Поначалу каждый следующий день был для Мэри Леннокс точно таким же, как все остальные. Утром она просыпалась в своей устланной коврами комнате и видела Марту, стоящую на коленях у камина и разжигающую в нем огонь, потом завтракала в детской, где не было ничего интересного, потом смотрела в окно на необъятные пустоши, расстилающиеся во все стороны и, казалось, карабкающиеся в небо на горизонте; она понимала, что, если останется в доме, делать ей будет совершенно нечего, и выходила наружу. Девочка не знала, что это лучшее, что она могла сделать для себя: когда она быстро шла, а иногда и бежала по дорожкам и по подъездной аллее, кровь начинала быстрее циркулировать по ее жилам, и, сопротивляясь ветру, который дул из пустоши, она становилась сильней. Мэри бегала лишь для того, чтобы согреться, и ненавидела ветер, кидавшийся ей в лицо, ревевший и толкавший ее назад, словно какой-то невидимый великан, но, глубоко вдыхая порывистый свежий воздух, несшийся над вереском, она наполняла легкие чем-то полезным для своего худенького тела, и это придавало румянца ее щекам и блеска ее обычно тусклым глазам, хотя сама она и не отдавала себе в этом отчета.
Однако после нескольких дней, почти полностью проведенных вне дома, однажды утром она проснулась и поняла, что такое чувство голода. Сев завтракать, она не посмотрела на кашу с презрением и не отодвинула тарелку, как обычно, а взяла ложку, начала есть и не останавливалась, пока тарелка не опустела.
– Ого, вижу, сегодня ты отлично управилась, – сказала Марта.
– Каша сегодня вкусная, – ответила Мэри, сама себе немного удивляясь.
– Это все воздух пустоши, он нагоняет аппетит, – объяснила Марта. – На твое счастье, у тебя есть чем насытиться. У нас в доме двенадцать желудков с хорошим аппетитом, только заполнять их нечем. Вот будешь каждый день играть на воздухе – и мясца нагуляешь, и желтушность у тебя пройдет.
– Я там не играю, – сказала Мэри. – Там не с чем играть.
– Не с чем играть! – воскликнула Марта. – Да у нас дети и палки, и камни для игры приспосабливают. И просто гоняют, вопят и все вокруг разглядывают.
Мэри не вопила, но разглядывать разглядывала. Больше нечего было делать. Она раз за разом обходила огороды и дорожки в парке. Иногда ей хотелось повстречаться с Беном Уизерстаффом, но, хотя она и видела его несколько раз, он был слишком занят работой или чересчур неприветлив. Однажды, едва она направилась к нему, он нарочно поднял лопату и повернулся, как будто собираясь уйти.
Было место, куда она ходила чаще, чем в другие: длинная дорожка с внешней стороны стены, окружавшей сады и огороды. Вдоль нее тянулись оголенные сейчас цветочные бордюры, а сама стена густо заросла плющом. В одном месте темно-зеленый покров казался плотнее, чем везде, – как будто к нему давно никто не прикасался, – остальной плющ был аккуратно подстрижен, но здесь, в дальнем конце дорожки, выглядел так, словно его не стригли вообще никогда.
Это место Мэри заметила через несколько дней после разговора с Беном Уизерстаффом и, остановившись, задумалась: почему так? Она как раз стояла в раздумье и смотрела вверх, на длинный побег плюща, который трепал ветер, когда алый всполох промелькнул в воздухе, она услышала звонкий щебет и на верху стены увидела робина – красногрудого друга Бена Уизерстаффа, он сидел, свесившись вниз, склонив головку набок, и разглядывал ее.
– Ой, это ты! – воскликнула Мэри. – Это ты? – И ее вовсе не удивило, что она разговаривает с ним так, словно уверена, что он ее понимает и отвечает ей.
Он действительно отвечал: щебетал и чирикал, прыгая по стене, как будто что-то рассказывал. И госпоже Мэри показалось, что она понимает его без слов, как если бы он сказал: «Доброе утро! Чудесный ветер, правда? Чудесное солнце. Все чудесно, правда? Давай вместе почирикаем и попрыгаем. Ну, давай! Давай!»
Мэри начала смеяться и побежала за ним, скакавшим по стене и время от времени перелетавшим с места на место. Бледная, худенькая, низкорослая и некрасивая Мэри выглядела в этот миг почти миленькой.
– Ты такой хороший! Такой хороший! – кричала она, топая по дорожке и пытаясь чирикать и свистеть на ходу, хотя совсем не умела этого делать. Но робин, похоже, был вполне доволен и отвечал ей таким же чириканьем и свистом. Наконец, расправив крылышки, он стрелой взлетел на вершину дерева, уселся там и громко запел.
Это напомнило Мэри их первую встречу. Он раскачивался тогда на ветке, а она стояла под деревом. Теперь она вышла сюда другой дорогой, но дерево явно было тем же самым.
«Там за стеной сад, в который никто не может войти, – мысленно сказала Мэри. – Сад без дверей. Робин там живет. Как бы мне хотелось увидеть этот сад!»
Она побежала по дорожке до зеленой двери, через которую вошла в то первое утро, и дальше – до следующей двери, во второй огород, потом – во фруктовый сад. Подняв голову, она увидела верхушку дерева, росшего по другую сторону поперечной стены, и сидевшего на ней робина, который, закончив петь, принялся клювом чистить перышки.
– Это тот самый сад, – сказала она. – Я уверена, что это он.
Мэри пошла вдоль стены, тщательно осматривая ее, но обнаружила лишь то же, что и прежде: двери в ней не было. Она промчалась назад через огороды, выбежала на внешнюю дорожку и снова двинулась вдоль длинной, увитой плющом стены в самый дальний конец, внимательно присматриваясь, но никакой двери не находилось. Тогда она отправилась в противоположный конец, снова внимательно вглядываясь, но и тут двери не оказалось.
– Это очень странно, – сказала она. – Бен Уизерстафф говорил, что двери нет, и ее действительно нет. Но ведь была же она десять лет назад, иначе что за ключ похоронил мистер Крейвен?
Это так занимало все ее мысли и становилось так интересно, что она уже ничуть не жалела о своем приезде в Мисслтуэйт-Мэнор. B Индии всегда было жарко, и Мэри чувствовала себя слишком вялой, чтобы чем-то интересоваться. Следовало признать, что свежий ветер с пустоши начал сдувать паутину с ее юных мозгов и немного взбодрил ее.
Мэри провела на воздухе весь день, и вечером, когда села ужинать, была голодной, сонной и довольной. Она вовсе не сердилась на Марту за то, что та болтала без умолку. Девочке даже нравилось слушать ее, и в конце концов она решила задать вопрос. Покончив с ужином, Мэри уселась на коврик перед камином и спросила:
– А почему мистер Крейвен ненавидит тот сад?
Она попросила Марту задержаться, и горничная ничего не имела против. Девушка была очень молода и привыкла к шумному дому, полному братьев и сестер, поэтому скучала в большой комнате для прислуги внизу, где лакей и старшие горничные насмехались над ней из-за ее йоркширского говора, считали ее деревенщиной и шептались только друг с другом. А Марта любила поговорить, и странная девочка, жившая в Индии и привыкшая к тому, что ее обслуживали «черные», была в новинку и привлекала ее.
Не дожидаясь приглашения, она тоже уселась перед камином.
– Ты никак не можешь позабыть тот сад? – сказала она. – Я так и знала. Со мной творилось то же самое, когда я впервые про него услыхала.
– Так почему он его ненавидит? – повторила свой вопрос Мэри.
Поджав под себя ноги, Марта уселась поудобней.
– Слышь, как ветер уландает вокруг дома? – сказала она. – Ты б вряд ли на ногах устояла, окажись сегодня ночью на пустоши.
Мэри не знала, что значит «уландает», пока не прислушалась. Должно быть, так Марта называла тот глухой, вызывающий содрогание рев, который носился и носился вокруг дома, словно какой-то никому не видимый великан бился в его стены и окна, желая ворваться внутрь. Но поскольку было ясно, что сделать это ему не удастся, Мэри чувствовала себя в тепле и безопасности, сидя в комнате, где жарко горел камин.
– Так почему все же он так его ненавидит? – перестав прислушиваться к ветру, повторила она, твердо вознамерившись получить от Марты ответ, если та его знает.
Наконец Марта сдалась.
– Только имей в виду, – сказала она, – что миссис Медлок не велела болтать про это. В этом доме полно такого, про что нельзя болтать. Так приказал местер Крейвен. Он говорит, что заботы прислуги его не касаются. Если б не тот сад, он не стал бы таким, какой он теперь. Это был сад миссус Крейвен, она сама его устроила, как только они поженились. Она его обожала, и они вдвоем, бывало, растили там цветы, а никому из садовников и носа казать не разрешалось. Заходили они туда вдвоем, закрывали дверь и проводили там много часов – читали и разговаривали. Она-то совсем еще девочкой была. И росло в том саду старое дерево. Одна ветка на нем изогнулась, прямо как кресло. Миссус Крейвен посадила розы так, что они обвивали ее, и любила на ней сидеть. Но один раз, когда она на ней сидела, ветка обломилась, миссус Крейвен упала на землю да так повредилась, что невдóлги померла. Врачи думали, что хозяин сойдет с ума и сам умрет. Вот почему он так ненавидит тот сад. С тех пор никто туда не входил, и он запрещает всем даже говорить про него.
Больше Мэри вопросов не задавала. Она сидела, глядя на полыхающий огонь, прислушивалась к тому, как «уландает» ветер, и ей казалось, что «уландал» он теперь громче, чем прежде.
В этот момент с ней происходило нечто замечательное. Четыре хороших события случились в ее жизни с тех пор, как она приехала в Мисслтуэйт-Мэнор: она почувствовала, что понимает робина и он понимает ее; бегая на ветру, разогнала в себе кровь, и та стала горячей; впервые в жизни испытала чувство здорового голода и вот теперь обнаружила, что значит почувствовать жалость к другому человеку. Мэри выздоравливала.
Но, прислушиваясь к ветру, она вдруг стала различать и какой-то другой звук. Она не понимала, что это, потому что поначалу почти не выделяла его из шума ветра. Звук был странным – как будто где-то плакал ребенок, а ветер и сам иногда выл, как ребенок, но в конце концов госпоже Мэри стало ясно, что звук идет изнутри дома, а не снаружи. Издалека, но изнутри. Она повернулась к Марте.
– Слышишь? Как будто кто-то плачет, – сказала она.
Марта вдруг смутилась.
– Нет, – ответила она. – Это ветер. Иногда он воет так, будто кто-то заблудился на пустоши и плачет. Ветер вообще по-разному может завывать.
– Да ты прислушайся, – настаивала Мэри. – Это здесь, в доме, в конце одного из тех длинных коридоров.
В этот момент где-то внизу как будто открылась дверь, потому что сильно потянуло сквозняком, и дверь комнаты, в которой они сидели, с треском распахнулась. Обе они от испуга вскочили на ноги, порывом воздуха задуло свечи, и плач донесся до них из дальнего коридора отчетливей, чем прежде.
– Вот! – воскликнула Мэри. – Я же тебе говорила! Кто-то плачет. И это не взрослый человек.
Марта бросилась к двери, прикрыла ее и заперла на ключ, но прежде чем она это сделала, они обе услышали звук со стуком захлопнувшейся где-то в конце коридора другой двери, после чего наступила полная тишина, даже ветер на несколько мгновений перестал «уландать».
– Это был ветер, – упрямо повторила Марта. – А если не он, так крошка Бетти Баттеруорт, судомойка. У нее сегодня весь день зуб болел.
Но Мэри почувствовала тревогу и неловкость в ее словах и очень пристально взглянула на нее. Она не поверила Марте.