Больше всего Элин боялась, что рис получится либо слишком рыхлым, разваренным, либо, наоборот, что она его не доведет до нужной степени готовности и тем самым разозлит Ая́ша. Готовка – не ее конек. Даже мать однажды в шутку сказала отцу, что Элин нужно искать мужа-повара, иначе оба они помрут с голоду. «Да ты первая побежишь их спасать с кастрюлей стряпни. Твоих коронных баклажанов», – усмехнулся отец. Мать залилась смехом. Да, водилось за ней такое – добавлять любимые баклажаны во все блюда.
Элин замочила белую фасоль, чтобы сварить суп. Ужин должен быть на столе к приходу Аяша с работы. Вернется сегодня один или заявится с компанией? А наркотики станет употреблять до еды или после? И в каком настроении он сегодня будет? Что устроит ей, если у него на работе день не задался, а тут еще ужин придется не по вкусу? Выругается только или ударит? Все эти вопросы вертелись в голове Элин. Только бы не решил ее продать!
Пару дней назад она ненароком подслушала, как он обсуждал с кем-то по телефону ее продажу. Но, похоже, они не договорились, потому что за ней никто так и не пришел. Аяш запросил четыре сотни долларов, затем снизил цену до трехсот. «Клянусь Аллахом, она стоит больше. Красавица, послушная, сообразительная. Просто мне срочно нужно выйти на сделку», – бубнил он в мобильный. То, что она не умеет варить рис, он, конечно, от того, с кем торговался, скрыл.
Аяш оказался лучше остальных ее держателей. За шесть недель, что она пробыла в его доме, он ни разу не поколотил ее настолько сильно, чтобы остались гематомы. И насиловал ее он один, никому больше не предлагая. Он разговаривал с ней и даже иногда выслушивал ее.
Элин, когда впервые увидела его на торгах, пришла в ужас. Она опустила голову и следила только за ногами ходящих туда-сюда по залу. Завидев его ступни исполинского размера и подвернутые черные шаровары, она с колотящимся от страха сердцем прошептала: «Господи, только не этот. Кто угодно, только не этот».
Но он приближался. Она в панике осознала, что эти огромные ноги застыли прямо перед ней, что он стоит к ней лицом. Однако он не разжал ей рот, чтобы проверить, целы ли у нее зубы, и не стал обнюхивать, как делали остальные. «Эта почем?» – спросил он, и охранник, стоявший рядом, отозвался:
– Четыре сотни. Но для вас, почтеннейший, за полцены.
Он вынул бумажник и отсчитал две купюры. В этот момент Элин осознала, что сейчас она покинет школу и ей придется следовать за своим новым хозяином. Она пойдет за ним молча. Она уже была научена тому, что любое возражение ничем хорошим не кончается. Убедилась на собственном опыте. Привыкла молчать после побоев и унижений. К тому времени ни на ее синюшном теле, ни в душе ее не осталось живого места. Однако Элин, не сдержавшись, завыла в голос, когда увидела, как Лейла провожает ее глазами, полными слез.
Вероятно, ее новый хозяин занимает высокую должность, ведь к нему обращаются не иначе как «почтеннейший». Так в стародавние времена называли власти предержащие. Сейчас такое только в исторических сериалах разве что услышишь. Их поджидал дорогой черный автомобиль с шофером, что только подтвердило догадки Элин. Аяш уселся рядом с водителем, Элин же в выданном ей никабе, который скрывал ее полностью, если не считать разреза для глаз, устроилась сзади. Мужчины переговаривались, она же смотрела в окно и не узнавала город. Будто смотришь на страдающего на смертном одре близкого.
Мосул выглядел блеклым, как никогда безмолвным, еле шевелящимся. Улицы опустели, из магазинов не раздавалась, как раньше, музыка. Яркие светящиеся вывески были занавешены черными тряпками. Даже Тигр, бегущий под мостом, казалось, теперь не имел никакого отношения к тому, что творилось над ним.
По этим улицам, которые Элин сейчас разглядывала через стекло, она ходила раньше свободно, одетая в то, что выбирала сама. Обычно шила себе наряды по картинкам из модных журналов. Однажды на страницах свежего номера она увидела девушку в рваных джинсах и сделала надрезы на своих под коленками. Такое было в диковинку в их деревне, поэтому мать, заметив дырки, подумала, что брюки совсем износились, и взялась их штопать… А в этом переулке Элин всегда покупала ткани, нитки и пуговицы. Сюда приходили закупаться портнихи, а также сапожники. Всякого рода мастера искали тут в лавках необходимые им мелочи. Тут же на месте можно было отремонтировать все, что угодно. Мастеровые занимали каждый метра два-три на тротуаре, им нужны-то были только стол, стул и лампа. В народе до сих пор эту улицу звали улицей Короля Га́зи[4], хотя официально она была сколько лет как переименована в улицу Революции[5]. Элин и не ведала, кто такой король Гази. Но ее соседка Шайма как-то раз сказала ей, что король этот был настолько кичлив и вздорен, что однажды, когда ему было лет шестнадцать, пролетел в своем аэроплане над зданием своей альма-матер бреющим полетом, так низко, чтобы однокашники увидели его на этом, как называли его машину англичане, «ковре-самолете».
Знакомые Элин магазины одежды. Только манекены в витринах задрапированы в никабы, как и она сама. Теперь она похожа на них. Единственное отличие – они не продаются. А она – да. «Никаб – чистота и скромность!», «Вместе вырастим прекрасное дерево Халифата!» Огромные щиты с лозунгами привлекли внимание Элин. А буквально через какие-то метры несколько раз подряд от руки на стене было выведено так жирно, что читалось издалека: «Люблю тебя, Надия!» Элин представила, как влюбленный юноша выражал свои чувства на бетоне, с какой нежностью он выводил имя девушки, проговаривая его про себя. Оставлял ли он эту надпись, чтобы разбавить строгость и серьезность тех лозунгов? Либо специально как можно жирнее и корявее исписал этой наивной фразой стену, чтобы на ней не осталось больше места? Или это какой-то обезумевший от любви? Неожиданно размышления Элин прервал голос Аяша. Он выкрикнул из окна автомобиля какой-то женщине на тротуаре: «Эй, ты! Спрячь волосья под платок!»
Знакомые улицы остались позади, как и прежняя жизнь Элин. И никакой возможности управлять собственной судьбой у нее уже не было. Руль, чтобы повернуть все вспять, был не в ее руках. Но Элин была уверена: она воспользуется первым же подвернувшимся шансом. Отыщет лаз в стене и убежит к родным. Голос Аяша опять прервал ее мысли: он резко скомандовал водителю остановиться. Аяш вышел у рынка Пророка Юну́са[6] и направился в торговые ряды, где продавали женскую одежду. Один из продавцов беседовал с покупательницей, но, когда рядом возник Аяш, он замолк, переменился в лице, перестал улыбаться и заметно встревожился. Элин не было слышно, о чем они переговаривались. Очевидно, что владелец магазина был чем-то напуган и о чем-то умолял. Аяш игнорировал покупательницу. Она же бросила вещь, которую пыталась сторговать, и поспешила покинуть лавку. После из разговора Аяша с водителем Элин поняла, что он сделал продавцу предупреждение. Того уже второй раз застают на непозволительно близком расстоянии от покупательницы. А за это полагается двадцать пять ударов плетью.
– Он помимо прочего с ней так щебетал, «дорогушей» называл, – добавил Аяш.
– Бесстыдство какое! – отозвался водитель.
Через какое-то время до них донеслись крики. Мужчина у витрины истошно вопил: «Смотрите! Игиловка! Игиловка!» Рукой он указывал на манекен в лавке женской одежды. На этот раз водитель нажал на тормоза, не дожидаясь приказа Аяша. Здесь определенно требовалось их вмешательство. Элин предположила, что мужчина, должно быть, полоумный. Ибо кто, если он не спятил, осмелится такое выкрикнуть на улице, чтобы высмеять ИГИЛ?
Когда Аяш выпрыгнул из машины и направился в сторону этого ненормального, тот захохотал:
– А, вот и сам господин игиловец!
Элин прикрыла глаза ладонями, чтобы не видеть, что произойдет дальше. Аяш набросился на кричавшего с кулаками. Элин видела, как мужчина упал, а Аяш стал душить его и бить головой об асфальт. На этот раз Аяш, вернувшись в машину, молчал. Водитель завел мотор. В зеркале заднего вида на тротуаре можно было разглядеть неподвижное тело, истекавшее кровью.
Наконец они въехали в спальный район. Среди жилой застройки всего пара магазинчиков на отдалении друг от друга. Аяш попросил водителя остановиться у одного из них, на вывеске которого значилось «Маринады и оливки». Элин думала, что он намерен что-то купить, но на самом деле все оказалось не так. Из магазина с Аяшем вышел пожилой человек и скрутил вывеску перед входом. Аяш сел в машину, бормоча:
– Будто им неизвестно, что маринады и продукты брожения запрещены!
Машину припарковали на той же улице у двухэтажного рыжего дома. Аяш кивнул Элин, чтобы она заходила внутрь, в то время как он остался разговаривать с водителем у машины. Дверь оказалась приоткрыта, и Элин переступила порог.
Дом, обставленный, обжитой, но пустой, произвел на Элин давящее впечатление. Вместе с тем вкус хозяев вызывал восхищение, особенно тонкой работы ковер с персидскими мотивами в зале и изящная керамическая ваза ярко-бирюзового цвета на овальном деревянном столике. Теплых оттенков диванные подушки гармонировали с ковром. Ящик с игрушками у кресла навел Элин на грустные мысли. Она представила, как дети вынужденно покидали свои кроватки, оставляя здесь свои любимые вещи. На тумбочке сбоку брошен уже почерствевший кусок хлеба. Хозяева уходили из дома в такой спешке, что ничего не могли взять с собой – ни габаритные вещи, как телевизор, прикрепленный на стене, ни даже мелочи вроде валявшихся у порога сандалий. Элин казалось, что она видит отпечатки пальцев бывших владельцев на мебели и может считать с вещей их воспоминания. Перед ее глазами пронеслась сцена, как они убегали отсюда в чем были. Ведь все произошло неожиданно. Так же людей и из ее деревни внезапно разбило и разметало, словно бильярдные шары.
В тот день, когда попала в плен, Элин вышла из дома одна. О том, что люди, спасаясь, стали взбираться на гору, она узнала от других пленниц. Не все из них дошли до вершины. Боевики на машинах преградили им путь.
В гостиной взгляд Элин задержался на картине, на которой была выведена замысловатая арабская вязь. Она попыталась разобрать слова. Вглядывалась, но надпись с трудом поддавалась расшифровке. Наконец, она прочитала первые три слова: «Половина… твоей… красоты». Догадаться, что значило остальное, было невозможно. Она из любопытства хотела понять смысл фразы, но дальше буквы были так перекручены, что Элин сдалась. Художнику нужна была не читабельность, а чтобы буквы сплетались в красивый узор. Элин зажмурилась, услышав приближающиеся шаги Аяша. Она стояла с опущенными глазами, пока он рассекал по комнате туда-сюда. Наконец он застыл перед ней, сообщив:
– Мое имя Аяш.
Элин ничего не ответила, но отметила про себя, что у него длинная курчавая борода и крупная голова без шеи.
– Я наполовину тунисец, наполовину француз, – добавил он.
Элин молчала.
Он снова заходил. Дошел до стены с телевизором и повернул обратно к ней.
– Жену и дочь оставил во Франции, – он говорил на тунисском диалекте, в котором много французских слов.
Аяш отвел взор на окно.
– Сюда прибыл по зову Всевышнего.
Элин продолжала хранить молчание. Тогда он сказал:
– Брак с тобой – моя повинность на пути к Аллаху. Ты станешь мусульманкой и очистишься от скверны. Наше Государство творит благо для таких, как ты.
В этот момент Элин так хотелось ему откровенно сказать, что благо для нее – если он ее сейчас же оставит, ради Аллаха.
– Ты неверная. Но ты не виновата. Ты такой родилась.
Элин отвела глаза в сторону.
– Останешься езидкой – попадешь в ад.
Она ничего не ответила.
– Прими душ и иди в спальню, – закончил он разговор.
Элин тянула минуты в ванной. Она знала, что затем последует молитва, а после нее – насилие. Это их схема. Несколько девушек, похищенных в деревнях, покончили с собой в ванных комнатах в тех домах, куда их привезли. Элин вгляделась в свое лицо в зеркале, обрамленном металлической серебристой оправой. Странно! Она выглядит естественной и свежей. А кажется, должна была покрыться морщинами. Так она ощущала себя изнутри. Она прикрыла глаза. Слезы жгли. Элин сполоснула лицо водой еще раз. Если бы она могла убить себя, как те девушки! Сердцем она была сильно привязана к близким, и это удерживало ее. Она все еще надеялась спастись, пройдя через все испытания, из которых живой выбраться было почти невозможно.
В спальне она встала на колени рядом с Аяшем, который позвал ее присоединиться к молитве. «Господи! Прошу Тебя! Помоги мне! Верни меня домой! Во имя Господа двух миров! Малак Тавус![7]» – взывала всей душой Элин, сама не понимая, молилась ли она или умоляла.
Закончив намаз, он приказал ей раздеться и лечь в постель. И тут Элин словно наэлектризовало, как прибор, на котором нажали кнопку. Она всегда противилась насилию, с первых же дней плена, и просила оставить ее в покое. Элин сжалась и свернулась комочком. Аяш поедал ее взглядом с головы до пят.
Он взял ее за левую руку и стал рассматривать татуировку.
– Это что?
– Долго рассказывать, – проговорила она.
– Я бы послушал.
Элин насупилась. Тогда Аяш потребовал еще раз, чтобы она поведала ему историю, связанную с татуировкой птички. Элин пришло в голову, что таким образом можно заговорить Аяша и не обнажаться сейчас перед ним. Но он успел раздеться. Элин решила, что он передумал и уже не жаждет ее слушать. Очевидно, что он намерен заняться с ней сексом. Но он откинул одеяло, укрыл их обоих и переспросил:
– Так что там насчет птички?
Элин сомневалась в том, что он искренне хочет знать ее историю. Есть ли смысл довериться ему? Действительно ли он из этих? Кто вообще этот Аяш? Он не собирается ее ни насиловать, ни избивать. Зачем тогда приказал принять душ и снять одежду? А если он не из этих, что тогда ему нужно?
– Можешь рассказать мне все. Не бойся, – попытался подтолкнуть ее Аяш.
– Ты из ИГИЛ?
– Исламское Государство Ирака и Леванта, так нужно говорить. Служу в полиции нравов. Занимаю ответственную должность. Государство дало мне работу, оплачивает счета за воду и электричество. Они наводят порядок, налоги собирают по справедливости. Нам предоставляют все необходимое на каждый день, чтобы мы работали за идею, а не за кусок хлеба.
Элин сдержалась, чтобы не поинтересоваться, что это за идея, ради которой они с такой жестокостью убивают людей, делают их рабами, выгоняют семьи из их жилищ.
На минуту повисла тишина, Аяш стал ее гладить, и Элин тут же пожалела, что не начала рассказывать ему свою историю. Возможно, он бы сейчас слушал, а не лез к ней своими ручищами.
– Ты попадешь в рай. Ты знаешь об этом? – спросил он ее.
Элин помнила, как один из них сказал, что в раю она будет не человеком, а гурией и будет услаждать правоверных.
– Нет, я не попаду в рай. Мне уготован ад, – отозвалась Элин, решив, что если в раю окажется Аяш и ему подобные, то она предпочла бы ад.
– Почему? Какой грех ты совершила?
Элин не знала, что ответить.
– Встречалась тайно с мужчиной?
– Да, было один раз.
– У тебя с ним что-то было?
– Нет, этого у него со мной что-то было, – совсем поникнув, ответила Элин.
Она замерла и лежала камнем, пока он щупал ее тело. Элин не подавала виду, что у нее побаливают синяки. Она не могла найти в себе сил, чтобы сопротивляться, и смирилась с тем, что с ней сделают, что захотят, с ее согласия или без оного. А может, он не такой дикарь, как другие, к кому она попадала в рабство? Вдруг он окажется человеком, просто заколдованным? И, как в сказке про красавицу и чудовище, обретет свой прежний, человеческий облик. Элин была готова расплакаться под грузным телом Аяша, слушая его прерывистое дыхание. Ей вспомнилась семья. Они понятия не имеют, где она сейчас. Что будет с отцом, если он узнает, что с ней делают? Отец был всегда мягок к ней и все ей тут же прощал, когда видел, что у нее подступают слезы. Даже в тот день, когда она разбила калейдоскоп. Один из родственников подарил его Азаду, а ей принес куклу. Она тут же предложила брату: «Обменяемся?» – «Не-а», – ответил Азад, продолжая крутить картинки и глядеть в трубу. Да, узоры повторялись через несколько оборотов, и в них не было ничего особенного, но у детей эта забава вызывала ни с чем не сравнимое любопытство. Она попросила дать ей посмотреть, но он продолжал вертеть колесико, будто не слыша. Тогда Элин выхватила калейдоскоп у Азада из рук и пустилась наутек. Он бросился за ней. Они так и гонялись друг за другом по всему дому, пока не грохнули игрушку об пол и не сломали ее. Нахмурившись, Азад толкнул Элин. И когда отец увидел их, дерущихся над разбросанными деталями подарка, то он сорвал злость на Азаде, а не на ней. Потому что Азад не плакал.
Где сейчас брат, Элин не знала. Разыскивает ли он ее? Известно ли маме, что ее похитили? Элин представила, как мать поет свою заунывную песню, больше похожую на стон. Она всегда затягивала ее, когда теряла кого-то из близких или узнавала плохие новости о знакомых. Их дом наполнялся соседями каждые выходные. Под вечер, когда темнело, они пели. У матери был очень красивый голос. Элин нравились и веселые и грустные песни в ее исполнении. Иногда отец рассаживал гостей в саду у дома и угощал их инжиром, срывая свежие плоды прямо с дерева. Отца в деревне знали все. Никто не мог провести обрезание так быстро и безболезненно, как он. Через его руки прошли все мальчики не только их деревни, но и соседней. Так он зарабатывал себе на жизнь, принимая подношения от благодарных родителей. Но заработка его не всегда хватало, так как он был щедрым хозяином и тратился без счета на гостей. Если кто-то из соседей терял урожай, он помогал им деньгами, не оставаясь в стороне. Однажды их гостиную усыпали гранатами. Их принес сосед, когда отец отказался принять у него обратно деньги, данные в долг в черный день. В тот же вечер из города приехал мамин брат – дядя Мурад. Он попросил мать, чтобы она сопровождала его, когда он пойдет свататься, и предложил взять с собой Элин и Азада. Ведь им нравилось ездить в соседний Синджа́р. «Я еду!» – воскликнула обрадованная Элин. Азад же отказался: он условился с другом встретиться в саду, где на дереве они обнаружили змею. Забаву со змеей он пропустить не мог.
– Никуда вы не поедете, если не увезете отсюда все эти гранаты. Складывайте в мешки, сколько поднимете! – заявил отец. – По-моему, хороший подарок семье невесты, Мурад. А?
Мать Элин набрала два полных мешка. Отец вручил еще два мешка Мураду. Элин наполнила гранатами сумку. Можно было ехать. В городе дядя Мурад занес их ношу домой, и они сразу направились на рынок. Он усадил племянницу себе на плечи так, что она плыла поверх прилавков и толпы. Элин то и дело чихала ему на голову, когда они проходили мимо открытых огромных бочонков с приправами и пряностями. Дядя остановился у афиши с новым фильмом. Кинотеатр был через две улицы отсюда, и он предложил им сходить в кино. Элин замерла перед казавшимся гигантским экраном. Мама и дядя переглянулись с усмешкой: Элин сидела как взрослая, положив ногу на ногу. По возвращении домой она скакала перед отцом, хвастаясь: «Мама испугалась в кино, а я нет!»
– Детям никогда не страшно в кино. Вот станешь взрослой и будешь трястись, как мама, от любого ужастика, – ответил отец.
Ах, отец, как мне сейчас страшно от того хоррора, что творится вокруг. И мне приходится в нем жить. Если на основе моей жизни снять киноленту и показать на экране, меня будет просто колотить от жути. Отец, а помнишь, как ты пришел в бешенство, когда учительница влепила мне пощечину и я разревелась? Ты вообще запретил мне ходить в школу, и мне пришлось убеждать тебя, что пощечина была понарошку и я ее даже не почувствовала. «Я никому, никому не позволю поднять на тебя руку. Никому!» – нервно повторял ты. Если бы ты знал, папа, сколько я без тебя получила ударов по лицу, сколько раз надо мной надругались! А помнишь, как однажды ночью ты взобрался на крышу нашего дома и смотрел в небо? «Что там? Куда ты смотришь?» – любопытствовала я, и ты указал пальцем наверх. «У каждого есть своя звезда на небосклоне. Вот смотри, это горит твоя. Такая яркая, как ты сама. Я хочу, чтобы ты всегда сияла, как она, и держала голову так, будто смотришь ввысь на эту звезду. Никогда не вешай голову, Элин!»
Вот бы сейчас прижаться к тебе, папа, и выплакаться. Я бы умоляла тебя, чтобы ты ни за что меня от себя не отпускал. Из глаз Элин полились слезы. Она просила помощи у отца, но его не было рядом.
Аяш только что кончил и теперь вытирал ей слезы.
– Чего расхныкалась? Потому что я теперь твой муж?
– Нет, вспомнила родных.
Спустя месяц пребывания в этом доме Элин рискнула включить телевизор. Она долго держалась, потому что Аяш запрещал ей это делать, предупреждая, что по нему транслируются блудливые песни и телепередачи неверных. Однако в тот вечер ей не терпелось посмотреть новости, и она решилась. Ей нужно было удостовериться, что весь остальной мир знает, что стряслось с ней и что вообще происходит с людьми в этой части света. Она нажала на кнопку, и экран вспыхнул на канале, по которому читали Коран. Хотя в том, чтобы послушать Коран, не было ничего предосудительного, Элин с опаской поглядела в окно: не следит ли охранник за тем, что она делает, и не возвращается ли Аяш? После Корана транслировали мультики. Она выключила телевизор. Посмотрит позже, когда будут новости. Но через десять минут в окне промелькнула фигура Аяша. Он разговаривал с водителем у машины. Как только Аяш вошел, она спросила его:
– Мне ведь можно смотреть религиозные программы и мультики? Я одна, и время тянется так медленно.
– Нет! Мы отдадим телевизор кому надо, – ответил строго Аяш. – Послушай! Сюда едет еще одна семья. Организация выделила второй этаж в доме одному чеченцу. Его все называют Эмир Пустыни. Он заключил брачный контракт, взял женщину с детьми. Он одаренный человек. Придумывает разные фасоны. Первоклассный дизайнер! Для нашего Государства он разработал линию мужских моделей, которые ничем не отличаются от одеяний времен Праведных Халифов[8].
– Когда они заезжают?
– Дня через два-три. Как только его жену выпишут из больницы. Ей сделалось плохо в дороге. Оказалось, у нее обезвоживание. А она и не просила пить. Но она уже идет на поправку. Теперь тебе не будет здесь так скучно.
Элин никак не могла заснуть. Не потому, что Аяш громко храпел. Она вообще стала засыпать с трудом. Бессонница мучила ее с первого же дня плена. Только прикроет глаза – и сон как рукой снимает. Точнее, не бессонница ее терзала, а воспоминания. Стоило сомкнуть веки, и тут же приходили образы ее близких. А этой ночью ей не давали покоя мысли о пленнице, которую должны были сюда привезти.
Утром Аяш сообщил ей, что за телевизором уже едут. Элин пережидала в спальне, пока Аяш помогал явившемуся от Организации мужчине перенести телевизор в пикап. Дверь скрипнула. Это означало, что Аяш ушел. Элин поднялась с кровати, вышла в гостиную и увидела на стене выцветший прямоугольник на том месте, где висел телевизор. Она подошла к входной двери, зная, что заперто на ключ. Но у нее уже вошло в привычку подходить и дергать ручку, тщетно проверяя. Закрытая дверь – просто еще одна стена. Забудь о ней! А окно? Что, если в него швырнуть тяжелым предметом? Ведь стекло разбить проще, чем выломать дверь. За последнее время Элин осунулась. Может, у нее получится пролезть между прутьев решетки? Она внимательно изучила окно. Да, лаз узкий, но, может быть, этого хватит, чтобы спасти ее жизнь? Окно милосерднее, чем дверь. Через него хоть что-то видно. Но сейчас она наблюдает человека, которого бы глаза ее не видели! Водитель, привезший ее сюда. Ему поручено охранять ее. Он стоял перед домом у своего «шевроле» и болтал по телефону. Отослать бы его куда-нибудь! Элин разбила бы стекло и попыталась выбраться. Как она тогда помчится! Изо всех сил! Без остановки! Какое солнечное утро! Однако какая разница, ярко ли светит солнце? Заточенному в тюрьму все равно. Светит, не светит. В ее случае это не имеет никакого значения.
Элин взяла одну брошюру из стопки на столе. Вчера горка этих проспектов была больше. Аяш взял часть с собой, чтобы распространить среди жителей района. В них сообщалось, что «все госслужащие должны присягнуть на верность Исламскому Государству и покаяться в том, что служили прежней власти. Служащие обязаны сдать мобильные телефоны для проверки на отсутствие в них запрещенных в Государстве мобильных приложений… Музыка – грех, за исключением той, под которую исполняются религиозные нашиды». Элин перелистнула и прочитала обращение Эмира Правоверных по поводу ценностей, «которые воплотит в жизнь Государство, противодействуя коррупции и справедливо перераспределяя доходы… Государство, которому перейдет былая слава Халифата».
Элин проверила все шкафы на кухне в поисках подходящего инструмента, которым можно было разбить окно. В куче карточек различных магазинов и пожелтевших обрывков со списками покупок она наткнулась на небольшого формата альбом с надписью «Семейные фото». Она раскрыла его, и перед ней предстала история семьи, которой раньше принадлежал этот дом. Самые старые карточки, на которых запечатлен утопающий в цветах жасмина дом, были черно-белые. Элин не была уверена, что снят именно этот дом. Она видела его фасад мельком, один лишь раз, перед тем как войти сюда. Портрет пожилой дамы, судя по жестам, беседующей с кем-то, кто находился за кадром. На нескольких других цветных снимках – коротко стриженная молодая женщина в медицинских очках. А здесь она с двумя девочками в парке, они позируют на фоне развесистых деревьев. Какая милая у нее улыбка! Человек улыбнется для фото, и эта улыбка будет храниться всю его жизнь, как бы судьба ни повернулась. Посмотрит, и, может, улыбка снова просияет на его лице. А этот мужчина, он, должно быть, отец семейства, хотя его нет нигде на совместных фотографиях. Похоже, он торговал антиквариатом и коврами, работал в лавке или был ее владельцем. Вокруг него разложено и развешено множество ковров с восточными узорами и шедевры каллиграфии. А! Вот откуда в этом доме такие роскошные ковры. Только тот, на котором вытканы волшебные птицы с разноцветными крыльями, чего стоит! Даже часы на кухне – классика в хорошем обрамлении. Только вот они остановились на десяти минутах одиннадцатого. Стрелки, когда время перестало идти, застыли, словно руки, воздетые в мольбе.
Элин открыла и тут же захлопнула холодильник, ни к чему не притронувшись. Она ничего не брала в рот со вчерашнего утра, все инстинкты притупились, есть ничего не хотелось. Она стала призраком, который бродит по миру с единственным желанием – отыскать родные души. Обернуться бы привидением! Невидимым, скользящим легко с места на место. Ей часто снится сон: она бродит среди мертвецов, ощущая запах гниения их тел и не зная, когда этот кошмар закончится и она очнется. В этом омерзительном видении на мертвецах шоры, как на лошадях в Средневековье. А ведь от нее хотят именно того, чтобы она смотрела на мир, будто из Средних веков, чтобы для нее не существовало другого мира и другой жизни, которой живут близкие ей люди. Она же скучала по своей семье до боли. Полжизни готова была отдать, чтобы знать, что с ними все в порядке.
Она бесцельно металась между кухней и гостиной. Когда развернулась в очередной раз, ее взгляд упал на картину с арабской вязью. Она подошла к ней вплотную с решимостью на этот раз разобрать, что там написано. И буквы поддались. Это было известное изречение «Половина твоей красоты в красоте языка твоего».
Элин понимала, что надпись кроме всего прочего означала, что ей следует молчать и не открывать рта в присутствии гостей-мужчин. Посторонние мужчины не должны были слышать ее голоса. С их точки зрения, это грех. Она может говорить только про себя, говорить сердцем.
Когда в тот вечер к Аяшу пришли гости, она свой голос заперла в глотке, а сама закрылась в комнате. По правде говоря, в ее распоряжении было целых три помещения, и она могла свободно перемещаться из спальни в ванную, а из ванной на кухню. Элин приготовила ужин, но не вынесла его сама им в гостиную. Не дозволялось, чтобы ее видели. За подносом пришел Аяш. Ей оставалось только заварить чай. Большой чайник на плите уже закипал, и из него вот-вот струей вырвется пар. Сейчас он засвистит, и этот гул смешается с их религиозными песнопениями, которые они исполняли с таким воодушевлением, прославляя Государство, будто сердце при этом должно разорваться.
В тот вечер одним из гостей Аяша был Эмир Пустыни. Поэтому, когда Аяш зашел на кухню за чаем, Элин тихим голосом спросила его о семье гостя. Привез ли он их?
– Нет! Завтра. Может быть, – бросил Аяш и вышел, звеня стеклянными стаканами на подносе.
Элин ждала приезда этой женщины. С ней ей делить свое заточение. Это было не просто ожидание, а ожидание себе подобной. Такой же несчастной, лишенной голоса. Элин эта женщина была не знакома, но она чувствовала, что они сблизятся. Заключение в стенах дома теперь не будет столь невыносимым. Не исключено, что они сбегут вместе. Замотаются во все черное и выскользнут из дома, не вызывая никаких подозрений. На каждом углу полиция, но их не узнают, так как их лица, кроме глаз, будут скрыты. Даже Аяш пройдет мимо, ему и в голову не придет, что это Элин с соседкой. Его дело – следить за порядком в городе, за тем, как исполняются предписания Государства: длинные ли бороды у мужчин, одеты ли женщины по шариа́ту[9]. Кто торгует одеждой по европейским лекалам – тому штраф, пытается продать футболку с надписями на латинице – штраф. А если во время пятничной молитвы Аяш обнаружит юношу, болтающегося на улице, то погонит его в мечеть. Посмеет кто-то хихикнуть во время молитвы – Аяш того показательно арестует. Курильщику полагалось двадцать пять ударов плетью и сверх того удар за каждую выкуренную сигарету, недостающую в пачке. Если поймают мальчишку со штанами ненадлежащей длины, накажут его отца двадцатью ударами. Столько же получит муж за жену, у которой часть тела проглядывает из-под черной накидки. За свою работу «по исправлению общества», как он сам говорил, Аяш получал сотню долларов в месяц. Организация обеспечивала его всем необходимым, поэтому эту сотню он мог и не тратить. Так, по крайней мере, он рассказывал Элин. Но она-то знала, что он покупает на эти деньги наркотики. Он употреблял их у нее на глазах. На прошлой неделе каждый вечер предлагал попробовать и ей. Для нее было очевидно, что наркотики под запретом, но, чтобы убедиться, Элин поинтересовалась:
– Только курить нельзя, так?
– Алкоголь тоже вне закона, – ответил он и посмотрел на Элин так пристально, что ей показалось: он хочет сообщить нечто важное. И он произнес то, чего она совсем не ожидала услышать: – Я отпущу тебя, Элин, и вернусь к семье. Согласно нашей вере, отпустившему раба зачтется на небесах.
Элин вздрогнула и напряглась: что он скажет дальше? Аяш потер ладонью лоб и спросил:
– У твоих какой номер телефона? Я тебя им продам. Мне нужны деньги, чтобы уехать. Если ты уж сюда попал, выбраться невозможно. Но есть проверенный контрабандист. И он много берет.
– Мне нужен телефонный справочник Курдистана. Может, так я найду чей-то номер.
– Посмотрим. Давай позже.
– Когда?
– Не знаю. Я сказал, позже.
Как только гости ушли, Аяш сразу захрапел. Он был так утомлен, что не помолился и не дотронулся до Элин. Ей не терпелось, чтобы наступило многообещающее утро завтрашнего дня. Почему-то из головы у нее не выходило дерево жасмина, которое она разглядела на фото в альбоме. Когда утром Аяш хлопнул за собой дверью, Элин подскочила к окну, чтобы увидеть дерево. Но его не было. Как ни странно, не было и охранника. «Это шанс бежать!» – промелькнуло в голове у Элин. Стекло разбивается любой увесистой вещью, которая найдется в доме. Она дойдет быстрым шагом до центральной улицы, а там проголосует и сядет в такси. Платить ей нечем, но, когда таксист довезет ее, она попросит подождать и принесет ему деньги. В крайнем случае займет у соседки – Шаймы. Но если она попадется, ее вернут Аяшу, и тогда по законам Государства он должен будет забить ее камнями до смерти. Даже если он и не желает ей смерти, он должен будет исполнить это предписание, иначе понесет то же наказание. Он сам ей об этом рассказывал. Может, стоит подождать и Аяш поможет ей добраться до родных, пусть это и дорого обойдется? А что, если он передумает? Вдруг вчерашний разговор – просто бред, который он нес под воздействием наркотиков! Нет! Не будет она его ждать!
Элин кинулась на кухню искать нож, которым можно было бы разбить стекло.