Мимо станции метро Анна прошла трижды, приняв ее за подземный переход, пока какая-то добрая душа из числа не боящихся ковида бомжей не ткнула пальцем в большую букву «М».
Внутри оказалось пусто, чисто и тихо, но расслабляться было нельзя – вход к поездам охранял зловещего вида механизм величиной с автобус. Анна опасливо повозила пальцем по экрану, понаблюдала за меняющимися надписями, поменяла язык на английский и пришла к выводу, что, очевидно, адская машина выдает билеты в обмен на бессмертные души пассажиров.
Забредший в вестибюль полицейский некоторые время наслаждался сражением иностранки с аппаратом, но потом сжалился.
– Go! – предложил он.
– Чего? – изумилась Анна. – Вы мне зайцем предлагаете ехать? Вы? Служитель закона?
– Go-go, – совсем развеселился ни слова не понявший полицейский и зачем-то добавил: – Миледи.
«Ну, миледи так миледи, – решила Анна и на приличной скорости рванула сквозь турникет. Кто его знает, может, у него шутки такие, у полицейского. Может, ему скучно».
Анна собиралась ехать в центр. Зловещие окраины, хотя, сказать по правде, ничего зловещего в районе, который Леандру назвал Телейраш, не было, не лучшее место планировать и начинать операцию «возвращение домой». Но вот центр – это в какую сторону? Анна долго и безрезультатно смотрела на схему, пока не сообразила, что станция «Телейраш» конечная, и вариант у нее, собственно, один.
В абсолютно пустом вагоне Анна села у окна и стерла выступившие на глазах злые слезы.
«Леандру, наверное, уже заметил, что я ушла. Сбежала, смылась, слиняла – назови как хочешь, суть не меняется. Я поймала его на вранье, причем настолько, казалось бы, мелком и бессмысленном, что говорить смешно. Ну, наврал про работу, делов-то».
Однако это мелкое вранье идеально, последним кирпичиком встало в стену нестыковок, которую она упорно не замечала даже когда уперлась в нее лбом.
«Зачем скрывать, что ты адвокат? Что плохого быть адвокатом? Может, здесь, в Португалии, это какая-то позорная профессия вроде наркодилера или сутенера? Может, здесь адвокатов с ходу бьют по морде? Доктор права? Хрясь по сусалам. Да ну, глупость какая. Почтенная, респектабельная работа, скрывать которую не имеет смысла. А для него, значит, смысл есть».
Анна вдруг четко осознала: во всем остальном, что ей непонятно и странно, смысл тоже есть. Во всей этой дикой истории, где самое дикое – что он ей действительно нравился, даже сейчас, даже сквозь страх, который заставил ее схватить вещи и убежать прочь, этот чертов Леандру. Несмотря на его вранье, за которым, очевидно, скрывался какой-то зловещий план. Несмотря на маленький рост, несмотря ни на что. И тот факт, что он не испытывает к ней вообще ничего, злил, но больше печалил.
Как ни странно, Анну совсем не интересовала его цель. Во-первых, по природе своей она была нелюбопытна и осторожна, а осторожность диктовала не совать нос в странные дела. Старая балерина называла это «избегать трудностей». Анне больше нравилась формулировка «не лезть на рожон». Во-вторых, жгучее разочарование от очередной любовной истории затмевало все остальное.
Таких историй в ее жизни было много. Анна знала, что привлекательна, а еще лучше знала, что, в конечном счете, это ничего не решает. Зеленые глаза, густые темные волосы, кожа, которая к лету приобретала оттенок молочной карамели… Внешность имела значение только до определенного момента. Этот момент – очередное расставание, более или менее достойное, но всякий раз очень для нее болезненное.
Однажды, устав читать психологическую попсу, она набралась смелости и спросила у очередной «истории»: «Что со мной не так?» «История» подумала и честно ответила: «Ты скучная. Ты хорошая, добрая, теплая, как нянечка в детском саду. И такая же незаметная. Иной раз, – сказала “история”, я даже забываю, что ты дома». «Да чего же тут плохого, – изумилась Анна. – Разве ты не чувствуешь себя спокойно и безопасно рядом со мной?» «Я чувствую себя сволочью, – призналась “история”, – оттого, что не замечаю тебя, и что мне с тобой, такой уютной и покладистой, смертельно скучно».
– Все из детства, все. Все от родителей. В терапию бы тебе, – советовала Лера. – Я тут думала в психологи податься. Мелкая подрастет – на курсы пойду. Буду тебя бесплатно лечить.
Анна представила себя на приеме у психолога Леры, содрогнулась и навсегда закрыла для себя тему «что со мной не так».
– Что-что… Да ничего, не везет просто. Прорабатывать детские травмы жизни не хватит, проще подождать. После долгой череды неудач обязательно срываешь джекпот – закон жизни.
– Психология игрока, – презрительно фыркнула Лера. – Нет, я не говорю, что так не бывает. Но ты ж как мужик из анекдота, хоть бы лотерейный билет купила! А то ведь всю жизнь прождешь.
Перегоны между станциями оказались короткими, и через двадцать минут Анна доехала до конечной. «Cais do Sodre», – прочитала она на табличке, вокзал, стало быть. Народу здесь было побольше, человек двадцать. Анна поднялась на поверхность и пошла к реке – без какой-либо цели, просто побыть у воды.
Вода была ее утешением и медитацией с самого детства. Деревня, где росла Анна, затерялась в псковских лесах и могла бы считаться красивой, если бы не ветшающие с каждым годом останки некогда богатого колхоза, появившегося в этих местах еще в тридцатые годы прошлого века.
К пятидесятым среди ладных крестьянских домов выросли коробки из силикатного кирпича – как дюралевые зубные протезы, уродливые и чужеродные. А вокруг длинные приземистые фермы для скота, которые в начале века нового выглядели так, словно их бомбили: разрушенные стены с торчащей арматурой, обвалившаяся крыша…
Колхоза не стало, деревня опустела. Все, у кого была хоть малейшая возможность уехать, уехали. Самые везучие в Петербург и Москву, люди попроще в Псков, а остальные в Опочку – все-таки райцентр.
«Из крупного рогатого скота остались корова Зорька и алкаш Борька», – зло шутила мать, за что пару раз ее легонько побила Борькина жена, что, впрочем, никак не отразилось на частоте совместных попоек.
Нравы в деревне царили простые как вилы – универсальный способ решения любых местных проблем. За вилы хватались «по пьянке» и «по трезвянке», и каждый раз их появление, подобно герольду, предвещали дикие крики, разносящиеся по всей округе.
Заслышав этот набат, маленькая Анна убегала к озеру и сидела там, спрятавшись под густыми ивами. Вода вбирала и гасила звуки деревенской баталии, успокаивала, а еще, если что, всегда можно утопиться. Но этот, как теперь говорят, лайфхак, открылся Анне после прочтения карамзинского шедевра сентиментализма.
Имелось у нее и еще кое-что заветное, но вспоминать об этом Анна не любила – болело и по сей день, спустя четверть века. А вот вода… В Москве она не такая. Неправильная. А может, просто жизнь не такая, неутешительная. Сколько ни ездила Анна по прудам и набережным, но того детского чувства покоя так и не нашла.
И вот теперь, обогнув здание вокзала, она приближалась к Тежу. Еще не увидев реки, Анна ощущала ее присутствие – как иные люди чуют присутствие дикого зверя. Она шла вперед, не глядя по сторонам и не замечая города вокруг. Закрытые кафе, железные стулья, скованные цепью и привязанные к сиротливо торчащему посреди сада Гамейру киоску, грозно глядящий герцог Терсейра на площади своего имени – все это осталось у нее за спиной. Она шла к могучей живой сущности, что вздыхала и волновалась за серым парапетом набережной.
Небо, набухшее дождем, сделало воды Тежу серо-голубыми, оттенка голубиных перьев. Анна вдохнула густой влажный воздух и пошла по набережной вверх по течению реки. Отлив обнажил каменные плиты, поросшие пушистыми зелеными водорослями. Спустившись к самой воде, Анна окунула руку в Тежу и зажмурилась. Вода струилась по коже ласково и доверчиво, мягкая, неуловимая, всемогущая.
В этот утренний час набережная пустовала, и Анне казалось, что и Тежу, и весь залив Мар-да-Палья вместе с мостом и смешным желтым корабликом, что усердно пыхтел от южного берега к вокзалу Кайш-ду-Содре, принадлежат только ей. Она уселась на сбегающие в воду ступени и погрузилась в размышления, надо признать, невеселые.
«Ясное дело, нужно идти в посольство. Каяться и сдаваться, проситься домой на первом же рейсе, а там уж как решит родное государство. Леандру сказал, что, выезжая, формально я не нарушила ни одного закона ни одной страны. Но фактически ведь поперлась, хотя родное опять же государство предупреждало: не надо, сидите дома. А уж причина, почему я тут оказалась, и вовсе идиотская – это ведь кому рассказать, а? Замуж поехала выходить. За афериста, которого знала две недели, да и то по интернету. Со стыда сгореть – такое о себе рассказывать. А что делать, придется. Наврать, что я здесь уже давно, а теперь хочу к родным березкам, не выйдет, штамп-то амстердамский вчерашним числом. Значит, скажу как есть, – вздохнула Анна. – Заодно и про гадского Леандру все выложу. Вдруг он преступник, и его уже много лет безуспешно разыскивают ФСБ, ЦРУ и Тайная служба межгалактического контроля времени. Вдруг он людьми торгует».
В сумке зажужжал телефон.
«Будильник что ли?» – подумала Анна.
Но это оказался не будильник, а гадский Леандру. Он звонил в скайп восемнадцать раз и оставил километр сообщений, последнее из которых, обрамленное жутким количеством восклицательных знаков, гласило: «Анна, пожалуйста! Я очень волнуюсь за тебя!»
От того, чтобы зашвырнуть гаджет прямо в реку, пусть сожрет его обретающийся неподалеку Атлантический океан, Анну удержала только память о том, сколько она отдала за этот седьмой айфон.
«Вот что ему ответить, негодяю? Спросить издевательски, кому он уже продал мою печень? В какой бордель собирался пристроить? Или, может, решил загнать недорого жестокому и жадному плантатору, который выращивает сахарный тростник и нуждается в рабском труде? Хотя стоп, плантаторы в Бразилии. Неужели Леандру собирался продать меня в Бразилию?»