Марк относит меня в зал и усаживает на диван. Я хочу встать и пойти умыться: кровь на щеках засыхает и стягивает кожу. Его одежда и лицо тоже грязные, в бурых пятнах и потеках.
– Не двигайся, сейчас все принесу, – он останавливает меня. Вспоминаю, что футболка истерзана, и я сижу перед ним почти голая. Прикрываюсь руками. Марк лукаво, но мягко, улыбается и уходит в другую комнату. Из глубины квартиры слышу его тихую ругань.
Возвращается через несколько минут уже умытый и переодетый. Протягивает мне одежду и присаживается рядом.
– Марк, отвернись, – лепечу.
– Нет. Я должен сначала посмотреть твои ребра, или сейчас же поедем в больницу.
Не хочу туда, потому покорно соглашаюсь с мужчиной. Ладонями прикрываю грудь, но позволяю ему разрезать остатки футболки и размотать эластичный бинт. Я вся испачкана собственной кровью, но она капает с лица, на животе только грязь.
«Муж» прощупывает мои ребра. Я терплю ноющую боль и радуюсь, что не простреливает.
– Все хорошо. Отделалась испугом, – Марк вытирает меня теплой влажной тканью, затем, заворачивая в чистые бинты, внимательно смотрит в глаза.
– Я хотела увидеть своих, – начинаю оправдываться. Мне неудобно, что подвергла его опасности. Чувствую себя виноватой. Он сейчас, кажется, по-настоящему озабочен тем, что произошло.
– Вика-а, – выдыхает Марк, затем выжимает тряпку в миске с водой и прикладывает к моему лбу. – Ты как всегда!
– Что, Вика? Что всегда? Я просто шла в клуб, а это уроды… пристали ко мне. Что я сделала не так?
– Не нервничай. Я не виню тебя. Просто это безрассудно, тем более, клуб закрыт на ремонт. Просто ты забыла.
– Как закрыт?
– Ну, все-е! Завтра едем в психотерапевту! С этим надо что-то делать, – Марк бросает в миску скомканную ткань и алая вода расплескивается на ковер.
Киваю. Я согласна уже хоть куда идти, чтобы разобраться с тем, что у меня в голове.
– Есть хочешь? – Марк обрабатывает царапины на лбу, дует на рану, когда я скриплю зубами, в конце заклеивает лейкопластырем. Я все это время стоически терплю жгучую боль.
Не могу ответить – нет сил даже на вдох. Вновь киваю.
– Окей, сейчас сделаем. Пока приляг – отдохни.
– Марк, это правда?
– Что? – останавливается в дверях.
– Что родителей больше нет?
На лице у него скорбь, но он молчит. Хочется взвыть от этого взгляда: все понятно без слов. Но старая память кричит, что такого не может быть!
– А брат? Я в больнице не смогла дозвониться к нему.
Марк меняется в лице. Возвращается ко мне и приседает рядом. Я все еще прикрываюсь руками и футболкой.
– Вика, какой брат?
– Он у меня один – Артем.
– Ты что-то путаешь. У тебя нет брата. Ты одна была в семье.
Правда, или неправда, хлещет кнутом, я закусываю губы и чувствую, как текут по щекам слезы. Не могу этому сопротивляться. Все идет наперекосяк, все неправильно.
– Ма-арк, зачем ты так со мной? Я ведь помню его, помню даже номер телефона, помню, как он учил меня драться. Зачем этот обман? Что он тебе даст?
– Отдохни! – Марк резко встает, прикладывает громадную ладонь к темечку, и мое сознание проваливается во мглу.
Будто дернули тумблер или нажали кнопочку «выкл».
Сон напоминает паутину: чем больше я пытаюсь вырваться, тем больше запутываюсь. Где-то вдалеке в темноте слышен голос Марка:
– С ней что-то не так…
Затем скрипит дверь, слышу шаги, снова скрип.
– Еще рано. Она не выдержит, придется подождать. Да я и так делаю все, что могу…
Паутина колышется, больно впивается в кожу.
– Хорошо, но за все последствия будете вы отвечать!
Тьма вдруг расступается, и голос Марка разлетается эхом: ать… ать… ать…
Я выпрыгиваю из сна. «Муж» теребит меня за плечо:
– Просыпайся, нужно поесть.
Фокусирую на нем взгляд и вижу лохматые снежинки в его синих глазах.
– Марк, опять! Твои радужки мерцают…
Он моргает и быстро уходит на кухню.
– Вставай, а то все остынет, – бросает из коридора.