День, следовавший за придворным балом, хотя и начался ярким солнечным светом, но затем стал пасмурным и дождливым.
Императрица, утомленная и не особенно довольная балом, проснулась позднее обыкновенного и встала не в духе. Это отразилось на всех, кому пришлось являться к ней в то утро с докладами, а тайная беседа с Бироном еще усилила ее дурное расположение.
– В таком случае поторопись! – сказала она герцогу на пороге кабинета, до дверей которого она сама проводила его. – А об остальном уж я сама позабочусь! Все хорошо в пору и в меру, и я над собой шутить никому не позволю.
– Прикажете в ту минуту доложить вам, ваше величество? – спросил герцог тоном, в котором слышалось полное удовольствие от данного ему приказа.
– Нет, это ни на что не нужно. Я даю тебе полную свободу действий! Анну я сама приведу к порядку.
– За объяснения с принцессой я и не берусь! – пожимая плечами, произнес Бирон. – Эту обузу я, при всей своей преданности к вам, не соглашусь принять на себя. Не советую и вам терять напрасно дорогое время. Есть масса более полезного и плодотворного дела, нежели беседа с вашей упрямой племянницей.
Последние слова фаворит проговорил, уже переступив порог двери.
Императрица вернулась к себе и, задумчивая и недовольная, обернулась к кривлявшемуся шуту Голицыну.
– Ступай прочь! – сказала она, – мне досадно и порою обидно видеть, как ты из-за куска хлеба позоришь и свой сан, и свой дворянский герб.
– Голод – не тетка, матушка Анна Ивановна! – смело глядя государыне прямо в глаза, ответил титулованный шут. – Кабы ты мне Лифляндию или Эстляндию подарила да жалованье хорошее мне положила бы, так и я настоящим князем был бы… А то на голодное брюхо-то и герцогская корона с головы свалится!
Императрица пристально взглянула на него и вместо ответа проговорила:
– Пошли сюда ко мне Юшкову!
Через минуту камер-юнгфера осторожным, вкрадчивым шагом вошла в комнату государыни. Она остановилась у притолоки и подобострастно подалась вперед, ожидая приказаний.
– Ну, что? Выследили? – не глядя на нее, спросила императрица.
– Так точно, ваше величество! Верный человек по пятам шел.
– А не врет твой этот «верный человек»?
– Помилуйте! Смеем ли мы!.. Да мы пред вами, ваше величество, как свечи горим!
– Знаю я свет от этих свечей!.. За грош медный продать готовы!
Юшкова хотела что-то возразить.
Однако императрица знаком руки остановила ее.
– Не таранти! – резко произнесла она. – Так это точно, датчанка всем делом орудует?
– Она, ваше величество! Она всякий раз и провожает принцессу.
– Ладно, дай срок! – про себя проговорила Анна Иоанновна, – все довольны останутся! Где теперь принцесса Анна?
– У себя в покоях… отдыхать изволит… тоже притомилась небось после бессонной-то ночи!
Императрица строго взглянула на Юшкову и коротко заметила:
– Говори, да не заговаривайся! Мне твоих рассуждений не нужно.
– Я насчет того, что, на балу танцевавши, устала принцесса, – трусливо попробовала оправдаться камер-юнгфера.
– Ладно! Знаю я, насчет чего ты говоришь! Научилась я хорошо понимать всех вас! Ступай, и чтобы теперь мне ни о ком не докладывали… я отдохнуть хочу.
– Ножки погладить не прикажете ли, ваше величество? Или сказочку рассказать? – спросила Юшкова.
В числе ее прочих талантов имелся талант замечательной рассказчицы. Сказок у нее всегда был в репертуаре целый запас, и императрица в свободную минуту не прочь была их послушать.
Это пристрастие к сказкам было предметом частых споров между нею и фаворитом, всячески старавшимся вывести из придворного обихода все эти преданья старины. «Петр Алексеевич прорубил окно в Европу, – говорил Бирон, – да до конца прорубить не успел. После него опять доски на прежнее место сдвигаться стали, и прежней тьмою стало заволакивать!»
Теперь, услышав предложение Юшковой, императрица сделала нетерпеливое движение.
– Не до сказок мне! – ответила она. – И так уж я наяву словно сны вижу… кругом меня сказки растут. Ты вот гляди да запоминай; как схороните меня, так своим детям сказки эти и перескажи, чтобы они их в потомство передали!
– Ах, матушка наша родная, о чем вы говорить изволите! – всплеснула руками Юшкова. – Возможно ли о таких бедах поминать? Да разве ж кто-нибудь из нас, верных рабов ваших, сможет пережить вас?
Императрица махнула рукой.
– Небось все разом со мной в могилу не ляжете! – почти презрительно произнесла она. – Ну, ладно, ступай к себе да гляди в оба!.. И чтобы ничто не было скрыто от меня! Ты знаешь меня! Я и наградить умею, и за провинность не помилую. Ступай!
Юшкова, согнувшись в три погибели, молча вышла из комнаты.
Через минуту она снова приотворила дверь. Императрица встретила ее гневным взглядом.
– Простите, ваше величество! – вкрадчиво и трусливо произнесла камер-юнгфера. – Я насчет допущения к вам не все приказания выслушала.
– Что еще? – сдвинула императрица свои густые, значительно подкрашенные брови.
– Ежели их светлость господин герцог пожалует, их прикажете к вам допустить или нет?
Анна Иоанновна пристально, почти подозрительно взглянула на нее и вместо ответа произнесла:
– Глупеть ты стала, Аграфена! Я дураков около себя держать не люблю… Ступай!
Юшкова, недовольная финалом своего разговора с императрицей, дала себе слово выместить свою неудачу на первой из попавшихся ей жертв, и судьба поблагоприятствовала ей.
Пройдя на свою служилую половину, она прямо наткнулась на молоденькую камер-юнгферу принцессы Анны, миловидную Клару, робкую и безгранично преданную своей госпоже датчанку, вместе с принцессой Анной прибывшую в Россию. Семья Клары уже долгие годы проживала при мекленбургском дворе, и Клара была почти подругой детства маленькой принцессы Анны, которая росла среди совершенно простой обстановки и вовсе не готовилась к внезапно выпавшей на ее долю высокой судьбе.