Лёгкий Ан-2 мягко качает. Потом начинается болтанка, от которой слегка подташнивает. Самолет скрипит как несмазанная телега, и кажется, что он не выдержит перегрузок и вот-вот развалится. В иллюминатор, насколько хватает взгляд, видны горы, затянутые голубоватой дымкой. Иногда самолет проваливается вниз, захватывает дух, глаза лезут на лоб – впечатление такое, будто он падает в глубокую бездонную яму. Но вот глаза упираются в голубое небо с быстро пролетающими облаками, значит, пронесло. Антон снова возвращается на землю, вздыбленную крутыми горами. Местами они покрыты только начинающим зеленеть лесом, который забирается высоко по крутым склонам глубоко врезанных распадков. Постепенно лес редеет, и выше лежат только голые камни.
«Никак не думал, что придётся лететь к Дубовику. Даже в мыслях не было, что снова пойду на перегон, – глядя в иллюминатор, думал Антон. – Дома вроде всё решили, и даже одобрили на научно-техническом совете экспедиции план полевых работ. Казалось бы, всё рассчитали до мелочей – и вот тебе на: у Дубовика что-то не срослось, а меня, как мальчика на побегушках, бросили на прорыв. Еще вчера ни о каком перегоне не хотелось даже думать, потому что это меня не касалось, а сейчас это свершившийся факт. Все, как белые люди, полетят на вертолёте, а я с Сашкой поплетусь на своих двоих. Надеяться на то, что мы пойдём верхами, не приходится – геологам дают таких дикарей, каких свет не видывал. Как будто их готовят специально, чтобы на досуге было о чем вспоминать. Но лошади – проблема Дубовика…»
К Дубовику у него было какое-то двойственное отношение. С одной стороны, он видел в нем сильного организатора, способного поднять и повести людей «на баррикады». Будь то рядовой субботник, спортивные соревнования или даже рукопашная. Не сплоховал бы он и в штыковой: бросился бы в самую гущу и своим примером показал, как надо бить противника. Дубовик брался за решение, казалось бы, нерешаемых задач, и, к удивлению Антона, у него все получалось. С другой стороны, за претворением в жизнь этих проблем он забывал о главном – о том, чему учился и ради чего оказался на севере. Решая второстепенные задачи, Александр попусту растрачивал энергию и постепенно уходил от своей профессии. Поэтому, по убеждению Антона, он не смог полностью себя реализовать в геологии, не стал сильным специалистом, разбиравшимся в чем-то одном лучше других. В отличие от него у Дубовика не горели глаза от решения какой-то геологической проблемы. Он не просиживал вечерами над завершением отчета, не корпел в выходные дни над научными статьями, а посвящал себя очередной «забаве».
– Работой надо заниматься в рабочее время, – видя чрезмерное рвение молодого геолога, говорил он Антону. – За границей за такую инициативу тебя не погладили бы по головке. Сказали бы, что не справляешься со своей работой, а во внеурочное время расходуешь электроэнергию и другие ресурсы. Тем самым приносишь фирме убытки. И наверняка выставили бы на улицу.
Призванием Дубовика было другое. Он был своим человеком в профкоме и парткоме, выступал на всех собраниях, заседал в каких-то комиссиях, о существовании которых Антон даже не подозревал. Эта сторона жизни его привлекала больше, чем однообразная рутинная работа с пробами, результатами анализов и составлением отчета. Родился бы он на пару десятилетий раньше, возможно, стал бы трибуном революции или каким-нибудь партийным деятелем. А сейчас без чьей-то сильной руки подняться «наверх» было непросто. Но, видно, очень хотелось, и он уверенно шел к своей цели. Правда, видел он себя где-то в стороне от того, чем занимался в этой экспедиции. По-видимому, это произошло оттого, что все мало-мальские руководящие должности были заняты такими же молодыми и амбициозными, как он, а может, со временем понял, что это не его.
Было у Александра то, чего так не хватало Антону, то, что достается от природы или приходит с жизненным опытом. Поэтому Дубовик ему нравился, и в душе он мечтал во многом походить на него, но порой в этом не хотел себе признаваться и старался уходить от разбора его личности. Мысленно он снова и снова, независимо от сознания, возвращался туда, откуда летел.
– Антон, я тебя отправляю в Селенях, полетишь к Дубовику, – посмотрев на него оценивающим взглядом, будто испытывая на прочность, сказал начальник полевого отряда Павел Семенович Стрельников. – Это нужно для нашего общего дела. Думаю, ты сам понимаешь, если Дубовика не поддержать, то лошадей пригонят только к концу полевого сезона. Ему сейчас несладко: один с двумя рабочими, и больше никого, а забот по горло, и главное – сплошная непруха. А впереди длинный переход по тайге.
В ту зиму, как обычно после поля, Антон Демин занимался камералкой, как геологи называли обработку собранных материалов. Сдавал в лаборатории многочисленные пробы, обрабатывал полученные результаты и готовил их к очередному отчету, ответственным исполнителем которого был начальник его геологоразведочной партии Николай Петрович Блинов. Защищать отчет по плану тот должен был только через год, но в последний момент всё переиграл и решил отчитаться досрочно. Времени оставалось в обрез, поэтому все силы партии были брошены на завершение этой работы, которая, по расчетам самого ответственного исполнителя, должна была наконец поставить точку в вопросе металлоносности целой складчатой зоны. Досрочное завершение работы включили в годовые обязательства экспедиции, и она попала под контроль главного геолога управления, поэтому что-то изменить было уже невозможно.
К отчету шефа Антону нужно было составить и увязать разрезы к геологической карте, написать главу по статистике основных разностей пород и закончить с материалами по кристалломорфологии касситерита рудной зоны. Хотя работы был непочатый край, как говорили экспедиционные геологи, на душе было спокойно, дело быстро двигалось вперед. Главным стимулом, действовавшим на парня, было предстоящее поле, куда он рвался с нарастающим, как долгота дня, нетерпением. Два года назад, когда после университета Антон только пришел в эту экспедицию, о таком поле он мог только мечтать, как мечтали его однокурсники, оставшиеся на западе.
– Полетишь к Дубовику, – словно молнией ослепило парня.
В первый момент он растерялся, еще не до конца понимая, зачем его отправляют, а потом сразу дошло. Это значит, ему надо идти на перегон, гнать лошадей.
«А как же мои планы?..»
Какое-то мгновение он молча стоял перед Стрельниковым, будто переваривая услышанное, но быстро пришел в себя:
– Ну я же, Паша, на перегон не готовился. Честно говоря, прошлогодним сыт по горло. До сих пор снятся…
– А что там готовиться? – не дав договорить, перебил его начальник, хотевший сразу расставить точки над «i». – Возьмёшь свои шмотки – и вперед! Лошадей седлать и вьючить ты умеешь – вот вроде и все премудрости. Всё очень просто, как наша жизнь. Нечего в поселке болтаться, пора внести свою лепту в общее дело.
Антон молчал. Насупившись, он смотрел на начальника каким-то отрешенным, ничего не выражающим взглядом. А тот стоял фертом, не собираясь уступать. Но, видно, сообразил, что немного переборщил, сбавил напор.
– Сам пойми. Не посылать же мне Пал Палыча или Алексея. Правда, опыта у них побольше, чем у тебя, но здесь они нужней. Пока вы будете идти с лошаками, мы забросимся на площадь, поставим лагерь и начнём потихоньку маршрутить.
Последняя телеграмма Дубовика, в которой он снова сообщил, что лошадей не получил, видно, добила Стрельникова, и он решил, что тому нужна помощь. Благодаря этому можно ускорить выход группы и облегчить перегон.
– До прихода Дубовика я хочу отработать «Оборонный», – не сдавался Антон. – Налегке смотаюсь на недельку, проведу поиски и вернусь назад. Потом сходим с лошадьми, заберём отобранные пробы. А у Дубовика я только время потеряю. Сам знаешь, как потом наверстывать упущенное.
На лице Стрельникова проскочило что-то вроде улыбки, и Антон подумал, что его убедил. Значит, никуда он не поедет, а полетит вместе со всеми на вертолёте.
– Вот и чудесно! – сказал начальник отряда.
Услышав то, что хотел услышать, Антон в душе засиял от радости, но в следующий момент настроение резко испортилось.
– «Оборонный» как раз по пути. Получишь с Дубовиком лошадей и зайдешь на свой «Оборонный». Двумя парами вы заходите весь участок за несколько дней, и сразу привезёшь свои пробы. Не надо будет мотаться взад-вперёд. Видишь, как чудесно всё складывается. И Сашку выручишь.
«Вчетвером лошадей гнать будет гораздо проще, – утвердился в мысли Стрельников, – связки короче, значит, и управляться с ними легче. Антон им поможет, а мы обойдемся пока без него».
Оттого, когда пригонят лошадей, зависела судьба этого полевого сезона. Работа геологов была спланирована так, что примерно через неделю после заброски костяка отряда со всем снаряжением и продуктами, должна подойти группа перегона с лошадьми, чтобы через несколько дней разойтись по всей площади работ. Площадь была довольно большой, поэтому без лошадей заходить в нее было невозможно. В лучшем случае полноценные маршруты можно было провести только возле лагеря, но это был небольшой пятачок на их планшете. По запасному варианту предполагались многокилометровые выкидные маршруты, когда на себе переносится весь нехитрый скарб. Но такие маршруты до предела изматывали: давали знать тяжелые рюкзаки, ночевки у костра и постоянное недоедание. Проблемы они не решали, поэтому весь расчет делался на лошадей, служивших внутренним транспортом.
Время шло, а Дубовик всё не выходил. Становилось очевидным, что группа перегона придёт позже установленного срока, и Стрельникова, как начальника отряда, это сильно напрягало. Короткое якутское лето заставляло спешить. Во второй половине августа, как правило, начинались затяжные дожди, из боковых ручьев скатывалась вниз рыба, потом резко холодало, и в первых числах сентября в горах выпадал снег, который уже не сходил до следующего года. Вот поэтому, чтобы провести полевые работы и выполнить запланированные объемы опробования, Стрельникову нужно было сделать все возможное и даже невозможное по отправке группы на перегон. И сделать это нужно было до заброски отряда на площадь работ.
– Ты хотя бы дома меня подготовил, а то сразу в лоб: «Иди на перегон», – для приличия начал упираться Антон, понимая, что вопрос уже решён. – Сам понимаешь, я настроился на одно, а тут как обухом по голове…
– Ах ты, святая простота, его, видите ли, надо было заранее настроить! Ничего с тобой не случится, если пойдешь и так. Разомнешься перед полем, а то от кабинетной работы, поди, жиром заплыл.
Неожиданно для себя Антон вспылил:
– О таких направлениях вообще-то надо предупреждать не накануне отъезда, а заранее и желательно во всеуслышание, чтобы об этом все знали. А вдруг я откажусь по какой-нибудь причине?
– Никуда ты, паря, не денешься. Я же для тебя стараюсь: после перегона будешь летать, как ласточка и лошадей себе подберешь. А то заладил одно и то же: «Я не готовился, я не готовился…» Если толком разобраться, что там готовиться? Всё и так готово. Ещё пару раз на перегон сходишь и, глядишь, Дубовика заткнешь за пояс.
Геолог заметно оживился и, подняв руку вверх, посмотрел на висевшие над головой белые облака.
– Ну да, его заткнёшь, он же прирожденный лошадник. Да что там говорить – человек в деревне вырос! У него на роду написано ходить на перегон.
Горы кое-где расступаются, и внизу открываются межгорные пространства, прорезанные петляющими змейками узеньких ручейков, стекающих с горных вершин. Они сливаются в полноводные реки, которые зигзагообразными петлями-меандрами расползаются по всей ширине долин. Порой меандры замыкаются, образуя старицы.
«Совсем недавно здесь протекала река, – смотрел вниз Антон, – а сейчас вода промыла тоненький перешеек, разделявший противоположные берега огромной петли, растянувшейся не на один километр, и потекла по новому руслу. А петля, ставшая старицей, теперь обречена на медленное умирание. Постепенно река замоет прежнее русло, и оно будет заболачиваться, пока совсем не затянется. Эта заросшая старица еще долго будет напоминать о себе зеленым рубцом на теле не оттаивающей вглубь земли».
– Хорошо, я пойду на перегон, – наконец выдавил из себя Антон. – Дубовику действительно там не сладко. Ему надо помочь.
– Вот и нормально. Лады.
Стрельников изрядно раскраснелся, светлые волосы на ветру растрепались, на лице появилась улыбка.
– Чтобы не попасть к шапочному разбору, в Селенях нужно улететь как можно быстрей. Билет я куплю сам. Думаю, проблем не будет, туда не каждый рвется – это тебе не курорт. Если что, выйдем на начальника авиаотряда.
В каком-то затерянном ущелье, лежащем в стороне от трассы, узкой полоской голубоватого льда промелькнула наледь, зажатая со всех сторон островерхими скалами. Вот долина резко расширилась, и вдали зеркалом заблестела водная гладь большой реки.
«Все. Наконец-то подлетаем! – приникнул к окну Антон. – Ух, красота какая! Это Индигирка. Другой такой большой реки здесь нет. Я столько пролетел и снова встретился с тобой».
Самолет начал медленно снижаться, но неожиданно весь задрожал и заскрипел фюзеляж. Антону показалось, что вот-вот отвалится крыло, и они камнем упадут вниз. Комок подкатил к горлу, на лбу выступила испарина. Он посмотрел на соседа и, не заметив признаков беспокойства, снова уставился в окно. Горы и река остались далеко позади, а под крылом самолета проплывала бескрайняя тайга. Местами поблескивали на солнце небольшие озера и бесчисленные заболоченные поляны, отличавшиеся яркой зеленью растительности. Прямой лентой, соединяющейся с далеким морем, протянулась Северная трасса, которая служила главной артерией всего района. Она шла по горам и равнинам, через зыбкие болота и горные реки. Движение на трассе было ненапряженным, но она жила. Вот самолет догнал три длинных серебристых рефрижератора, сверху похожих на распластанных рыбин. Оставляя за собой серый шлейф пыли, они растянулись на всем прямом отрезке дороги.
«Наверно, везут продукты из Прибрежного в Скалистый. Путь, конечно, неблизкий: не один день в дороге».
Рефрижераторы остались позади, а навстречу нёсся юркий уазик. Вдали пылил «Урал», кузов был закрыт брезентом.
«Эти, кажется, из посёлка. Селенях должен быть где-то рядом: вон, сколько просек нарублено».
Посёлок показался неожиданно, точно вынырнул из темноты. Самолет сделал над ним разворот и пошел на посадку. Коснувшись полосы, вскоре остановился напротив одноэтажного здания аэровокзала. Из иллюминатора Антон увидел, как из подрулившей аэропортовской машины стали выгружать посылки, обшитые разноцветной тканью. Их бросали прямо на землю, где уже лежали банки с кинопленкой и гора мешков и ящиков. Потом открылась дверь самолета, и с грохотом на землю упала лесенка. Молодой человек подхватил свой спальник и, забросив на плечо рюкзак и карабин, двинулся к выходу.
Густо ощетинившись кисточками иголок, распушились лиственницы. На тонких березках, теснившихся в скверике, лопнули набухшие почки, пошла в рост повсюду зеленевшая трава. От горевшего костра потянуло дымом.
«Хорошо как здесь! Наверное, даже теплее, чем в Северном. Вот тебе и полюс холода!»
Аэропорт внешне ничем не выделялся среди тех, что были разбросаны по всему Северу. Аэровокзал, если его можно было так назвать, представлял собой одноэтажное деревянное здание, оштукатуренное и покрашенное белой известью, а с фронтонов зашитое почерневшими от времени досками. Со всех сторон здание опоясывали высокие дощатые завалинки. С одного торца прилепилось покосившееся от времени низкое крыльцо, над которым повис основательный навес, а выше был прибит плакат с надписью «Аэропорт Селенях». На крыше аэровокзала возвышалась похожая на голубятню диспетчерская с целым лесом разных антенн. С фасада в диспетчерскую вела широкая деревянная лестница с перилами. Из-за просторной площадки, примостившейся посередине, она напоминала капитанский мостик. С площадки лестница поворачивала под прямым углом ко входу в это необычное строение.
Антон огляделся вокруг. Рядом с аэровокзалом стояло несколько одноэтажных домов, забитых разными службами, и виднелся грузовой склад. Так же тесно было и внутри аэровокзала, где только одно небольшое помещение было отведено для пассажиров. В нем одновременно находился зал ожидания, комната матери и ребенка, билетная касса и проходила регистрация пассажиров. Об этом парень догадался по громоздким весам, занимавшим весь угол у запыленного окна.