстро сползла с лица, когда мужчина шлепнул ее пониже спины. Щеки Лизаветы мгновенно вспыхнули, жар разлился по телу. Она понимала, что нужно развернуться и осадить наглеца, но с мгновение не могла пошевелить и пальцем – и этого хватило чтобы он, ухмыльнувшись, переступил порог. Лизавета снова осталась с пьяницей наедине.
Она слышала – тот пытался что-то сказать. Но, видит Бог, у нее не было сил слушать. Ведомая неуместным, но все же накатившим стыдом, Лизавета кинулась вниз по лестнице: ей хотелось оказаться как можно дальше от пьянчуги и наглеца, от постояльцев двора и Добрыни. Она знала – увидев ее, тот примется расспрашивать, окружит душащей заботой, в то время как сама Лизавета мечтала лишь остаться в одиночестве, вне деревни, где чувствовала себя чужой, неуместной и лишней.
Пропойца не успел ее остановить – Лизавета пронеслась мимо, лишь задев ненароком его плечо.
– Извините! – пискнула она, не обернувшись, и продолжила бежать дальше: через деревню, на лесную тропку, в тень редких деревьев.
Ей хотелось оказаться вдали от слишком пристальных взглядов. Лучше всего, конечно же, дома, в своей уютной спаленке на втором этаже. Но за неимением большего хватило и просеки, успокаивающей и пустынной, если не считать щебечущих в кронах деревьев птиц.
Только здесь Лизавета перевела дух. Осторожно выглянула из-за укрывшего ее дерева, чтобы убедиться: никто и не подумал за ней гнаться. Деревня продолжала жить своей жизнью, не заметив ни появления, ни побега потерянной городской девчонки.
И все же для Лизаветы деревушка отныне изменилась. Она и прежде казалась неприятной: грязной, неухоженной по сравнению с домами, к которым привыкла купеческая дочка. Но теперь Лизавета также знала, что в границах этого поселения не стоит ждать привычной вежливости, галантности. Да, любой мужчина мог оказаться таким добряком, как Добрыня. Но мог и распустить руки, как этот…
Лизавету передернуло от одного только воспоминания. Нет, она решительно не хотела возвращаться обратно! Может, поговорить с Ладом и Ольгой, попроситься провести еще ночь в их избушке?
Ноги будто сами понесли ее, стоило только подумать об озере. Но объяснялось ли ее желание оказаться там лишь тем случаем, что произошел у трактира? Или Лизавета подспудно ощущала действие договора, что ее отец заключил с водяным?
Она старалась не думать об этом, а озеро словно манило. Вблизи и при свете дня оно выглядело ничуть не зловещим. Уютно шуршали листвой склонившиеся над водой деревья, чирикали и прыгали с ветви на ветвь птички. Солнце играло с бликами на спокойной глади – ее не тревожили ни рыбки, ни мальки, лишь стрекозы летали над самой поверхностью.
Лизавета спустилась к воде. Наклонившись, дотронулась кончиком пальца – и от касания тут же разбежались круги. Вода оказалась приятно прохладной, словно не успела прогреться к полудню. Подумав, Лизавета опустила в нее всю ладонь, смочила липкую после бега шею. Ах, как хорошо было бы сейчас разуться, сесть на траву поверх мягкого покрывала и задушевно поболтать с кем-нибудь – да хоть бы и с Ладом!
Лизавета не проговаривала этого даже про себя, но Лад умудрился ей понравиться. Рядом с ним, казалось, она может говорить что хочет и вести себя как угодно. Вероятно, это объяснялось его происхождением – с аристократами и разыгрывающими их купцами приходилось постоянно держать лицо, а с деревенским мальчишкой это было ни к чему. Но, с другой стороны, Ольга заставляла Лизавету трепетать от ужаса, а Лад… Растерянный, взлохмаченный, с травой в волосах, он заставлял ее улыбаться даже сейчас, когда был рядом лишь в ее воображении.
Вода перед Лизаветой вдруг пошла рябью, внизу скользнула большая тень. Лизавета отпрянула. Заполошное сердце попыталось выскочить из груди, внутренний голос кричал о том, что лучше убираться подобру-поздорову, но ступни будто приросли к берегу, а вскоре убегать стало поздно.
Водная гладь взорвалась брызгами. Холодные капли упали на юбку Лизаветы, на песок перед ней. Кто-то выпрямился, стоя по колено в воде, по-собачьи отряхнул волосы… и замер, увидев девушку у края озера.
– Лизавета?
Перед ней мокрый, растерянный, с расчерченным каплями лицом и прилипшими ко лбу кудрями стоял Лад: правду говорят, мол, помяни черта! Ошалевшая, Лизавета не сразу сообразила, что беззастенчиво рассматривает его. Только когда взгляд опустился на мокрую рубашку, прилипшую к коже, она ойкнула и быстро отвернулась.
Вместе с этим движением отмер и Лад: отер ладонью лицо, оттянул потяжелевшую от воды рубашку, медленно вышел на сушу. Краем глаза Лизавета заметила, что он был полностью одет.
Лодки поблизости, конечно же, не было.
– Что ты здесь делаешь?
– Как ты здесь оказался?
Они заговорили одновременно – и одновременно же замолчали. Давать ответ не хотелось: Лизавета не привыкла врать, а при мысли о том, чтобы сказать правду, внутри холодело. Лад тоже не спешил откровенничать, наоборот – махнул рукой, мол, давай уж, ты первая.
– Мне не сиделось в деревне, – в какой-то мере это была правда. – А ты здесь откуда?
– Приплыл. – Лад пожал плечами так, будто это все объясняло.
– И где лодка? – вопрос вырвался быстрее, чем Лизавета подумала: лучше не продолжать.
Однако ее слова Лада не смутили.
– Там, в траве, – он неопределенно ткнул пальцем куда-то вправо. – Я хотел на кувшинки посмотреть, не отцвели ли, да свесился неудачно, вот и…
Лад развел руками, молча указывая на промокшую насквозь одежду.
– Лодку там же и бросил: она перевернулась, я потом попрошу кого-нибудь помочь, к берегу ее оттащить. Высохнет – и будет в порядке. Потом, может, тебя еще к кувшинкам скатаю: на другом берегу ими все усыпано, дико красиво!
– Я, пожалуй, воздержусь. – Лизавета покосилась в его сторону и, помедлив, призналась: – Не особо умею плавать.
Ей снова стало неловко. Городская жительница, «маленькая купчиха», она не вписывалась в местную жизнь.
– Не против, если я присяду?
А вот Лад, похоже, не чувствовал себя смущенным: и думать забыв о кувшинках, он плюхнулся прямо на песок, скрестил ноги. Лизавета посмотрела сверху вниз, поражаясь его непосредственности. Он ведь прекрасно знал: песок прилипнет к мокрой одежде, забьется в обувь, сам он после этого будет выглядеть неряшливо и глупо – и все же Лада, казалось, это совершенно не волновало.
– Ты тоже садись! – он постучал ладонью рядом с собой.
Минуту назад Лизавета бы отказалась. Сейчас же, подобрав юбку, аккуратно присела. Песок, согретый дружелюбным солнцем, оказался приятным и теплым. Но жарко не было: от воды тянуло прохладой, ветерок вблизи нее стал только свежее. Вдохнув его поглубже, Лизавета осторожно позволила себе улыбнуться. Пожалуй, что-то было в том, чтобы так сидеть на земле и смотреть на озеро.
– Насчет кувшинок не передумала? – заметив перемену в Лизавете, шепотом спросил Лад.
Она покачала головой: глазеть на цветы, рискуя оказаться в воде, она была не готова. Но внутренний голос негромко добавил: «Пока», – а Лад усмехнулся, будто услышал.
И время понеслось, словно кто-то, придерживавший секундную стрелку, неожиданно ее отпустил. Лизавета не заметила, как пролетели без малого три дня – столь богатыми на впечатления они были. Закрывая глаза под вечер, она засыпала почти мгновенно, и под смеженными веками мелькали, словно брызги красок, события прошедших часов.
Постеснявшись рассказывать Ладу правду, Лизавета все же осталась жить на постоялом дворе, но это ее почти не тяготило. Ранним утром она, спешно позавтракав, убегала на озеро, а возвращалась, лишь когда солнце расцвечивало окрестности желтым и алым. Ей успешно удавалось избегать Неждана – так звали того постояльца, воспоминания о котором неизменно вызывали у Лизаветы неловкость и стыд.
Кроме того, Лизавета была рада избегать встреч с супругой Добрыни, Любавой. По непонятным причинам та с подозрением относилась к Ладу и, узнав, что девушка планирует с ним увидеться, тут же нагружала ее работой – вмиг оказывалось, что нужна помощь на кухне или необходимо куда-то сбегать. Отказаться у Лизаветы никогда не хватало духу, так что приходилось отправляться по поручениям, а уже потом бежать на обещанную встречу, недоумевая, с чего же Любава так взъелась на Лада. И ведь в остальном-то она была чудеснейшей, заботливой женщиной – из тех, что готовы вместить в своем сердце весь мир!
В часы, проведенные без Лада, Лизавета становилась задумчивой и притихшей – она ни с кем не делилась тем, что корила себя за отсутствие тоски по отцу. Но стоило Ладу появиться на пороге, как на ее лице расцветала улыбка. Когда на второй день пополудни Лад вбежал на постоялый двор, схватил Лизавету за запястье и практически вытащил из-за стола, даже окрик Любавы не смог их остановить. Лизавета лишь крикнула, что поможет, когда вернется, и была такова.
Лад каждый раз придумывал что-то новое, чтобы увлечь ее. В тот день, когда он по неуклюжести искупался в одежде, Лад отвел ее к детям, игравшим на одном из подворий. При виде них один из мальчишек подпрыгнул от радости:
– Лад!
Не прошло и мгновения, как они оказались в кругу ребятни. Дети тянулись к Ладу, каждый норовил о чем-то спросить, уговаривал присоединиться к игре. На Лизавету они поглядывали одновременно с опаской и любопытством, но без враждебности. А вот ей мигом захотелось кое-кого огреть, когда он спросил:
– Пустите новенькую поиграть?
– Что? – она резко повернулась к Ладу.
– Да ладно тебе, это всего лишь салки. Знай себе, бегай да ребятню лови. Можешь даже сначала зайцем побегать, я ловить буду, а ты пока разберешься, что к чему.
– Но…
– Кто хочет, чтобы наша гостья поиграла?
Дети приняли задумку с пугающим восторгом. Потом Лизавета думала: они просто сразу поняли, что с ее приходом игра для них упростится. И были правы – у Лизаветы не получалось ни убегать, ни уворачиваться, ни ловить. Ей попадался только Лад, но Лизавета была уверена, что он поддавался: и то лишь для того, чтобы схватить ее в следующий раз.
Столько раз, как в тот день, Лизавету еще не трогали. Лад легко касался ее руки, когда она пыталась притаиться за деревом. Хлопал по спине, когда она убегала, нервно кидаясь из стороны в сторону. А один раз даже обхватил поперек поясницы, оторвал от земли, заставив завизжать самым неприличным образом – и раскраснеться далеко не от бега или усталости.
Да, в присутствии Лада Лизавета постоянно краснела.
Она чувствовала, как сердце начинало биться быстрее, пока Лад увлеченно рассказывал уставшим детям сказку о хитрой лисице и доверчивом волке. Или когда он провожал ее на постоялый двор – и останавливал на пороге, чтобы убрать зацепившийся за растрепанные волосы лепесток. Лизавета осознала, что начала в него влюбляться, когда ближе к полудню Лад приходил как будто к Добрыне, но на самом деле, конечно же, к ней.
– Ты умеешь кататься на лошадях?
– Там на опушке такая цветочная поляна! Давай покажу?
– А пошли смотреть на лисиц? Они безобидные, честно!
Все начиналось с вопросов, на которые Лизавета не могла ответить отказом. И вот она, забыв обо всех правилах приличия, босая ступала в воду, собирала полевые цветы и безуспешно пыталась сплести из них венок, кралась меж деревьев, чтобы разглядеть мелькнувший в кустах пушистый хвост, и сама кричала, тыча пальцем куда-то наверх:
– Смотри, белка!
Ей казалось, в такие моменты Лад глядел на нее по-особенному. С ним не нужно было сдерживаться – когда она громко смеялась, Лад не закатывал глаза, а смеялся в ответ.
«Интересно, вот так выглядит настоящая любовь? – размышляла она вечером третьего дня, рассеянно накручивая на палец хвостик от длинной косы. – Ты постоянно улыбаешься, краснеешь, хочешь меняться… и радуешься как ребенок, когда он приглашает тебя на праздник?»
– Вечером у озера будут гулянья, пойдем?
Кто же знал, что такой невинный вопрос заставит сердце восторженно забиться, а щеки – наливаться краской?
Лизавета даже не смогла нормально ответить – только кивнуть, промямлить что-то про спешку и ускользнуть, стараясь не бежать вприпрыжку. Правда, под взглядом все понимающей Любавы прыти у нее поубавилось: трактирщица смотрела, будто наблюдала за скоротечной, безнадежной любовью, и Лизавета вспоминала, что это действительно так. Ей ведь придется вскоре уехать, оставить полную забот и забав жизнь, чтобы вернуться к прежнему укладу, который теперь казался бессмысленным и тусклым.