– Папа! – испуганно воскликнула миссис Кеттеринг. Нервы у нее сегодня с утра были ни к черту.
Одетая в длинную норковую шубу, которую дополняла изящная шляпка из красного китайского лака, она шла по запруженной людьми платформе вокзала Виктория, глубоко погруженная в свои мысли. Неожиданное появление ее отца и его добродушное приветствие произвело на нее сильное впечатление.
– Рут! Чего ты так испугалась?
– Наверное, потому, что не ожидала тебя здесь увидеть, папочка. Вчера ты со мною попрощался и сказал, что с утра у тебя совещание.
– Ну, правильно, – подтвердил американец. – Но ты для меня важнее, чем все эти чертовы совещания. Я пришел, чтобы еще раз взглянуть на тебя – мы же на некоторое время расстаемся.
– Как мило с твоей стороны, папочка… Как бы я хотела, чтобы ты поехал вместе со мною!
– А что, если я так и сделаю?
Ван Олдин сказал это в шутку, но был поражен, увидев, как щеки Рут залились мгновенным румянцем. На какую-то секунду ему показалось, что в глазах дочери промелькнула тревога. Она неуверенно и нервно рассмеялась и сказала:
– А я ведь действительно подумала, что ты так и сделаешь.
– А тебе разве это было бы неприятно?
– Не говори глупостей, – сказала дочь с нажимом.
– Ну, тогда хорошо, – произнес ван Олдин.
– И ведь это совсем ненадолго, – попыталась успокоить его Рут. – Ты же знаешь, что приедешь через месяц.
– Да уж, – равнодушно заметил мужчина. – Иногда я думаю, что мне надо сходить к одному из этих умников на Харли-стрит[16] и попросить его немедленно прописать мне солнце и смену обстановки.
– Не ленись, – воскликнула дочь, – через месяц на Ривьере будет гораздо приятнее. А у тебя ведь масса дел, которые ты не можешь вот так просто взять и бросить.
– Наверное, ты права, – вздохнул миллионер. – Тебе уже пора садиться, Рут. Где твое место?
Рут Кеттеринг оглядела поезд. На площадке одного из пульмановских вагонов стояла высокая, худая женщина в черном – горничная американки. Она отошла в сторону, когда хозяйка подошла к двери.