Теория противоположностей - читать онлайн

3

Потом Шон засыпает на диване, по-прежнему сжимая в руке мобильный, то и дело вздрагивающий от нового сообщения, оповещения или еще какого-нибудь сигнала из интернет-мира, который никогда не спит. Я смотрю на него – вдох, выдох. Дело не только в том, что он красивый. Это ерунда. На красоту падки девчонки вроде Иззи. Он притягивает к себе, как суперзвезда. Его красота ничего не значит по сравнению с тем, что Ванесса называет «комбо»: сексапильностью, умом и некоей изюминкой. Хотя Ванессе он нравится гораздо меньше, чем должен был бы нравиться моей лучшей подруге. Дело в том, как он смотрит: сразу ясно, какой он серьезный, какой основательный.

Телефон снова жужжит, Шон шевелится, и я немного смущена, что рассматриваю его так откровенно, что моя потребность в нем так сильна, что я восхищаюсь волнами его волос и стройным телом, вытянутым во всю длину дивана. Я придвигаюсь поближе и касаюсь его плеча.

– Шон, пойдем в кровать. Уже поздно.

Он ворчит и утыкается лицом в подушку, все еще не в силах проснуться.

– Давай, Шон. Иди в кровать.

Он хлопает глазами, стараясь сфокусировать взгляд.

– А какой сегодня день? Мы разве… – он тянется к телефону, чтобы посмотреть в календарь.

Тут до меня доходит. Он думает, я бужу его ради зачатия. Неужели я похожа на жену, которая будит мужа только ради зачатия?

– Да нет, я не к тому… пошли спать.

– Пять минут, – говорит он, опять проваливаясь в сон.

Я еще немного жду, надеясь, что он вернется ко мне, но тщетно. Я гашу свет в гостиной и говорю себе: побыть наедине с собой не так уж и плохо. Спать одной в кровати – не самое худшее, что может случиться. Прежде чем пойти в спальню, останавливаюсь в дверном проеме и снова смотрю на Шона, надеясь, что это чувство – не начало конца.

Мы с Шоном уже семь месяцев пытаемся зачать ребенка. Когда мы поженились, мы составили план – составлял в основном Шон, а я слушала и поддерживала; мы даже составили схему, потому что в глубине души мы оба любим схемы, мы оба ценим во всем порядок. Мы решили пару-тройку лет пожить для себя, устояться как семейная пара, а потом завести ребенка, а потом, может быть, еще одного, и, наверное, еще собаку, и построить дом с белой оградкой, и жить долго и счастливо, или как-то так.

План Шона имел смысл; он продумал, с какими серьезными фирмами работать по контракту, решил откладывать деньги, чтобы потом не пришлось мучиться, и я, когда придет время, могла бы уйти с работы (конечно, если сама того захочу, добавил он) и сидеть дома с детьми, или заниматься волонтерской деятельностью, или устроиться в библиотеку, или еще что-нибудь. Я согласно кивала в ответ на все его предложения. Я всегда любила детей, и, хотя не была одержима материнским инстинктом (эта черта досталась мне от хладнокровных, рационально мыслящих родителей), всегда полагала, что смысл семьи, по крайней мере наполовину, – в детях. К тому же Шон был отличным дядей для Никки; он мог бы восполнить все пробелы в воспитании, которые допустила бы я.

Так что все шло по плану, все по графику. Только моя матка не желала сотрудничать. Семь месяцев неудач. Семь месяцев насмарку. Семь месяцев ожидания, надежд и неизбежных менструаций. Я сказала Ванессе, что подумываю принимать кломид[4], но она рассказала мне массу жутких историй про женщин, у которых от кломида начали расти волосы на лице. «Представляешь, настоящая борода», – заявила она, но я на девяносто девять процентов уверена, что она все выдумывает; Ванесса пока предпочитает необременительные свободные отношения, и, хотя к моим проблемам относится доброжелательно, все же она немного эгоистична, как полагается лучшей подруге. Я посоветовалась с мамой; она вздохнула и сказала то, что я и предполагала, потому что отец всем нам промыл мозги: «Может быть, так и должно быть».

Но четыре дня назад я наконец увидела бледно-розовую вторую полосочку. Во мне что-то щелкнуло – словно я уже чувствовала своего малыша, ощущала, как во мне растет крошечное тельце. А потом, сегодня утром – неужели это было лишь сегодня утром? – опять началась менструация, и я поняла, какой же я была глупой, торопя события, торопя жизнь, и судьбу, и все эти идиотские необъяснимые вещи, заполняющие пространство между тем и другим.

Вот дерьмо. Как же я ненавижу, когда мой отец прав.

Я закрываю дверь спальни, достаю ноутбук. Он оживает, я поуютнее укладываю подушки на кровати и сама укладываюсь между ними, потом быстро пробегаю список закладок. Захожу на «Фейсбук». Мой пульс учащается, словно я совершаю не такое заурядное действие, а нечто недозволенное, словно мне следовало бы подумать дважды, прежде чем это сделать. Может быть, так оно и было.

Вверху страницы всплывает заявка в друзья от Теодора Брэкстона, горит как фейерверк, как ядерная бомба. Конечно, Шон – моя судьба, но все-таки иногда я думаю (и в последнее время все чаще), что судьба могла бы быть иной. Будто я могла неправильно прочитать послание звезд, будто они могли выстроиться иначе, будто все могло бы быть по-другому. Рука с зажатой мышью повисает в воздухе.

Я слышу, как Шон ворочается в гостиной. Выключает телевизор, судя по тому, что шум на заднем фоне сменяет тишина.

– Шон?

Ответа нет.

Я хочу попытаться еще раз. Хочу позвать его в постель. Но «Фейсбук» манит, и к тому же мое недоверие к Шону, мои подозрения тоже играют роль. Я вспоминаю невинные замечания Иззи: «Ну, может, еще баб снимать… Я дала бы Марку Цукербергу шанс…», и в моей голове всплывает ни к чему не относящаяся мысль – есть ли на «Фейсбуке» жена Марка Цукерберга, и если есть – можно ли написать ей и спросить, как бы она поступила в моей ситуации.

Я смотрю в окно на уличные фонари.

Да, Шон всегда был хорошим мужем, не давал мне поводов для ревности, это верно. И еще верно то, что надо было говорить прямо, надо было взять и спросить, зачем он пошел в «Виноград», а не пытаться докопаться до истины путем косвенных вопросов, когда он к тому же был увлечен шоу «Рискни». Но наш брак не был противостоянием, скорее его можно было назвать браком по расчету (звучит очень по-русски, но я не это имею в виду). Я хочу сказать – я могу рассчитывать на Шона. Он для меня – как стрелка, которая указывает на Северный полюс, и я не задаю ему вопросов, потому что воспитывалась человеком, учившим меня, что этими вопросами ничего не добьешься, ответы будут малопонятны и приведут к неверным выводам, а то, чему суждено произойти, все равно произойдет. Так к чему выяснять отношения? Я ничего не пыталась выяснить у Шона – ведь он был моим. Вот мой ответ. Единственный вопрос, интересовавший меня: может быть, я его недостойна, такого красивого, такого невероятно успешного, такого лидирующего в списке «Топ-сорок: кому под сорок», – к делу не относится. Ванесса указала бы (и она указывала!) вескую причину пойти к психотерапевту, но сеансы для меня то же самое, что и вопросы, – лишь отвлекают от происходящего. Я уже выбрала свой путь. Зачем думать, каким все могло бы быть?

Мы с Шоном познакомились на Match.com[5] шесть лет назад, когда он еще не стал звездой интернет-мира, когда мы были просто Шоном и Уиллой. Он прислал мне сообщение: «Ну и что тут делают два нормальных человека?», я посмеялась и подумала: может быть, интернет-знакомства – не только для извращенцев и чокнутых, так что написала ему в ответ: «Испытывают судьбу». Мне казалось, это очень умно, принимая во внимание папочкины теории о том, что судьба сама решает, какой ей быть, и мы не в силах на нее повлиять. Я нажала кнопку «отправить» и задумалась, почему впутываю папочку с его теориями в свою личную жизнь. Шон пропустил намек мимо ушей (или не стал гуглить информацию обо мне) и ответил раньше чем через час.

Я просмотрела его профиль и увидела, почему он решил, что из нас может получиться хорошая пара. Мы оба были в семьях средними детьми, оба любили классическую литературу, оба указали ответственность и уверенность в себе в списке желательных качеств потенциального партнера и любовь к спорам ради споров в списке нежелательных. На вопрос, с какой страной мы себя отождествляем (на Match.com нужно заполнить два листа анкеты, чтобы «дать понять, какие качества делают вас собой», и вряд ли кто-то захочет, чтобы вторая половинка не заметила их лишь потому, что они пропустили пункт и не дали понять, что делает их собой, поэтому все заполняют эти два листа), он ответил – Швейцария. И тут я подумала – вау! Я ведь тоже настоящая Швейцария!

И он – Швейцария. И я – Швейцария. А вместе мы стали комбо-Швейцарией, турбо-Швейцарией, что хорошо сказывается на браке, пока кое-кто не нашел чек из «Винограда», а кое-кто другой не начал вести себя как Северная Корея или что похуже.

Мой палец дергается, и я с трудом подавляю в себе инстинкт нажать на какую-нибудь из опций. («Инстинкт – ничего, кроме заблуждения человека, обманчивого впечатления, будто бы он способен управлять собой», – бестселлер «Ваш ли это выбор? Почему вся ваша жизнь может выйти из-под контроля», с. 33.) Может быть, от моего выбора не так уж много зависит – я прожила всю жизнь с этим утверждением. И все-таки передо мной маячили перспективы:

С каких пор «Фейсбук» стал подобием нашей жизни?

В четыре двенадцать утра я вздрагиваю и просыпаюсь. Свет все еще горит, ноутбук все еще покоится на моем животе. Шон, я подозреваю, так и спит на диване. Раньше мы никогда не засыпали друг без друга, и, выключая прикроватный светильник, я думаю, когда наши привычки успели измениться.

Он просто устал, успокаиваю я себя. Столько работы! Черт возьми, ведь он попал в «Топ-сорок: кому под сорок»! Нельзя же требовать от человека всего и всегда. Готова поспорить, Марк Цукерберг тоже нет-нет да и уснет у себя в кабинете.

Свет с щелчком выключается, я крепко зажмуриваю глаза, надеясь уснуть, надеясь, что усталость возьмет верх над нервозностью. Но прежде чем мне удается хоть немного погрузиться в сон, телефон дважды пищит.

Бип-бип. Бип-бип.

Провожу пальцем по экрану и вижу сообщение от своей начальницы Ханны. Она прислала фотографию. Во всяком случае, я думаю, что это она. На фото крупным планом снят ее бюст – две огромные, потные, перезрелые дыни с расщелиной между ними. Конечно, такой бюст может принадлежать кому угодно, у кого хватит на него денег, но владелицу выдает подвеска – четырехлистный клевер, который Ханна никогда не снимает.

В первую минуту мне кажется, что она таким образом решила наказать меня за проваленные переговоры с «Надежными». Я уже собираюсь написать что-нибудь в свое оправдание, скажем, вот такой текст: «В подгузниках для взрослых нет ничего соблазнительного! Они должны быть надежными и удобными, а не сексуальными!»

Я смотрю в потолок в темноте и внезапно понимаю, что моя семейная жизнь чем-то похожа на эти подгузники.

Но я пугаюсь раньше, чем начинаю печатать сообщение. Никогда не умела пререкаться и огрызаться. Может быть, Ханна не знает, насколько плохо все прошло. Может быть, она в загуле. Лучше уж не будить лихо. Поэтому я набираю вот что:

И молюсь про себя, чтобы она ошиблась адресатом. Такое ведь может произойти случайно. Мой отец в ответ на любой вопрос ссылается на свою всеобъемлющую теорию: все происходит так, как нужно. Но кому нужно, чтобы моя начальница по ошибке посылала мне сообщения сексуального характера? А если отец прав, с чего начинается цепочка событий? С заявки в друзья на «Фейсбуке», на которую я не ответила? С ошибочно положительного теста на беременность?

Я провожу пальцами по ноутбуку, и он оживает.

Я пытаюсь войти в свой профиль, чтобы поддержать эту ЛюблюБуБу. Написать что-нибудь простое, вроде: держись, детка! Или: откуда нам знать божественный замысел? Или: разве только от божественного замысла получаются дети?

Я пробую разные ники: УиллаГолден, УиллаЧендлер, УиллаЧендлерГолден – но все это не подходит. Простите, пользователя с таким именем не существует. И это очень кстати – когда я оставляю свои попытки, приходит сообщение от Ханны:

«Вот! – думаю я, – случайности возможны. Может быть, папа не всегда прав».

Мой отец не был настолько одержим своими теориями относительно судьбы и ее неизбежности, пока не погиб его брат-близнец. Судя по всем рассказам и выцветшим, словно с эффектом сепии, старым фотографиям моей бабушки, в детстве папа был совершенно нормальным мальчиком; можно даже сказать, совершенным совершенством; до трагедии он не был склонен к безнадежному фатализму. По мнению отца, смерть Уильяма стала самым что ни на есть случайным происшествием, стечением обстоятельств, которые привели к катастрофе – в прямом и переносном смысле. Путешествие во Флориду, внезапный ураган, упавшая пальма, пробившая крышу паршивого придорожного отеля. Ствол дерева рухнул на кровать у правой стены, кровать Уильяма, и раздробил ему грудную клетку; смерть наступила мгновенно. Мой отец проснулся в кровати у левой стены и увидел, что такое граница между жизнью и смертью; останешься ли ты целым и невредимым, или же твое сердце будет смято – зависит лишь от того, с какой стороны двери положить матрас.

Он целыми днями, неделями, месяцами спрашивал себя: что, если? Что, если бы они выбрали другой отель? Если бы поехали через Тампа, а не через Майами? Если бы остановились поесть куриного супа с лапшой, а потом решили в тот день дальше не ехать?

Но все эти мысли не могли вернуть Уильяма. Все равно ничего бы не изменилось.

Так что мой отец засел за докторскую диссертацию и сначала все пытался выяснить, когда, как и почему он мог поступить иначе, а потом пришел к выводу, что поступить иначе все равно бы не получилось. С каждым годом его все глубже и глубже засасывала эта трясина.

Мама любит вспоминать историю моего рождения. Когда я появилась на свет, вопящая, пунцовая и окровавленная, доктор поднял меня и закричал: у вас девочка! А мама застонала: быть того не может, мы ждали мальчика! – и разрыдалась от избытка гормонов, присущего только роженицам, – ведь она же уже выкрасила детскую в голубой цвет и накупила голубых ползунков и шапочек.

А что же отец? Он совсем не удивился. Он как раз писал третью статью в научный журнал, готовясь стать новым Эйнштейном. Он посмотрел на меня, пожал плечами и сказал: ну и ладно, все равно мы назовем ее Уильям. Такова жизнь. Если бы я и хотел, я не смог бы ее изменить.

Мама запротестовала – они еще могли все изменить, свидетельство о рождении не было получено, открытки близким не были напечатаны. Но отец стоял на своем, и поскольку мама тоже могла бы отождествлять себя со Швейцарией, долгие годы прожив с мужчиной, временами совершенно слетающим с катушек, но, возможно, самым гениальным из ныне живущих, – она согласилась. Когда я пошла в детский сад, они все же решили звать меня Уиллой, потому что все принимали меня за мальчика, любившего носить девчачьи платьица. Я была маленькой, но я помню радость от нового имени; какое облегчение – не зваться Уильямом!