А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь?
Нет. Никто.
Просто растает снег, взойдёт зелёная украинская трава, заплетёт землю… выйдут пышные всходы… задрожит зной над полями, и крови не останется и следов. Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать её не будет.
Никто.
М.А. Булгаков. «Бег»
Я иногда задумываюсь над тем, есть ли какой-то смысл в том, что кто-то погиб, а мы остались живы? Кто отбирает тех, кто должен погибнуть? По каким критериям? Кем надо быть, чтобы выжить – лучшим? Или наоборот – худшим?
Или – просто нет никакого смысла, а если большая лотерея, что-то типа лототрона… или лохотрона, в который мы, как шарики, – раз за разом бросаем свои жизни и смотрим – что выпадет? Чет – нечет…
Я не знаю, какой я теперь – хороший или плохой. Я просто – раз за разом бросаю свою монетку. И пока что выпадало всегда «чет» – но рано или поздно выпадет и нечет. Я готов и к этому…
В конце концов, я умер много лет назад. Мы все – там умерли. А теперь – я умер, наконец, и для своего государства, став предателем. Хотя я не считаю, что стал предателем. Просто – кто-то должен был сделать хоть что-то, чтобы прекратить. Прекратить кровавый путь извергов, сеющих зло вокруг себя. И я его прекратил. Хотя бы для одного.
Сколько крови было на Пивоваре – я не знаю точно, но знаю, что много. Надеюсь, души тех, кого он убил, отправил на смерть, разменял как карты в игре, как фигуры на шахматной доске – наконец-то обретут покой…
Я вскрыл машину, оставшуюся на летном поле от улетевшего из своей страны президента Украины – бронированную Тойоту Ланд Круизер. Завел машину – и рванул к белорусской границе…
Вот так вот…
Так закончилась очередная бесславная страница новейшего периода дружбы народов – российского и украинского. Закончилась тем, что очередной законно избранный (говорю это без всякого юмора, потому что законность выборов признана международными наблюдателями) вместе с охраной проследовал в Москву, или в Белгород, или куда там еще. Вместе с ним проследовали и несколько сотен его подданных – от сотрудников КБ Антонова, которым просто повезло оказаться в нужном месте и в нужное время, и заканчивая высокопоставленными офицерами армии и спецслужб, президентской администрации и прочих структур. Часть из них – будет помогать ФСБ и ГРУ строить очередные антиукраинские козни, часть – купит в Москве элитную недвижимость и начнет говорить и писать о том, как их не поняли, обидели, выгнали и т. д. и т. п.
У украинцев же – минус несколько самолетов, минус очередной законно избранный, минус все те миллиарды, которые он успел наворовать, и плюс – опыт, который, конечно же, ничему никого не научит…
Что там будет? Не знаю. Мы участвовали в уличных боях в Киеве – я участвовал. Куда уж дальше. Гасили снайперов, гасили бронетехнику. Воевали за законно избранную украинскую власть и потом эту же власть – с боем спасали от избравших ее избирателей. Нахрена нужна власть, которую от ее собственных избирателей вынужден защищать иностранный спецназ?
Если страна не вальнется сейчас, просто не выдержав выпавших на ее долю испытаний, – думаю, это не последние политические беглецы. Через несколько лет – все повторится. Потому что Украина не извлекает никаких уроков. И потому вынуждена вечно бежать, не замечая, что это – бег по кругу…
Избрался-узурпировал-наворовал-бежал. Избрался-узурпировал-наворовал-бежал…
И мы – ничему не учимся. Мы уже много лет ведем тайную войну, войну жестокую и кровавую, не желая понять, что порой простой, честный и откровенный разговор – лучше тысяч самых хитроумных планов. Мы заигрались в игры, мы как всегда – хватили через край. И если до девяносто первого мы были наивны как дети, то сейчас – мудры и опасны как змии. Только мы забываем одну простую максиму: можно обманывать небольшую группу людей долго, можно обманывать большую группу людей недолго, но большую группу людей долго обманывать нельзя. Мы снова и снова – меряем время от выборов до выборов, своих и чужих, не замечая, что в угоду четырех— и пятилетним циклам – приносятся столетия дружбы, которые нас объединяют.
Объединяли.
Я это понял. Там, в Киеве. И оказал народам – русскому и украинскому – услугу. Это самое большее, что я смог…
В Россию мне теперь дорога была заказана – и я направился в Беларусь. Просто граница была ближе всего, если не считать российской. По пути я видел вымершую украинскую глубинку, раскрашенные в жовто-блакытный автобусные остановки, у которых никогда не остановится автобус – но мне было плевать, я перегорел. Вместе со мной бежали украинские менты, еще кто-то… прокурорские, кажется – таборами, на своих дорогих тачках, похватав все, что попало под руку. Их машины были хорошо заметны – киевские номера, и новизна – новые машины при курсе далеко за тридцать – могли себе позволить покупать лишь те, кто сидел на потоках.
Нас никто не останавливал. Просто не до того было да и некому уже. Милиции – полиции на дорогах не было. Как то так получалось, что мы прибивались друг к другу – словно щепки в водовороте. Словно потерпевшие кораблекрушение – в отчаянной надежде спастись…
Никогда не забуду ту последнюю ночь перед переходом белорусской границы…
Мы повстречались уже за Коростенем. Территория, которая, по-моему, попала в зону Чернобыльского загрязнения. Хотя могу ошибаться. Леса тут хватает, рубить его нельзя – но все равно, рубят.
Просто – несколько машин, почти одинаковых. Заметили друг друга, прибились, потом начали искать съезд.
Ну а там…
В общем, не было среди нас попа-расстриги и свиньи в штанах – а так весь адский сброд. Саша – бизнесмен, на Порш-Кайенн. Лева – так он представился – полицейский на Тойота Ланд Круизер. И еще один Ланд Круизер, новый совсем – Сергей, как он представился, бывший прокурор.
Саша и Лева ехали с семьями, Сергей – с любовницей и ее матерью, только я – один. Оружия нет – на аэродроме обезоружили. Документов нет. Денег правда, немного есть – во время боев в городе удалось подразжиться. Это не мародерка, нет – только чтобы до дома случ чего добраться. Мародерят по-другому. Короче, грабь – не хочу. Но меня никто не грабил. И вообще ни о чем не спрашивал. Жрать тоже не было, и я думал, как решать вопрос – но Саша королевским жестом стал выкладывать на капот своего Порша колбасы кругами и буженину…
– О… откуда такая роскошь? – поинтересовался Лева, потирая руки.
– С фабрики.
…
– Фабрика у меня в Буче…. была. Когда началось – только и успел кассу выгрести да колбасы вот похватать. Хорошо семью на дачу отвез. Как чувствовал.
– Дело хорошее… – мент в свою очередь выставил свою жратву – и я холодильник выгреб.
Прокурор – молча поставил на капот две бутылки коньяка. У меня не было ничего – но мне ничего не сказали…
Я болен, только не знаю, чем…
М.А. Булгаков. «Бег»
Колбаса – была вкусной. Коньяк – я пить не стал.
– Ну, что, мужики… – Лева опрокинул в себя серебряную охотничью стопочку. – Как жить дальше будем?
– А что жить? – буркнул Саня. – Была бы шея, а хомут найдется. Торговая марка есть, оборудование куплю… чего делать. Мясо, оно и в Белоруссии мясо. А люди всегда будут покушать хотеть…
Лева как то хитро огляделся.
– А ты как? – посмотрел он на меня.
– Я вообще не местный.
– Да вижу, что не местный. А ты?
Прокурор недобро посмотрел на него.
– С какой целью интересуешься?
– Да ни с какой. Просто понять хочу.
– Чего понять? Чего понять… хочу вот понять, с чего мы такие трусы то оказались, а? Драпаем как… фрицы.
– Что предлагаешь? – спросил прокурорский. – Идти воевать? За родину, за Садовника?
– А хотя бы и так!
Мент с вызовом осмотрел нас.
– Я с себя ответственности не снимаю, мужики. Но вот посмотрите, раньше – Белая Гвардия, то – се. А теперь? Руки в ноги…
– Так вали. Воюй, – сказал прокурор
– А ты чего? Дрысливо?
– Леонтий… – подошла жена
– Да отстань…
– Ты в каком звании? – спросил я.
– Подполковник.
– Подполковник. Как минимум батальоном должен командовать. Или полком. Ну и где твой полк, нахрен?
…
– А если его нет, ты сначала задайся вопросом – почему его нет? Почему народ – третий раз нападает на власть, им же избранную? Найди ответ на этот вопрос, попробуй. А потом и шашкой – маши, хорошо?
Мент посмотрел на меня – пристально и зло.
– Не местный, говоришь?
…
– А машинка то у тебя, со спецномерами, литер. Спорнем, документов нет?
– Отстань от человека, – сказал прокурор.
– Чо, санкцию, не даешь? Ладно. Живите, упыри…
В преисподней жуют один и тот же кусок, но не могут его проглотить…
Мераб Мамардашвили
«Язык теней»
Пока было непонятно, что и к чему – стояли на месте, слушали радио. Стемнело – ночью через границу идти было нельзя. Себе дороже. Завтра как-нибудь переберемся… наверное. Завтра будет хороший день…
Подошел Александр – я как раз сидел на подножке машины, открыв дверь. Протянул сверток, я открыл – хлеб, круг колбасы. Протянул обратно.
– Берите. Я же вижу, у вас ничего нет.
Я закинул провизию в машину.
– Должен буду.
– Сочтемся.
– Можно, я присяду?
– Конечно…
Саша присел – он был выше меня, длинноногий, длиннорукий. На подножке ему было неуютно…
– Вы, в самом деле, не местный, – сказал он, – верно?
– Да.
– По говору понял. Киевляне хоть и говорят по-русски, но по-другому. Акцент. У меня отец так говорит.
– Вы русский?
– Отец русский. В девяносто первом служил на Украине, вот… присягнул. А я… не знаю, кто я теперь.
– Кто считает себя русским, тот и есть русский, – сказал я.
Саша долго молчал, потом сказал:
– Спасибо.
– За что?
– За то, что напомнили… что есть еще нормальные люди.
– Да бросьте. Таких – большинство.
– Не у нас…
– Да… не в Украине…
Знаете, что самое страшное? То, что ничего не меняется. Ни-че-го. Желающие – могут взглянуть на заседание украинского парламента 1990–1991 годов, который уже тогда назывался Радой, на программы кандидатов в президенты Украины, на истерические выступления Степана Хмары. На студентов на Крещатике с плакатами «я голодую» – особенно пикантно рядом с этим смотрится жирная ряха некоего Кирилла Василенко, министра культуры Украины – что называется, пацан к успеху шел-шел и дошел. На честное и прямое письмо одесского рабочего с судоремонтного завода – с требованием прекратить националистическую истерию и создать вторую палату Рады – совет национальностей с тем, чтобы все нации и народности Украины получили политическое представительство и голос в парламенте. Кому не лень – посмотрите, поднимите все это – в интернете можно найти. Все тоже самое – проклятья в адрес федерализации, ненависть к москалям, рассуждения об оккупации, защита украинского языка – все должны говорить только на мове. И за почти тридцать лет – ничего нового. Ни-че-го. Китай за это время – увеличил свой ВВП в десять раз. В Дубае – из ничего за это же время построили город мечты, конкурирующий с Нью-Йорком по количеству небоскребов. Даже Россия – продвинулась вперед настолько, что уже мало напоминает СССР в своей повседневности – новые дома, новые машины, новые самолеты, новые поезда, новые олигархи, новые люди во власти – новое все[1]. И лишь Украина – год за городом, как в каком-то кошмарном дне сурка, из раза в раз возвращается к набившим оскомину темам: федерализация, оккупация, украинский язык, голодомор. За это время – ВВП упал на 35 % (худший результат в мире), страна стала самой нищей в Европе и самой нищей в СНГ, украинские зарплаты меньше таджикских. По основным показателям – Украина теперь соседствует с Сектором Газа – Ирак, Афганистан, Зимбабве уже обошли. Проедены запасы, изношены и годятся только на списание основные производственные фонды, некогда третья в мире по ядерному потенциалу армия, три советских военных округа – теперь сражается против собственного народа на остатках советской бронетехники. Авиация бомбит собственные города. Численность населения упала на двадцать пять процентов и продолжает падать, население разбегается, куда глаза глядят, в стране прошло три переворота и теперь – в столице страны идут уличные бои. Но украинцы все равно – с идиотическим упорством, до хрипоты спорят и спорят о вечном. Федерализация, оккупация, украинский язык, голодомор. Федерализация, оккупация, украинский язык, голодомор. Федерализация, оккупация, украинский язык, голодомор…
И до безумия жаль таких людей как Саша, которые виноваты лишь в том, что они русские, и оказавшиеся в цветущей, зажиточной Украине в злосчастном тысяча девятьсот девяносто первом году. Ведь многие и не по своей воле приехали – в СССР было такое понятие, как распределение, после института тебя распределяли и ты ехал, куда послали. Да и – кто бы тогда отказался поехать на теплую, хлебосольную Украину, которая такая же, как Россия, только в магазинах пожрать продают, а не как у нас – березовый сок в трехлитровых банках, да салат «дальневосточный» из водорослей. А вот теперь они – оккупанты.
Оккупанты, твою мать.
Хотя… и они виноваты. Каждый, кто в девяносто первом проголосовал за независимость – теперь виноват. А голосовали многие. Пятьдесят семь процентов в Крыму. Восемьдесят два – в Донецке, примерно столько же – в Луганске. Русские люди – голосовали за независимость от России. Вот теперь – и выгребают, каждый за свое. Кого-то уже – «на гиляку». Кто-то – похватал, что успел – и ноги. А ноги-то – оттуда растут. Как говорил писатель Глеб Бобров в своей бессмертной «Эпохе мертворожденных» – не нажил ума, вот теперь и бегай с Калашом по руинам родного края.
Как то так…
Я – сидел и думал. А Саша – говорил, говорил тихо и обреченно… я даже думаю, что не для меня он это говорил. Для себя. Не обращая внимания – слушаю я его, или нет.
– … Что они творят… Что они творят, ё… Они же страну по живому кромсают… Ножами… Может, я тоже против Яныка был. У меня тоже… и бизнес отжимали, и взятки требовали, и хамство это… поперек горла уже было. Но нельзя же так… Где они это видели, б… Где… Какая Европа, какая нах… Европа, да нас теперь Европа и на порог не пустит после всего. Они же народ… ножами. В Киеве стреляют… Донецк бомбят… Одессу сожгли… за что… за что они нас ненавидят? Я же им… работу давал… Я никогда не глядел – хохол – не хохол. За что они нас так ненавидят… б… за что…
– Саш… Уходи в Россию. В Москву, в Питер… куда угодно. И начинай все с начала. Уже не на чужой земле, на своей. А детей своих научи, пусть автомат в доме держат. И чуть что – чтобы не жалели никого, пулю – и в ров. Придут дом отнимать – пулю и в ров. Придут предъявлять за какую хрень – пулю и в ров. Только так они понимают. Только так…
Зло в истории заложено чувством правды. Не существует такого зла, которое сгоряча не совершал бы человек с ясным сознанием, что он прав, а другой должен быть наказан, должен умереть.
Мераб Мамардашвили.
Из к/ф «Путь домой»
Ночью спалось плохо.
Я умею спать так, вполглаза – но сейчас просто не спалось. Перед глазами мелькали те, кого уже нет. Васыль. Игорек Этинзон. Дидье. Те, кто погиб во второй мой приезд в Одессу и тот, кто провалился и погиб в том проклятом мае, когда горело Куликово поле. Стоят ли страдания всего мира слезы одного ребенка? Да какой там ребенок – надо, б…! Надо! Оператор заснял тогда, как какой-то мужик, размахивая руками, доказывал, что надо идти жечь и убивать, а то тут второй Донбасс будет.
Сожгли. Убили.
А потом разошлись по домам, и стали дальше – ковать бабло. Кто как может. У кого на что хватает совести – или бессовестности. И так – до тех пор, пока из искр – снова не возгорелось пламя.
Когда говорят про коррупцию, как то забывают уточнить, а откуда они – коррупционеры? Они с Марса прилетели? С Венеры? Агенты Путина? Или те, кому повезло дорваться и кто сейчас жадно хватает, набивает деньгами карманы, понимая, что второй такой шанс в жизни может и не представиться?
Ведь они – это мы. И разница между нами только в том, что им повезло на хлебном месте оказаться. А нам – нет. Пока. Повезет – и нам будут заносить. И думаете, многие откажутся? Ага – щаз…
Я наблюдал начало трагедии, наблюдал ее кульминацию и сейчас – доигрываю ее финал. Начало – это Куликово поле, и сотни самообороны, верящие, что если они вот сейчас зажгут этот лагерь ненавистных им ватанов – то через год, два, они будут в Европе. Кульминация – это два десятка пацанов учатся полицейскому делу в европейской полицейской академии. Начало конца – это тот же Валера Вознюк, «громадянский активист», за два года ставший начальником отдела в новой полиции, и продажный, как последняя портовая шлюха, – да, тот самый Валера. Который пел гимн Украины, и по щеке – катилась слеза… такое ведь не сыграешь. А финал… это то, что есть сейчас. Когда все против всех. Когда друг от друга – уже тошнит, когда весь мир идет на тебя войной.
Может, на крови что-то и вырастет. Но я уже не верю. Слишком много было – крови. И ничего не росло. Как там… на крови может вырасти только бардак, где и кровь не имеет цены. Вот это честно.
Это про нас…
Мне не спалось, только потому это и увидел. Сначала движение – крадучись, прошел человек. А когда такие дела творятся, сами понимаете – на воду дуешь. Когда же прошел второй, за первым – я понял, что дело нечисто.
…
Успел как раз вовремя. Лева как раз заканчивал душить Сергея – перед этим ударив его по голове рукояткой пистолета. В последний момент – он то ли услышал, то ли почувствовал человека за спиной. Начал разворачиваться, поднимая пистолет – но я ему шанса не дал. Бросился, сшиб, прижал руку с пистолетом. Тот выстрелил. Мент оказался непростой – попытался ударить меня головой, но я был начеку. Потом – подоспел и Александр, сбежались бабы…
К счастью, Сергей оказался цел, голова не пробита – иначе бы не встал. Сейчас он – опирался на машину, фары были включены. В свете фар – были я, Лева, Александр. Я – держал в руке трофейный пистолет. А жена Левы – стояла между ним и нами – не знаю, кого от кого она защищала.
– Ты что творишь? – спросил я – за что ты его?
Лева молчал, вызывающе смотря на нас.
– Ты упырь, б… Тебе мало? Тебя тут кончить?!
– А и кончай!
Бывают ситуации, когда действительно хочется нажать на спуск. Я – с трудом сдержался.
– Ты знаешь его?
…
Я повернулся к Сергею
– Вы знаете друг друга?
Сергей не ответил.
– Лева!!! – резануло по ушам.
Я повернулся – вовремя. Лева пытался воспользоваться моментом, кинуться на меня – жена удержала
– Лева… не надо…
– Подержи… – я передал Саше пистолет, приглашающе развел руки – давай!
Лева отпихнул жену, но на меня не пошел.
– Банкуешь, – осклабился он, – ну, банкуй, голубок….
– За слова ответишь?
– Отвечу. Я за слова всегда отвечаю. С Владимирской[2] сам?
– А что так интересует. Покаяться есть в чем?
– Мне-то есть. Кто работает, тому всегда есть в чем. Только ты вон у него спроси, а ему – есть в чем покаяться?
Я не обернулся – дураков нема.
– А ты расскажи.
– Рассказать? Ну… знаешь, кто такой наш друг Серега? Сначала он надзирал за законностью в наших правоохранительных органах. И хорошо так наблюдал, да, Серега? Помнишь, как ты меня за ларьки прессовал? Помнишь. Все дело в том, что я Киселям[3] мешал, верно? И они мне тебя заказали, верно, Серега? Потом ты на депутата Коваля працювал. А когда война началась – тебя кем назначили? Прокурором сил АТО?
…
– Ну, вот и расскажи нам, Серега, откуда у тебя бабло образовалось на покупку трех элитных квартир в Дипломат-Хаусе? Да, Серый? Сколько одна такая стоит? Триста штук? Пятьсот? Больше? Уж всяко недешево. А ты их купил аж три штуки, правда, Серега? А откуда Крузак, на котором ты со своей фифой сейчас едешь?
…
– И наконец, расскажи нам про свою маму, Серега! Как так получилось, что старая и больная семидесятиоднолетняя женщина – вдруг начала отгружать уголь на железную дорогу. Да не по малу – по десять, двенадцать, двадцать тысяч тонн угля в месяц. Если не больше? А люстрацию ты как прошел? Как справку сделал, прокурор?
И тут я услышал за спиной звук, который ни с чем не перепутаешь, который узнает из тысячи каждый, кто прошел войну.
Лязг передергиваемого затвора Калашникова.
Успел упасть до того – как смертельный веер свинца выкосил нас. Огненный шквал – пришелся как раз по освещенному фарами месту, я успел увидеть, как упали Лева и Александр, скошенные бесконечно длинной, на весь магазин очередью. Раздался истерический женский крик, тут же оборвавшийся.
Мне повезло только в том, что я стоял на самом краю освещенного фарами места – потому и уцелел, вовремя упал. Откатившись, я примерно понял, кто это?
Баба. Та самая баба, что была с Сергеем, прокурором. Она как-то выпала из нашей разборки, и пока мы собачились – откуда-то надыбала автомат. Откуда? Да у прокурора АТО – понятно, что только танка быть не может, да и то не факт.
Я замер. С голыми руками, идти на автомат… странно, но я все еще пожить хочу.
Автомат замолчал – и на фоне тишины, отчетливо слышимой после грохота очереди – на высокой ноте взревел пятилитровый движок Ланд Крузера. Загорелись фары… Машина тронулась…
– Подожди! – по-русски.
Фары мазнули по нам… машина разворачивалась, раскачиваясь на неровностях – я мельком увидел ту бабу с автоматом, разряженным видимо. Она неловко бежала за Крузером… что-то крича. Света фар было достаточно, чтобы видеть, как на ходу из Крузера что-то выпало… что-то вроде большого мешка. Потом – джип взревел, выбираясь на дорогу.
Понимая, что сейчас не до меня – я бросился к тому месту, где были расстреляны Лева и Александр. Пистолет был у Александра… рядом кто-то мокро хрипел… но мне до этого не было никакого дела. Вспомнив, как держал пистолет Александр, когда я ему его отдал – я шарил по земле, нащупывая его. Нащупал! С колен – трижды выстрелил по едва видимой в темноте бабе с автоматом, которая все еще бежала за Круизером – и та, споткнувшись на ходу, упала.
Твою же мать…
В темноте кричали – но мне было не до того. Мне надо было достать Ланд Круизер Сергея – мне казалось дико несправедливым то, что все погибли – а он останется дальше жить…
Мой крузак был тяжелее – он был бронированным, из гаража президента Украины – но другого у меня не было, чужую машину в такой ситуации брать глупо. Оказавшись на водительском месте, я нажал на газ… Крузер тронулся с места тяжело, как тепловоз, выруливая на дорогу. В отличие от обычного – на нем были более мощные фары, плюс искатель и проблесковые маяки под радиаторной решеткой. Я врубил все, сам не знаю, зачем…
Фары были впереди… они удалялись, и я, со своим бронепоездом – догнать их явно не мог. Но я упрямо давил и давил на газ, гоня машину по лесной дороге.
На очередном повороте – я вдруг увидел впереди корму Крузака, большие задние фонари… он стоял так, чтобы я врезался в него. Каким то чудом – я успел затормозить, и в этот момент – слева, по водительскому – хлестнула автоматная очередь, почти в упор.
Я пригнулся к рулю, стараясь, чтобы меня защищала более надежная бронесталь, а не бронестекло, которое неизвестно в каком состоянии. Но бронированный Крузак – отработал свое предназначение на все сто. Когда прокурор перестал стрелять, выпустив весь магазин – я открыл дверь и выпустил по месту, где были вспышки, всё, что оставалось в магазине моего пистолета. И – снова закрыл дверь.
Но выстрелов – больше не было.
ЛандКруизер стоял, немного приседая вперед, на спущенное колесо, в боковое и лобовое с моей стороны ничего не было видно – они все были в следах от пуль, но держались. Я перелез – благо машина большая, широкая – спереди назад, вылез через правую заднюю дверь и тут же упал на землю. Прокурор мог быть и жив, он мог ждать меня в темноте с автоматом…
Не знаю, сколько я так лежал на дороге, у заднего колеса своей машины… минут двадцать… тридцать. Когда уверился в том, что действительно – всё – решил идти на поиски. В стоящем впереди Крузере – почему то обе двери спереди были открыты, и справа и слева. В салоне – тускло горел свет.
С пустым пистолетом – я шел на поиски противника с автоматом. Не знаю, как это можно назвать… дурость, наверное. При нормальных раскладах – надо было завести головной Ланд Круизер и бежать отсюда со всех ног. Но я так не мог. Не знаю, почему – но не мог.
Не мог…
Перебежал на левую сторону дороги, упал на землю, и начал вслушиваться. Услышал дыхание… на грани слышимости. Вслушивался несколько минут, потом – пополз…
Прокурор опасности не представлял, он был еще жив – но ранен. Держался за живот, рядом – лежал АКМС, пустой. Я посветил ему в глаза… затем, подсвечивая фонариком, начал осматривать. Две пули, обе в живот – не повезло. Если довезти до больнички – еще выживет… Может быть… Да только где сейчас больничка?.. Революция в стране.
– Руку… руку говорю! Так…
Я начал рвать рубашку.
– Так… а вот теперь держи. Погоди… я сейчас.
Надо что-то… непроницаемое. Хотя бы кусок пленки подложить. Это не только при ранении легкого, это вообще… рану лучше закрыть, пока не представится возможность оказать нормальную помощь.
Пленка – нашлась в моем Крузере… папка какая-то. С ней я вернулся к раненому.
– Ксанка… с…а – сказал он.
– Молчи.
– Я… не хотел… Ксанка…
– Молчи, сказал…
– Это она… с мамашей ее…. твари…
Ну, да, ну, да. Это всё они, а я – весь белый и пушистый.
– Мне… конец.
– Может и нет… Сейчас мы тебя в машину перенесем… подожди.
– Конец… мне.
…
– В тачке… бабки… в багажнике. Забери…
…
– Не хочу… чтобы этой… с…е … не хочу…
– Замолчи.
– Мама… мама…
Я попытался его поднять, чтобы перенести в джип… но понял, что прокурор – умер.
Умер.
Я его убил. Он – пытался убить меня. Но я – его убил.
Я начал читать молитву. Единственную, которую знал, единственную, которой меня научила бабушка – она читала еще как в деревнях
Отче наш, Иже еси́ на небеси!
Да святи́тся имя Твое́,
да прии́дет Ца́рствие Твое,
да будет воля Твоя,
я́ко на небеси́ и на земли́.
Хлеб наш насу́щный дашь нам днесь;
и прости нам до́лги наши,
как и мы прощаем должникам нашим;
и не введи́ нас во искушение,
но изба́ви нас от лука́ваго
Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй…
Прочитав молитву, я поднял тело бывшего прокурора и понес к машине…
Бабы – уже отвыли и теперь просто ревели.
Александр умер сразу, Лева – мучался еще полчаса. Та дрянь, что открыла огонь из автомата – была мертва, потому что я ее застрелил. Похоже, что и мать ее – тоже убил я: прокурор, уходя, выпихнул ее на ходу из ЛандКруизера, а я, в темноте, не видя ничего, переехал ее.
Пять трупов.
Жена Левы была ранена, но ранена легко. Перевязали. Могилы я закончил копать, когда уже рассвело – в одну могилу положили мужиков, всех троих, в другую – ту бабу и ее мать. Видимо, ту самую, что углем из АТО торговала.
Когда хоронили – неприятный инцидент произошел – жена Саши бросилась на мертвую любовницу Сергея и начала топтать и пинать тело, крича что-то по-украински. С трудом удалось оттащить. Тела я закопал, жена Саши – плюнула несколько раз на могилу, где лежала убийца ее мужа с матерью. Этому я препятствовать не мог, да и смысл…
Каким-то чудом – удалось привести баб в чувство. У Левы был сын, у Александра – сын и дочь. Осиротевшие дети – как могли, помогали матерям…
В багажнике ЛандКруизера Сергея – был еще один автомат, целая сумка с магазинами, гранатами и двумя пистолетами и три огромные сумки. Открыв первую – я уже знал, что там найду. Деньги. Доллары и евро.
Судя по виду – пять – семь миллионов, не меньше. Хорошая заначка.
– Значит, так… – сказал я, когда удалось привести баб в чувство – сейчас идем к границе, вместе ее переходим – и разбегаемся. Денег возьмете столько, сколько сможете нести. За остальным вернетесь, как сможете. Машину мы в лесу спрячем.
Жена Александра, Ирина – тупо посмотрела на меня, потом замотала головой.
– Нет…
– Что – нет?
– Не возьму, нет…
– Почему?
– Не возьму!
Я размахнулся – и со всей силы влепил ей пощечину. Жена Левы, Маша – отшатнулась, пацан Александра бросился защищать мать – но я дал плесня и ему, отправил к матери.
– Слушайте сюда, если еще не дошло. Сейчас, б… не время из себя целок строить, понятно? Понятно я спрашиваю?! Ваши мужики, б…, если кто еще не понял – просрали страну. Все трое – просрали, и все трое – в этом виноваты. И вы – виноваты, но меньше, потому что бабы. Из-за ваших мужиков прип…деканных, которые даже тут разборку догадались устроить – нет у вас больше ни дома своего, ни земли, ни Родины. Ничего больше нет. Кроме детей. Которых вы обязаны поставить на ноги, слышите, коровы тупые! Может, хоть они поумнее своих отцов будут!
…
– И потому вы, б… конченые, засунете свои понты в одно место, и возьмете деньги, сколько унести сможете. И перейдете границу вместе со мной. А потом – поселитесь там, где получится и используете эти деньги на то, чтобы поднять детей. Вот что вы сделаете. А сейчас, б… сопли подобрали и готовиться к выезду. Вот, машина, посмотрите в своих что вам надо ценного – но не больше сумки на рыло. И садитесь в эту машину! Второй раз – повторять не буду! Все, пошли! Что стоим?!