Глава 11 ЧП районного масштаба

К вечеру подул лёгкий ветерок, повеяло свежестью, и всё вокруг, точно встрепенувшись ото сна, ожило. Поднялась пожухлая на солнце трава, затрепетали тоненькие березки и лиственницы, только пожелтевший мох и высохший ягель с виду были безжизненны. Они так же, как разогретая земля, просили живительной влаги.

Все лошади в новеньких недоуздках, отдающих желтым цветом в лучах вечернего солнца, стояли привязанными к городьбе. Лишь один светло-серый конь будто затерялся среди них. Он сиротливо жался к городьбе, при каждом шорохе нервно подергивая ушами.

– Ах, Шестёрка! А о тебе мы забыли, – остановился возле него Костя. – Стоишь тут тихонько и помалкиваешь, только ушами стрижёшь. – Он показал на цифру шесть, выстриженную в верхней части задней ноги. – Его так и зовут Шестёрка. Вообще, он конь послушный и работает неплохо.

Дубовик засмеялся. В его понимании шестёркой называли продажных людей, «закладывавших» своих. Таких он никогда не любил и старался обходить их стороной.

– Ну ты, Костя, шутник! Шестёрка, как меня учили в школе, слово женского рода, значит, имя бабское, а этот, насколько я понимаю, конь.

– Ну и что? – нисколько не удивился тот. – Я, думаю, он на нас не в обиде. Какая коню разница мужское у него имя или женское. В моем табуне три с лишним сотни лошадей – на всех нормальных имен не хватит. Вообще он очень хороший и крепкий конь, – повторил он, – почти как танковая броня. В связке передовиком ходит, геологов давно знает…

Шестёрка стоял тихо, будто прислушивался к тому, что о нем говорят. Неожиданно его всего, от копыт до хвоста, начало трясти мелкой дрожью. Костя протянул к нему руку, хотел успокоить, но разволновавшаяся лошадь резко дернулась и со всей силы боком шарахнулась о загородку загона. Та затрещала, но не сломалась. Шестёрка упёрся всеми четырьмя ногами, струной натянулась веревка, он снова дёрнулся, и опять крепкая льняная веревка и добротная городьба выдержали. Конь остался на месте. Со стороны могло показаться, что он проверяет их на прочность. Показав свою недюжинную силу и, по-видимому, убедившись в бессмысленности этого занятия, конь успокоился.

– Давно бы так, а то изображаешь тут из себя какого-то циркача. Я же знаю, что ты умный конь, – спокойно сказал Костя. Он снова осторожно протянул к нему руку, но, как только дотронулся до шеи, заросшей густой шерстью, конь судорожно вздрогнул. Только сейчас, переступив с ноги на ногу и как-то виновато отвернув голову, Шестёрка остался на месте. Быстро справившись с недоуздками, Костя облегченно вздохнул и подошел к Дубовику.

– Ну вот, теперь полный порядок, всех повязали. Немного погодя покормите, и пусть стоят до утра. Сейчас им нужно выстояться, так быстрее поймут, что пора работать. Утром попробуйте спутать и можете отпускать. Вообще приучать к путам их нужно с первого дня.

На следующее утро Дубовик спутал всех лошадей, а когда осталась одна пегая лошадка, позвал Антона.

– Теперь давай сам, я подержу. Не забыл, как узел вязать?

– Да вроде нет. В прошлом году я так наловчился, что могу даже ночью завязать.

– Ну и хорошо, потом будешь учить наших мужиков. Только сразу приготовь две палочки, чтобы потом путы можно было развязать. Сам знаешь, лошади их так затягивают, что хоть режь ножом. Вон у тебя под ногами сухая ветка, можно выстругать, – показал он парню, поняв его намерение идти к краю поляны, где росла одинокая лиственница. – Пару штук можешь сделать впрок, пригодятся, когда под руками ничего не будет.

Антон вытащил из ножен, болтавшихся на широком офицерском ремне, узкий охотничий нож, заточенный с одной стороны, и срезал четыре короткие палочки толщиной с палец. Подровняв края, поперек каждой по центру прорезал канавку. На средней жерди городьбы были развешаны новые брезентовые ремни, нарезанные из переносок для чемоданов, купленные накануне в поселковом магазине.

От веревочных пут Дубовик решил отказаться. Грубая льняная веревка, намокая, становилась как трос, и до крови натирала лошадиные ноги. Чаще других страдали молодые лошади, которых только пригнали из табуна. Привыкшие к свободе, кони без привычки спотыкались и даже падали. Сообразив, что свобода кончилась, они медленно семенили вслед за другими, мелко, насколько хватала веревка, перебирая ногами. И только через некоторое время начинали передвигаться прыжками на обе ноги. Поначалу прыжки получались не синхронными, но постепенно дело шло на лад. Лошади, привыкшие к путам, могли пройти за ночь добрый десяток километров.

Антон выбрал самые длинные путы и, размахивая ими, как веревкой, пошел к фигурному столбу-сэргэ[5], стоявшему прямо в центре небольшого загона-ловушки, к которому был привязан Элэмэс.

«Какой-то он трусоватый, дрожит, будто на морозе, – подойдя ближе, подумал он. – Не понимает, что ничего плохого я ему не сделаю. Надо как-то его успокоить. А как?

– Дружок, ну что ты трясешься? – сказал он, как можно спокойней. – Я тебя спутаю и отпущу на свободу. После этого ходи себе на здоровье.

Слова парня на коня не подействовали, тот по-прежнему нервничал.

– Э-э, зачем ты машешь руками? – крикнул Дубовик, погрозив Антону пальцем. – Ты его испугаешь. К лошадям надо подходить как можно спокойней, они и так нас боятся. Думают, что мы сделаем что-нибудь плохое.

Однако, несмотря на все старания Антона, Элэмэс ничего хорошего не ждал. Тяжело дыша и раздувая ноздри, заходил вокруг столба.

– Вот дикарь! – отступил в сторону парень. – Не хочет, чтобы я ему ноги связывал. А зря!

Дубовик про себя посмеялся, подумав, каким же надо быть ненормальным, чтобы добровольно потерять свободу.

– Антоша, он же не глупый, все понимает. Придется путать так. Давай, я подержу, а ты потихоньку начинай. Подходи всегда с одной и той же стороны, – поучал его Александр, – лучше всего с левой и несколько сзади, да так, чтобы лошадь тебя видела, а главное, чтобы не достала задней ногой, если вдруг решится ударить. Спереди, прямо в лоб, тоже никогда не заходи – испугаешь.

Дубовик взял под уздцы дергавшегося Элэмэса и подтянул голову вплотную к столбу. Тот попытался вырваться, но, поняв, что ничего не получится, быстро успокоился.

– Давно бы так, – тихо сказал Дубовик. – Можешь смело начинать, теперь он никуда не денется.

Антон наклонился и полез под лошадь. Почувствовав неладное, Элэмэс забеспокоился сильней и стал топтаться на месте. Кое-как парень набросил ремень на одну переднюю ногу и попытался завязать тем хитрым якутским узлом, каким здесь путали лошадей. С трудом затянул узел на одной ноге, но не рассчитал длину ремня, поэтому его не хватило на вторую ногу, а когда наконец завязал, то забыл вставить палочку и вместо того, чтобы ослабить петлю, зачем-то полностью развязал. Пришлось начинать сначала. Элэмэс успокоился, его волнение выдавало только тяжелое дыхание да легкая дрожь. Время от времени он дергал ногами, мешая путать. Желая проверить, сумеет ли Антон его стреножить, Дубовик не вмешивался, и казалось – его тут нет. На какое-то мгновение он расслабил руку. Конь будто этого ждал: резко дернув головой, вырвался и пошел по кругу. Антон не успел даже сообразить, что ему предпринять, как от сильного удара в голову отлетел назад. В глазах помутилось, тело стало ватным.

Сознание он не потерял и, когда пришёл в себя, увидел голубое небо с проплывающими пушистыми облаками. Как стая белоснежных лебедей, они летели высоко-высоко. Он медленно встал на колени, обхватил голову обеими руками. Пальцы правой руки стали липкими. К нему подскочил Дубовик.

– Антон, как ты? – наклонился он к парню. – Потерпи немного, я в палатку. Сейчас…

Когда он подбежал с перевязочным пакетом, тот стоял на коленях в той же позе, в какой его оставил и, казалось, ни на что не реагирует. Александр осмотрел рану и стал подталкивать парня.

– Вставай, я тебя перевяжу. Ну, давай! Надо себя пересилить, потом будет легче.

Покачиваясь, Антон поднялся. Голова гудела, ноги дрожали в коленях. Дубовик виток за витком стал накладывать бинты. Глядя на него, можно было подумать, что этим делом он занимается всю жизнь.

– Ну вот, теперь тебе должно быть полегче, – закончив перевязку, он придирчиво осмотрел пострадавшего. С забинтованной головой тот стал похож на раненого бойца, которого вернули к жизни заботливые руки санинструктора. – Я думаю, ничего страшного, заживет как на собаке. Это я виноват, прозевал. Прости!

Загрузка...