Алексей Александрович Романов был изрядно растерян.
– Что значит, командовать? – вопрошал он себя, – и кем? Вот этими громилами?
«Громилы», тем временем, с любопытством оглядывали подъехавший почти беззвучно «Варяг». Гораздо большее изумление вызвал у них факт излечения сотоварища, отравленного червяком. Как понял профессор, такое на памяти аборигенов случалось впервые.
– Значит, – сделал он вполне логичный вывод, занося и эту отметку в блокнот, – среди наших двойников вторую «Свету Левину» мы не встретим. Интересно, а «профессор Романов» среди них попадется?
Он подумал немного, и поправил себя в последнем выводе; черкнул еще пару строк:
– Хотя, физическую оболочку Левиной вполне могли придать какой-нибудь аборигенке; насчет ментальных способностей уникальной лекарки сделать это было, пожалуй, посложнее. Если вообще возможно.
За этими размышлениями Алексей Александрович не заметил, как все организовалось без его команд. Он с очередным изумлением оглядывал еще одно новшество, которое прежде прошло мимо его сознания. «Железный капут», ведомый на короткой сцепке «Варягом», вкатился вслед за буксиром в один из тамбуров, которыми теперь начинался каждый въезд в город. Оказалось, что это не только отстойник, или дополнительная защита, но и вполне себе сформированная дезинфекционная камера. Сержант Холодов, первый выпрыгнувший с высокого борта десантной броневой машины, поманил за собой весь его экипаж с разведчиками; всего набралось двенадцать человек. Потом сержант постучал прикладом автомата по обшивке «Железного капута»; гулкий стук заполнил огромное помещение, в котором легко разместились и громоздкие транспортные средства, и восемнадцать двуногих разумных – когда аборигены присоединились к разведчиком. Они стоически вытерпели; скорее даже обрадовались тугим струям теплой воды, которая вдруг хлынула со всех сторон. Сам профессор поразился гораздо сильнее дикарей, смотревших на чудеса вокруг с философской спокойностью.
– Ну, чудеса еще впереди? – улыбнулся Алексей Александрович, наклоняясь к идеально ровному полу, в который каким-то неведомым способом просачивалась вода.
Нет – снизу водяные струи не били, как того ожидал Романов; потоки низвергались с высокого потолка, и практически сплошной стеной срывались со стен, на которых тоже не было видно никаких отверстий.
– Круче любого душа Шарко, – восторженно заявил Анатолий Никитин посредством рации, и громадина Левин, бывший израильский гражданин, тут же откликнулся:
– А что, Анатолий, в вашей деревне был медицинский центр с таким душем?
– В нашей деревне был душ из двухсотлитровой бочки, – не полез далеко за ответом бывший тракторист, – в котором вода нагревалась от солнышка. Не такого жаркого, конечно, как здесь… но с похмелья в самый раз!
– Ага, – напомнил ему недавнее происшествие Левин, – с похмелья… с молока от бешеной коровки. Интересно было бы попробовать…
Анатолий ответить не успел. Потоки воды кто-то отключил; на смену им пришли не менее тугие струи теплого воздуха. И опять аборигены не удивились. Они с видимым удовольствием подставляли бока и иные части тела под этот своеобразный фен; раненый Ерш в том числе. Наконец, и это действо закончилось. Но огромное полотнище автоматических ворот так и не поползло вверх, освобождая дорогу тандему из транспортных средств двух цивилизаций. В тамбур шустро вбежала команда, возглавляемая Сергеем Благолеповым, «вооруженная» какими-то трубами на шлангах, вторые концы которых заканчивались в баллонах, надетых на манер ранцевых опрыскивателей. Аборигены, и никто иной не успел вмешаться в их действия. Буквально за минуту они опрыскали «Железный капут» какой-то бесцветной жидкостью, и бывший поп, скинув с головы шлем, с гордостью пояснил:
– Это товарищ полковник распорядился. Десять минут ожидания – и никто, кроме него, в этот гроб на колесиках не попадет.
– На гусеницах, – тут же оказался рядом Никитин, – глаза-то разуй. И нечего было спешить со своими опрыскивателями. Может, ребятам нужно было какие-нибудь вещички из танка забрать? Сменное белье там, еще что-нибудь милое сердцу…
– Приказ командира, – повторил, пожав плечами, Благолепов, – а сменное белье им уже Валерий Николаевич приготовил. И все остальное, нужное для жизни.
– Много ты понимаешь, что нужно для их жизни, – буркнул тракторист – только чтобы последнее слово осталось за ним.
В компетентности коменданта, а, тем более, полковника Кудрявцева, Анатолий, конечно же, сомневался не стал. Как и сам профессор Романов. Алексей Александрович сейчас, кстати, решал для себя, будет ли нарушением приказа командира его небольшая отлучка – к Тане-Тамаре. Ведь ей тоже уже подходил срок… Лицо профессора вдруг залилось краской; он вспомнил их первую ночь со страстной никарагуанкой – ту самую ночь, когда страшная смерть настигла большую часть обитателей итальянского и колумбийского лагерей…
– Так что я, пожалуй, первым должен был стать папашей, – вдруг развеселился он, – определенно Оксана влезла без очереди. На правах первой леди города…
Ответственность все же пересилила, и он пошел вместе с основной группой, потянувшейся вслед за сцепкой в сторону Южного поста. До него от центральных городских ворот было ровно полкилометра, и весь этот путь Алексей Александрович, отстранившись от действительности, постарался смотреть на повседневную жизнь города глазами аборигенов. И у него это получилось! Во всяком случае, он сумел заполниться и изумлением от стройных рядов плодовых деревьев, предлагавших всем спелые – неизвестные, но, несомненно, очень вкусные – плоды; и неподдельной завистью при виде того, как детишки с криками гоняют мяч по футбольному полю, и как совершенно безобидные овцы и коровы без привычных горбов-крыльев на спинах пасутся, не обращая никакого внимания ни на глухо стучащую (в основном за счет сочленений «Железного капута») сцепку, ни на организованную толпу за ней. Наконец, дошли. Профессор в ворота вошел самим собой – научным руководителем города, призванным выкачать из аборигенов максимум сведений; творчески переработать их и доложить командиру свое видение нового мира.
Он невольно вспомнил их первое погружение в неизвестность; те трудные сутки, когда он мучился непростым вопросом – как доложить товарищам свои фантастические выводы; как поведать им горькую правду о том, что обстоятельства и злой разум неизвестного божества наделили часть из них неуязвимостью… быть может, бессмертием. А остальных – «лишь» второй молодостью, и…
– И все! – с горечью констатировал он, – и до сих пор я подмечаю, что в некоторых взглядах наших товарищей сквозит зависть, нежелание смириться с несправедливостью; может, что-то большее. И Александр Николаевич замечает – я уверен! Ну, ладно… посмотрим пока, чем нас удивит Валерий Николаевич.
Комендант удивил прежде всего добротностью, и мельчайшими подробностями, с какими он постарался наладить быт гостей. Которым – догадался профессор – совсем не скоро разрешат покинуть этот ангар. Он окинул внутренности огромного зала площадью в целый гектар, и добавил:
– Если вообще разрешат.
Но это было дело не его; а полковника Кудрявцева, и тех же Холодова с Левиным. Он же, профессор Санкт-Петербургского университета, избрал себе в качестве «жертвы» Дуба, который единственный из аборигенов – как догадался Алесей Александрович – решал тут, что можно говорить, а что нельзя. Они так и передвигались втроем – вождь, профессор, и Валера Ильин, объяснявший, как нужно пользоваться индивидуальным туалетом, душем, и кухонными приборами (даже показал – посидев на толчке, не снимая камуфляжа): куда для них будут приносить еду, и – главное (для аборигенов, любителей зрелищ) – как включать большой телевизор, на экране которого можно было увидеть пока лишь мультфильмы.
Это зрелище поразило аборигенов больше всего. Единственное, на что они, как по команде, скривились, и огляделись, не решившись сплюнуть на идеально чистый пол, так это на язык озвучивания волшебных картинок. Проглотив ком слюны, Дуб недовольно проворчал:
– И тут еврогеи!
Комендант тут же вручил ему пульт, и вождь сам убрал звук, довольно улыбнувшись какой-то мысли. Впрочем, она хорошо читалась на его лице: «Вот бы так же, одним нажатием пальца, закрыть рты тем, настоящим…».
Профессор «коварно» воспользовался хорошим расположением духа, и тем, как тот глубоко вник (вместе со всеми соплеменниками) в историю злоключений Тома и Джерри. А тут еще накрыли стол. Так что Дуб, поглощая невероятное количество деликатесов, которые он, конечно же, пробовал впервые в жизни, и раскатисто хохоча над похождениями кота и мыши, отвечал и отвечал на вопросы профессора, которым не было конца. Романов не успевал строчить в блокноте, и придумывать новые и новые вопросы – в уверенности, что такого благоприятного момента больше не будет. Расслабившийся от обилия еды и заполненный благодарностью за спасение товарища абориген конечно же, совсем не контролировал свою бесконечную болтовню, хитро направляемую профессором Романовым. Так думал сам Алексей Александрович – до того момента, когда Дуб повертел в огромных руках вилку, сейчас больше похожую на четырехзубую зубочистку; действительно сунул ее в рот, чтобы поковыряться в зубах, и остановил вполне серьезный взгляд на ставшем в одно мгновенье растерянным лице профессора.
– А вот это, прохвесор (он так и сказал, четко выговаривая каждую букву), самая главная тайна нашего племени. Если я ошибаюсь, и открываю ее сейчас врагу, ничто не спасет меня от небесного пламени. Так что слушай, большое ухо Полковника Кудрявцева. Слушай и запоминай! Путь, в который пускается каждый из вождей русов, как только очередной «Железный капут» оживает…
Профессор Романов слушал, стараясь не пропустить ни слов, ни интонации. Главное – интонации, и того, с каким выражением лица вождь бросал ему прямо в лицо фразы. Слова… в общем, они и так фиксировались диктофоном, и потом не раз будут прослушаны. Главным было сейчас выделить основное, и Алексей Александрович весь погрузился в этот нелегкий процесс; действительно стал и ушами, и глазами, и умом – не только полковника Кудрявцева, но и всего города. Настолько погрузился, что не сразу заметил, что его трясет за плечо Толик Никитин. Трясет и показывает в угол, откуда из скрытого громкоговорителя, наверное, уже не в первый раз, доносилось сообщение. Точнее, приказ:
– Членам городского Совета немедленно собраться в командном центре. Повторяю…
Сожаления не было, Профессор вполне успел проникнуться великой идеей племени русов; той нелегкой миссией, которую они взвалили на себя.
– Не то что какие-то еврогеи или неандерталы…
Романов, уже на бегу, одернул себя: «Это мысли не мои, а Дуба! Надо возвращаться сознанием на грешную землю. То есть, в командный центр». Он ввалился в зал, тяжело дыша, обогнав в пути и Никитина, и, кажется, Левина с Холодовым. А все потому, что надеялся увидеть родное лицо Тани-Тамары; прижаться к ней всем телом, и ощутить, как толкаются в ее животе две девочки, спешащие вырваться в большой мир. Увы – ни никарагуанки, ни Бэйлы Никитиной в зале не было, как и полковника Кудрявцева, кстати, который единственный мог отдать приказ Совету. Зато был доктор Браун, который, пряча вполне законную гордость – как же, первый человечек родился в городе! – сурово заявил ему, и остановившемуся за спиной тяжело дышащему трактористу:
– Больше не допущу, чтобы у роженицы начались схватки черт знает где.
Он обвел руками Центр, откуда, как понял Алексей Александрович, и увели, или унесли Оксану.
– А потом и Таню-Тамару с Бэйлой!
Разочарованием профессор Романов заполниться не успел; в зал стремительно вошел командир. Он был вполне деловит, и спокоен. Но профессора такой вид не мог обмануть – он знал Александра Николаевича не хуже жены, Оксаны, и любого из ближайших друзей. Он и был таким другом для командира. И Кудрявцев не выдержал, разрешил себе на пару мгновений расплыться в счастливой улыбке, и подмигнуть всем. А еще – ответить на нетерпеливый вопрос Толика Никитина:
– Ну, как, товарищ полковник?!
Командир поднял кверху сразу оба больших пальца – по одному за сына, Коли и Димы:
– Богатыри! Почти по три кило каждый!
И на этом остановился; дал приказ уже другому пальцу, указательному. А через него всем, остальным, велев обратить внимание на экраны. На обзорной панораме вдруг пропала привычная картинка, расчерченная сеткой координат. Теперь членов Совета от внешней стихии отделяла только прозрачная пластмасса. Впрочем, стихии там пока не было. Было ожидание ее, пробирающее до костей. Алексей Александрович огляделся. Товарищи вокруг застыли, явно ощущая то же, что сейчас заполнило всего профессора. Ожидание беды, настоящей катастрофы…
И она пришла – с первым валуном размером с «Эксплорер», который вдруг вывалился откуда-то, и обрушился на такую хрупкую на вид преграду. Ближние к этой стороне кругового экрана зрители не выдержали, бросились в стороны. Прямо у окна остался стоять лишь полковник Кудрявцев. Он лишь усмехнулся, когда валун даже не коснулся преграды; его с той же силой, какой он летел в Цитадель (а может, и гораздо могучей) отшвырнуло в сторону. Потом камни всех форм и размеров полетели со всех сторон; их догнали тучи пыли и клочков травы; что-то вообще неузнаваемое. Лишь когда за окном невозможно стало различить хоть что-нибудь, полковник повернулся к Совету.
– Вот и катаклизм, что ты нам напророчил, Алексей Александрович.
Профессор, впечатленный картинкой за окном, и забывшим на несколько минут даже дышать, поперхнулся первым глотком, который, наконец, позволил себе. Такого «греха» за собой он не помнил.
– Ну что, товарищ профессор, – рассмеялся командир, – готов нам доложить новую теорию? Кто, зачем, и почему?
– Готов, – не моргнул глазом Алексей Александрович, – готов прямо сейчас! Или… на общем собрании?
Полковник явно отметил заминку профессора. Он помолчал, опять уставившись в окно, в котором ураган не подавал никаких признаков затишья. Наконец, он опять повернулся к центру зала, где за столом дежурил сегодня майор Цзы, и рядом с которым остановился скакнувший от окна Романов.
– Хорошо, – кивнул командир, – обсудим это позже. А пока (улыбнулся он еще шире, чем прежде), не прогуляться ли нам, Алексей Александрович, в лазарет.
– Я готов! – чуть не подпрыгнул на месте профессор, – прямо сейчас!
– Ну, пойдем, – кивнул ему Кудрявцев, – здесь, судя по всему, надолго…
Скакать по ступеням, как это сделал профессор совсем недавно, не заметив, как буквально «взлетел» на верхний этаж цитадели, не пришлось. Комендант выполнил свое обещание; теперь с этажа на этаж можно было попасть, покатавшись на лифте. Командир пропустил Романова в пустую кабинку лифта, и остановил взглядом Толика Никитина, попытавшегося скользнуть следом.
– Молодой ты еще, Анатолий. Ножки здоровые, быстрые. Можешь и по лестнице пробежаться.
Тракторист был понятливым. Кивнул, и скрылся, не показав разочарования. А вот профессор только вздохнул от этого самого чувства, потому что полковник на первом этаже повернул не в сторону лечебной части, а наружу, под купол.
– Прогуляемся, Алексей Александрович, – кивнул он Романову, пропуская вперед, – в лазарете сейчас тихий час. Не пустит туда доктор никого; даже нас с тобой.
Профессор вздохнул, и приготовился слушать командира. А тот предоставил это право самому Романову.
– Ну, рассказывай, что за заноза в сердце сидит?
Алексей Александрович повернул к саду, восстановленному после разгрома, учиненного тираннозавром, и ответил вопросом-утверждением:
– Тебе не кажется, Александр Николаевич, что какая-то тень витает в городе в последнее время. Вот как все устаканилось – с куполом, и со всем остальным, так и гнетет отчего-то предчувствие каких-то неприятностей. Чудится, что кто-то недобро смотрит; словно выжидает удобного момента, чтобы ударить в спину. Или другое уязвимое место. Теперь таких мест станет ой, как много. Ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
– Понимаю, – полковник махнул назад, в сторону лазарета, куда они так и не попали, – в этом отношении можешь быть спокоен – там система безопасности такая, что муха не пролетит.
– Вот видишь, – грустно улыбнулся Романов, – какие-то причины ведь для таких жестких мер есть? Ты тоже чуешь что-то такое?
– Вот именно – что-то такое, – полковник повторил жест собеседника, потревожив воздух над головой замысловатым движением руки, – но ничего определенного. Скорее всего, это откат – от переживаний, от ожидания неминуемой гибели. Ну, или… разочарование от несбывшихся надежд. Словно кто-то еще раньше, на Земле, пытался изменить ход событий, взять их под собственный контроль. А здесь… (командир показал рукой вдаль, за пределы купола) даже сбежать некуда.
– Вот и я говорю, Александр Николаевич, – подхватил профессор, – может, не надо мне сейчас с лекцией – перед всеми… Может, отложим.
– А я считаю, – перебил его Кудрявцев, – что надо дать прорваться нарыву, если он, конечно, есть… если мы тут с тобой не напридумывали всякой ерунды от переживаний. Не каждый день становишься отцом! Так что вот тебе мое напутствие… даже приказ! Давай-ка настройся на доклад. И пожестче, без нюней. Можно сказать, в чем-то провокационный. Свои поймут… Дай бог, чтобы все оказались своими.
– А если не все? – спросил неожиданно для себя Романов; он даже остановился – как раз у восстановленной бани, – что же мы тогда с ними? Выгоним из города?
– Посмотрим, – уклончиво ответил Кудрявцев.
Но профессор Романов прочел в его взгляде непреклонное: «Надо будет, выгоним!». И согласился с другом и командиром; когда тот глянул на часы, и улыбнулся:
– Ну, пойдем что ли, обратно – тихий час кончился…
Профессор Романов невольно вспоминал свою первую лекцию – на Земле, в той самой бане, у которой они с полковником закончили свой разговор. Воспоминания о двух счастливых часах, что он провел позже в комнате, которую выделили в лазарете Тане-Тамаре, он загнал поглубже в душу. Потому что сегодня Алексей Александрович был не только лектором, но и солдатом на службе города: солдатом с тайной миссией. И был этим чрезвычайно горд. Нет, он не собирался своим мастерством вывести на чистую воду тайных недоброжелателей. Для этого в зале, где до сих пор не выветрились вкусные обеденные ароматы, сидели полковник Кудрявцев, и другие, более опытные физиономисты. Профессор Романов знал свое место в строю, и свой маневр. Его он сейчас и начал, откашлявшись без всякого волнения.
– Ну, что ж, начнем, – эту фразу он говорил тысячи раз – и в университете, и потом, в строящемся городе, – и первым фактом; точнее предположением, в которое я верю почти на сто процентов, является то, что мы по-прежнему находимся на Земле.
Зал удивленно загудел, а Анатолий, штатный оппонент профессора, – сидевший в первом ряду, выкрикнул:
– Ну, это ты, брат-профессор, загнул! Да тут все указывает на то, что это никакая не Земля.
– Какие факты, Анатолий Николаевич? – доброжелательно улыбнулся ему Романов.
– Все! – тракторист принялся перечислять, – солнце…
– Ну, – поощрил его после паузы Романов, – что еще? Летающие коровы с овцами? Так они явно продукт чьей-то селекции. И ты даже догадываешься, чьей. Разумный динозавр, и железные птицы? Из той же серии. Разве что нескончаемый день? Так это вполне объяснимо. Я, конечно, не астроном, и не астрофизик; всяких премудростей вроде плоскости эклиптики, и смещения магнитных полюсов не знаю, но вполне предполагаю, что когда-то – может быть, миллиард лет назад, Земля вращалась вокруг солнца именно так.
– Как так? – выкрикнул Анатолий.
– Так, что на половине ее было вечное лето, а на второй – не менее убийственная зима.
– Ну, где-то должны быть еще и весна с осенью, – рассудительно заметил рядом с Никитиным Валерий Ильин, – где-то ведь живут люди – наши гости, например.
– О них чуть попозже, – признательно кивнул коменданту лектор, – а пока еще несколько доводов в пользу Земли. Сила притяжения… кто-то ощутил разницу? А воздух – мы дышим им с первого мгновения, как родным. Ну, и… внутренние ощущения нельзя сбрасывать со счетов. Думаю, многие согласятся со мной – под куполом мы чувствуем совершенно, как дома!
Теперь зал загудел одобрительно; даже Никитин ничего не возразил.
– Ну, и главный довод – целесообразность. Согласитесь, что – во-первых, проще и легче было «перебросить» нас в ту же точку Земли, только на тысячелетия назад… или вперед (тут зал опять загудел встревожено), а во-вторых – поручить нам новую миссию именно здесь, на родной планете. В уверенности, что это приведет к тому, к чему должно произойти – в появлению человеческой цивилизации. Или, напротив – к новому пути в его развитии.
– Так вы считаете, Алексей Александрович, что мы тут с какой-то миссией?
Это встал, и осторожно задал свой вопрос Герхард Швидке, единственный в городе немец. Его русский язык был почти безупречен, но это «почти» неприятно резануло слух профессора.
– Ну, зачем-то нас ведь сюда забросили, – развел руками Романов, – допускаю, что это дикая случайность. Но все-таки миссия мне нравится больше. К тому же в эту версию, на мой взгляд, хорошо вписывается история цивилизации наших гостей – как выразился наш уважаемый комендант.
– Вот про этих гостей поподробнее, господин профессор, – чуть громче выкрикнул Швидке, усаживаясь, – а то про них какие-то странные слухи ходят.
– Гости действительно странные, – согласился Романов, чей слух теперь неприятно поразило слово «господин», – а вот слухи эти я постараюсь сейчас развеять. Без всяких прикрас, договорились?
Зал молчал, и профессор, набрав полную грудь воздуха, продолжил:
– Итак, на планете есть люди. Да-да, именно люди, хотя они тоже суть – плоды генетического эксперимента. Кто-то взял на себя смелость поработать богом, и создал этих вполне довольных собственным существованием людей, придав им наши с вами черты.
Зал в большей своей части ахнул, а тот же Швидке злорадно усмехнулся, словно говоря кому-то: «Ну, видите?! Я же говорил!».
– Кому говорил? – Профессор постарался отогнать от себя рассуждения на эту тему; вернулся к своей:
– Общая численность их невелика; по крайней мере, в части, нам уже известной.
– Откуда? – этот голос из глубины зала профессор не узнал, но ответил:
– Из рассказов наших гостей. Их прототипами оказались присутствующие здесь Виталий Дубов, его тезка Ершов, Игорь Малышев, Сергей Ежиков, Игнатов Роман Петрович, и Рубцов Николай Петрович.
– Все русские, – недовольно, но с каким-то внутренним злорадством проворчал все тот же Швидке.
Профессор услышал, и отреагировал; на первый взгляд, обрадовано:
– Совершенно верно! У них и фамилий взяты с неба, или жаркого солнышка; тоже вполне себе прогнозируемые – Дуб, Ерш, Малышок… про Рубцовского двойника говорить не буду – не очень прилично.
Зал теперь загудел заинтересованно; многие явно склоняли на все лады совершенно обычную фамилию, пытаясь отыскать ту саму пикантность. А ее на самом деле не было – фраза выскочила совершенно случайно; так Алексей Александрович проверил реакцию слушателей на свои слова. Оказалось, что магия слова уже пустила корни в зале; теперь профессор мог манипулировать аудиторией.
– Знать бы еще, в каком направлении? – тоскливо подумал он, взяв паузу, чтобы смочить пересохшее горло, – ну, ничего, что-нибудь само вылезет. А пока…
Он отыскал взглядом Швидке, и стал говорить, словно для него одного; такой прием в риторике тоже существовал, и часто блестяще оправдывал себя.
– Это племя так и называет себя – русы. Они вполне уверенно и чисто говорят на русском языке.
– И тоже прибыли сюда с миссией?!
Немец словно принял вызов, выкрикнул свой вопрос со всей возможной желчностью.
– Вот именно, – кивнул Алексей Александрович, – но об этом позже. Сейчас других племенах. Их всего шесть, и русы среди них – самые многочисленные. Увы, и их численность не превышает полусотни человек. Хотя времени с того знаменательного дня, когда они появились здесь прошло не так уж мало. По моим расчетам – больше семисот лет.
– Бедненькие, – вздохнула в первом ряду (с самого краешку – чтобы не мешать сидящим позади) Света Левина, – сколько же они натерпелись! Там же, за куполом, настоящий ад.
– Этот ад – их дом, – улыбнулся ей лектор, – и другого они не знают. Но продолжим. Второе по численности племя – еврогеи.
– Как?! – вскочил Швидке, – это вы сейчас хотите оскорбить меня, профессор?!
– Ну, вот, – подумал Алексей Александрович, доброжелательно улыбнувшись оппоненту, – вот так, по-простому, гораздо лучше.
Вслух же он сказал:
– Это они сами себя так назвали, дорогой Герхард, ну… или кто-то подсказал им такое название – так же, как другим группам, вполне узнаваемым. Всего племен семь. Другие называют себя неандерталами и африканами. Есть еще китаезы и чисто женская группа – жидовки-амазонки. Да, да – именно так. Мое личное мнение – эти название привнесены извне, одним, так сказать, из создателей. Возомнившим себя великим шутником. В чем я, кстати, сильно сомневаюсь. Но, тем не менее, факт есть факт. Племена живут на побережье моря, или океана; обустроили для жилья пещеры, и вполне приспособились и к солнцу, и другим реалиям нашего нового мира. Женятся, рождают детей, и умирают. От вполне естественных причин. Чаще всего не от старости. От побережья далеко не отходят; моря тоже не любят.
– Там тоже есть твари? – первым догадался Анатолий.
– Еще страшнее, чем на суше, – подтвердил его догадку профессор, – но, как и повсюду во вселенной, у этих обычаев есть исключение.
– Русские! – опять вскочил бывший тракторист.
– Русы, – поправил его, кивнув, Романов, – единственные, кто с самого начала воспринял ту самую миссию не только сердцем, но и реальным делом. А она, эта миссия, кстати, была предопределена для всех. И сохранилась до сих пор – в виде легенды, культа… как хотите, так и называйте.
Он не сводил взгляда с лица Швидке, даже поощрительно улыбался ему, но немец пока молчал.
– Итак, во всех племенах есть талисман, который называют половинкой ключа.
– И эти половинки…, – вместо немца опять вскочил Никитин.
– Должны обрести вторые – это естественно, – закончил за него лектор, – вот только вопрос – где эти вторые половинки?
– Где?
– В таинственных Железных горах, охраняемые волшебными драконами с дубинками в руках, и железными птицами, метающими с небес стальные перья!
– Ну, прям, как по писаному, – восхитился тракторист, – это же про наших знакомцев!
– Не писаному, а забитому в память каждого аборигена – на генетическом уровне. Я проверил у шестерых наших гостей. Легенду они знают слово в слово; причем с самого раннего детства. А может, и с утробы матери. И такая петрушка во всех племенах.
– А русским больше всех надо, – не выдержал все-таки Швидке.
– Вот именно так когда-то сказали вожди племен много лет назад, – профессор на выпад в очередной раз улыбнулся, – давайте, русы – если вам неймется – соедините две половинки своего ключа, а там и мы подтянемся…
– Вполне практичный подход, – сказал кто-то из дальних рядов.
Алексей Александрович даже не пытался разглядеть, кто это; кому надо – рассмотрят. Он продолжил горькую историю здешнего народа-миссионера.
– Прямая дорога от побережья до Железных гор – по моим прикидкам – не меньше трех тысяч километров. И добраться до них, на первый взгляд, практически нереально. Если бы кто-то не предусмотрел; не помог им. Каждые километров триста-четыреста вдоль на пути встречаются горы – с залежами угля, с пещерами, где можно передохнуть, и пополнить запасы воды… ну и поохотиться. Или спрятаться от грозы – вроде той, что сейчас бушует за куполом…
– Вот этого не надо было говорить, – попенял он себе, – договаривались же на Совете – не беспокоить народ. Или… это тоже элемент провокации, вырвавшийся невольно! Вон как Швидке вскочил; и не только он. Ну… про танк-то все слышали.
– Итак, – продолжил он, повысив голос, – русы с неимоверными усилиями, с примитивными технологиями – быть может, тоже подаренными создателями – строят танк. Уходит у них на это лет двадцать.
Зал еще раз ахнул; людям, привыкшим к волшебным свойствам пластмассы, к чудесам быстрого строительства, двадцать лет на один танк показалось чудовищной, просто космической прорвой времени.
– А потом в этот «Железный Капут» (еще одна улыбка Швидке, и обещание себе в будущем отыскать весельчака, и надрать ему уши) садятся старый вождь, и лучшие воины племени, и…
– А остальные? – теперь с возмущением вскочил тракторист, – ручками машут?
– Отчего же, – возразил ему лектор, – не только машут. Вполне себе серьезный праздник устраивают. Провожают по полному разряду. Скорее всего, искренне желают успеха. Увы – ни одна такая экспедиция не вернулась. Нынешняя, с вождем Дубом во главе, по дороге наткнулась на четыре остова танков.
– А потом…
– А потом вместо очередной спасительной горы наткнулась на наш город. Именно в том месте, где ожидала найти спасение.
– Так нашла же, – вполне резонно заметил Анатолий.
– Нашла, – кивнул профессор, – и теперь нам всем вместе надо решать – что со всем этим делать? С гостями, с миссией… А я свою на сегодня выполнил – если есть вопросы – пожалуйста, задавайте.
– Есть, как не быть, – первым, как обычно, поднял руку тракторист.
– Никаких вопросов! – рядом с небольшой трибуной лектора, водруженной на обычный обеденный стол, выросла фигура полковника Кудрявцева.
– Почему? – чуть обиженно вскинулся Анатолий.
– Потому что, друзья мои, – командир широко улыбнулся, – у Алексея Александровича только что родились две дочки.
Зал не успел отреагировать: Кудрявцев добавил – так, что Никитин, рванувшийся было к профессору с объятьями, рухнул обратно на стул:
– А у тебя, Анатолий – одна!