Два Юрия
Лето 1982 года, Москва
Машина председателя КГБ остановилась у здания легендарного гастронома «Елисеевский», теперь именуемого «Гастроном №1» на Кузнецком мосту. Следом, скрипя тормозами, подъехали и припарковались еще три машины с охраной. В мгновение ока площадка перед магазином оказалась заполнена людьми в серых костюмах, которые оттесняли прохожих и покупателей от входа, расчищая дорогу едва различимой фигуре старичка в пальто и в шляпе. На улице было лето, но одет он был по-зимнему – непрекращающиеся болезни не давали покоя старому измученному организму. Зеваки на улице, хоть и силились прорваться сквозь кордон, не могли этого сделать, а вот некоторым покупателям в магазине это удалось. Сразу понеслось по толпе «Андропов, Андропов», и вот уже бабки и тетки с авоськами кидаются едва ли не наперерез знаменитому покупателю, решившему почтить личным присутствием не менее знаменитый магазин.
– Товарищ Андропов, как мы рады, как рады! – кричат они.
– Юрий Владимирович, как там Леонид Ильич? – доносится из толпы.
Только товарищ Андропов не спешит им отвечать – не за этим он сегодня здесь появился. Он внимательно осматривает витрины, не переставая удивляться обилию товаров, об отсутствии которых только час назад говорил с трибуны здания на Старой площади Генеральный секретарь. Замдиректора магазина подлетела было к процессии, но была отправлена восвояси – председатель КГБ привык сам во все вникать и сам во всем разбираться, провожатые в магазине ему без надобности.
Юрий Андропов
– Ты подумай, – обратился он к своему заместителю Чебрикову. – Тут же настоящий рог изобилия пролился. Чего только нет!
– Так это только здесь. В остальных магазинах шаром кати. Да и потом – здесь не все на полках лежит.
– А где же остальное?
– В столе заказов, в подвале. Оттуда и Чурбанов, и Галина Леонидовна, и Щелоков, и Гришин отовариваются. А здесь через полчаса ничего не будет – разберут. Следующий завоз будет через пару дней, так что понимаете теперь, почему такое столпотворение…
– И все же, как я понимаю, в этом магазине лучше, чем в остальных?
– Так точно.
– Почему же я раньше ничего про него не слышал?
– Так вы и не так живете, как все вышеперечисленные. По столам заказов не бегаете, получаете госпаек и никаких излишеств. А сюда приходят любители жить на широкую ногу. Из высоких кабинетов, имею в виду.
– Все равно не пойму… В одном, отдельно взятом, магазине такое изобилие процветает. Значит, можем мы решить продовольственную проблему, можем?!
– Выходит так, – пожал плечами Чебриков.
– Так чего не хватает?
– Организации и…
– …мозгов! – резко прервал его начальник. – Учиться всем нашим дуракам надо у такого руководителя. Как его звать?
– Соколов Юрий Константинович.
Андропов замер как вкопанный:
– Юрий Константинович?
– Так точно. Ударник коммунистического труда, лауреат Ордена Ленина, Герой Советского Союза.
– Вот даже как?!
– В войну получил, воевал на Втором Белорусском.
– Ты подумай. А родом он откуда, не знаешь случайно?
– Из Ярославля вроде.
– Вроде или точно?
– По-моему, оттуда.
Не помня себя, товарищ Андропов покинул магазин. И всю дорогу до дома вставали перед его глазами картины из собственных воспоминаний…
Лето 1941 года, Ярославль
Солнце в этот день светило для 9-классницы Ольги Насоновой особенно ярко. Она проснулась в бодром и веселом расположении духа, рано так, что, кажется, еще не рассвело, собралась и с первыми петухами отправилась в райком комсомола. Сегодня она получала первый в жизни важный документ – комсомольский билет. Сколько радости, светлых и больших надежд, и в то же время ответственности свалилось на нее в этот день – одной точно не справиться.
Секретарь райкома по имени Юрий вежливо, но четко читал заповеди комсомольца, а она не слушала его, хоть и кивала для проформы головой – на первый взгляд, обычный человек, он казался ей каким-то особенно красивым и умным. Да и разве мог в такой день хотя бы первый встречный не показаться словно бы сошедшим с небес?! В такой день, когда вступает она во взрослую и сознательную коммунистическую жизнь…
Сам секретарь, видимо, приметил, как сильно она волнуется и потому, взяв под руку, решил проводить до школы, где теперь простая ученица будет получать знания на правах будущего члена партии. После торжественной церемонии шли они рука об руку и разговаривали обо всем на свете. Правда, говорил в основном он – слушая его, Ольга ловила себя на мысли о действительно недюжинном уме этого, молодого еще, человека, немного старше ее, но уже кажущегося таким опытным и прошедшим горнило жизни.
– А с личной жизнью как? Мальчики, поди, ухаживают? – ответственно, но как-то по-отечески интересовался секретарь, заглядывая в глаза явно понравившейся ему девице, в которой он с первых минут увидел большое будущее. Она смущенно улыбалась в ответ:
– Ну что вы…
– Ну просил же. Не надо на «вы». Просто Юрий. Не такая уж у нас с тобой большая разница в возрасте…
Ольга улыбалась все шире и лучезарнее и не могла сказать ему, что давно уже вздыхает по одному парню из ее класса, «Сорви-Голове», который отчаянно ухаживает за ней, но, благодаря своему характеру, все время попадает в нелепые ситуации, которые создают ему проблемы и не дают им быть вместе. То ляпнет что-нибудь секретарю школьного месткома комсомола, из-за чего не может вступить в организацию, и даже она уже обскакала его по этой линии. То в драку ввяжется за ее, Ольгину, честь, из-за чего, будучи отличником, вызовет нарекания учителей. То полезет ей за цветами на совхозную клумбу и потом битый час удирает от обезумевшего сторожа. А все же милый он, и ей очень нравится. И зовут его Юрием. Юркой. Хотела было рассказать о нем, но тут сама судьба ее опередила.
Стоило им с Юрием под руку подойти к зданию школы, как они стали свидетелями прелюбопытной сцены. Несколько человек – по всему было видно, что старшеклассников – валялись в земляной пыли, истово нанося друг другу удары кулаками. Ни звука, ни писка не доносилось из этих клубящихся комков, и только горстка учеников начальной школы с удивлением взирала на все происходящее. С трудом Ольга разглядела в толпе знакомые черты лица. Она вмиг посерьезнела, разволновалась и закричала:
– Юра!
Секретарь обернулся на нее. Она виновато произнесла:
– Это я не вам.
В этот момент из одного клубка показалась озорная вихрастая голова. Парень смотрел на Ольгу с теплотой и нежностью, и секретарь – человек от природы очень проницательный – понял, что именно личность тезки она скрыла при ответе на его вопрос. Предпочитая не останавливаться возле дерущихся, секретарь увел ее, а по дороге прочитал мораль.
– Я понял, – говорил он, – что это и есть твой воздыхатель. Только ты ему скажи, что драться для советского человека – последнее дело. Нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить на словах.
– Да вы… ты знаешь, он бы никогда не полез, если бы не увидел какой-то несправедливости. Значит, что-то они такое натворили, что решил он их проучить.
– Так не учат! Если видишь, что кто-то ведет себя неподобающим образом, на это есть соответствующие инстанции. Местком, партия, учителя, наконец. Скажи кому следует и все, иди по своим делам. А если вот так решать проблемы – недалеко и до исключения.
Ольга промолчала. Ей нечего было возразить. А вот секретарь призадумался. Девушка была видная, но – он читал об этом в книжках – девушки часто любят хулиганов. Значит, надо было от него избавиться. Уже на следующий день он отправился к директору школы и сообщил ему об увиденной драке и о том, что участника ее по имени Юрий не следует держать среди достойных учеников. Директор упрямился, говорил, что он почти отличник и что в тот раз только лишь заступился за четвероклассников, которых обижали старшие школьники, но все же пообещал рассмотреть вопрос об исключении на ближайшем же педсовете.
Поняв, что плацдарм для активных действий расчищен, секретарь «случайно» встретился с Ольгой и упросил ее пойти с ним на свидание. Уж как она брыкалась, не хотела, отказывалась, но потом все же согласилась. А вечером, когда домашние улеглись, и она осталась в одной комнате с младшей сестрой Наталкой, решила посоветоваться с ней касательно сложного выбора между двумя мужчинами, перед которым ее неумолимо ставила жизнь. А той и говорить ничего не надо было – за прошедшие пару дней она уже, как писал Константин Симонов, «знала все, хоть ничего не знала» о сложностях в личной жизни сестры.
– Юрка-то он хороший, что там говорить, вот только…
– Что? – напряглась сестра.
– Нельзя таким открытым быть, как он.
– А каким же надо быть?
– Похитрее немного.
– Как тот? Старый?
– Да брось ты, – отмахивалась Ольга. – Он вовсе не старый. Это ты можешь звать его Юрием Владимировичем, а для меня он такой же Юра, только постарше. Постарше – значит поумнее. Может, нет и ничего плохого в том, что он такой опытный и взрослый. Значит, ошибок не допустит там, где Юрка запросто по характеру своему может и сам в беду попасть, и меня за собой утянуть.
– Да как же ты можешь говорить такое?! – юношеский максимализм Наталки не давал ей покоя. Она подскочила с кровати и вытянулась перед сестрой во весь рост. – Юра же спас тебя от этих негодяев, поступил так храбро, мужественно, а ты?! Думаешь про какого-то старика!
– Да не думаю я про него, чудная. Я просто сравниваю их характер, нрав. Говорю, что Юре тому же поучиться бы у своего тезки. Все-таки такой молодой, а уже комсомольский вожак!
– А каким путем он оказался там? За успехи в учебе или за красивые глаза его, поди, назначили?
– А за что же еще могут назначить?!
– Ты вроде старше меня, а дурочка дурочкой. Все же только и говорят, что он Кольку Масленникова подсидел. Когда Тухачевского врагом народа признали, увидел у него фотографию и написал куда следует. Масленникова тогда сразу куда-то на Урал перевели, а его на его место. Ну разве не так было?
– Да ну тебя, наговоришь сейчас. Разве только за это людей в комсомол на такие должности берут? Да даже если и за это – нечего фотографии врагов народа у себя развешивать! – оправдалась Ольга.
– Значит, закладывать хорошо?
– Я не сказала, что это хорошо, – отчаянно пыталась донести до сестры свою правду Ольга. – А только, если бы тот же Юрка две недели назад не влез в драку, когда пацаны старшие с четвероклассниками дрались, вопрос об исключении его из школы не стоял бы.
– А что же надо было делать, когда такие лоси били маленьких, ни в чем не повинных, ребятишек? В углу стоять и молчать?
– А как бы Юрий поступил на его месте? – старшего тезку она звала по имени полностью, без сокращений, считая, что человеку такого ранга уменьшительно-ласкательные прозвища явно не к лицу. – Пошел бы и сообщил директору. И тогда исключали бы не его, а настоящих зачинщиков драки.
Сестра посмотрела на Ольгу как на умалишенную:
– И это было бы по-советски?
– Да, по-советски, – искренне отвечала девушка. – Пойми ты, Наталка, что это в детстве можно что-то решить кулаками, а во взрослой жизни принципы действуют иные. Конечно, стучать и закладывать – это подло, но вот пресечь таким образом безобразие, по-моему, вполне допустимо. А что, если бы они его тогда сильнее избили, то лежать бы ему в больнице сейчас, а то и где подальше. Могло такое быть?! Да запросто. А ну, как объявили бы зачинщиком? Тогда еще хуже – с милицией пришлось бы дело иметь. Так что у каждой медали две стороны…
Поверженная Наталка вернулась в кровать и продолжала уже оттуда:
– А ты не думаешь, что Юрку твоего хотят исключить именно потому, что он за тебя заступился, а не из-за каких-то там четвероклашек?
– Вообще, конечно, поступил он мужественно, – протянула Ольга, мечтательно глядя в окно. – И красивый он. И начитанный. Юрий, конечно, тоже начитанный, но… не мое. Хотела бы, чтоб у Юрки такой же отточенный ум был, как у старшего его товарища, чтоб с комсомолом проблем не было, чтоб поспокойнее он был – но ведь в мире не бывает ничего идеального, а? Какой-нибудь изъян в любом деле, в любом человеке найдется. Дело лишь в твоем отношении к этому изъяну – сможешь ли ты примириться с его присутствием в твоем человеке или нет? А мне кажется, что я от Юрки настолько без ума, что, будь он даже калекой каким или хулиганом законченным, все равно с ним на край света бы рванула…
Наталка заулыбалась – такой она любила и понимала свою сестру. Она уже раскрыла рот, чтобы сказать что-нибудь одобрительное про сестринского воздыхателя, но тут как на грех появилась бабушка и погасила керосинку со словами:
– А ну! Кто тут на край света собрался? Вот тебе край света! Спи давай, неча керосин ночами жечь, наговоритесь завтра… – И уходя ворчала: – Гляди, ну дня им не хватает, а…
И без слов Наталки Ольга понимала, что сердце и душа ее лежат к Юрке. И потому на свидание к Юрию не пошла, хоть ждал он ее в центре города, у фонтана, с роскошным букетом цветов в руках.
Правда, все же пробежала мимо его дома и тоже с букетом, но уже не с таким – а всего лишь надерганным из совхозной клумбы, но подаренным от души. Пробежала мимо окон быстро, как будто боясь среди ночи быть замеченной – а все же незамеченной не осталась. Секретарь вышел из квартиры, завидев ее силуэт в окне, и, даже толком не разобрав, она это или нет, хотел было кинуться вслед. Кинуться, чтобы сказать что-то вроде: «Дурочка, ну какое будущее тебя с ним ждет?! Так и будешь сопли на кулак мотать». Однако, этим планам не суждено было сбыться – тот самый, на чьем исключении так упорно, хотя и безнадежно настаивал секретарь, прошел за Ольгой следом все той же дорогой. Юрка специально шел следом, чтобы не попасться на глаза ее родителям, которые явно не одобрили бы столь позднего появления дочери в сопровождении кавалера – а все же оставить ее одну он не мог. Соперники встретились глазами и без слов поняли, что именно друг в друге кроется для каждого камень преткновения – как поняли и то, что теперь только судьба их рассудит.
…И она рассудила. 22 июня 1941 года. Спустя неделю после начала войны Юрку, который хоть и не состоял в комсомоле, все же призвали – бойцы на фронте были тогда ох, как нужны. И потому, что войска РККА отступали и терпели огромные потери под натиском более подготовленных сил противника, и потому, что, не желая, по выражению Шекспира, быть пушечным мясом, многие, в том числе тот самый пресловутый секретарь райкома комсомола Юрий Андропов, приписывали себе липовые болезни и избегали призыва, а, если и призывались, то искали пути комиссования. Храбрый и отчаянный «Сорви-Голова» Юрий Соколов был призван в ряды Красной армии, не найдя для себя возможным поступить так, хоть и не был членом комсомола…
Весна 1944 года
360 стрелковая дивизия 1 ударной армии Второго белорусского фронта с первых дней войны была сосредоточена в направлении северо-запада. Так сложилось, что основные боевые достижения пришлись на оттеснение ее личным составом войск группы армий «Север» от медленно, но верно сдаваемого Ленинграда в сторону Финляндии. Командование приняло стратегически верное решение – чтобы не допустить усиления позиций врага, который мог соединиться с регулярными частями войск финнов, по миновании ленинградского рубежа дивизию решено было разбить на три взвода. Два из них должны были продолжать оттеснять противника, а третий должен был продвинуться в сторону прибалтийских рубежей, соединиться с партизанскими отрядами Вторым прибалтийским фронтом и не допустить соединения регулярных частей вермахта с финнами. На всем пути следования до Прибалтики взвод должен был организовывать точечные удары по движущимся частям противника и диверсии при помощи артиллерии. При этом открытые бои были категорически запрещены – взвод должен был поддерживать артогнем основные части 360 дивизии, которые в это самое время должны были открыто атаковать противника, либо осуществлять обстрелы ночью и на непродолжительное время. Таким образом, по мнению командования, очень скоро основные части группы армий «Север» оказывались истощены морально и физически, и возможная поддержка финских войск (даже, если таковая будет иметь место) не спасет их от окончательного разгрома уже сосредоточенными в Прибалтике частями. Возглавить взвод было доверено одному из лучших бойцов, который отлично и деятельно проявил себя в боях, получил уже орден Отечественной Войны и несколько медалей – сержанту Соколову Юрию Константиновичу.
День за днем следовала подконтрольная ему часть соединения по лесам, незаметно для противника продвигаясь ему в тыл, чтобы ночью дать кровопролитный бой. А следующим днем не спать, а снова идти за ними по пятам, изматывая как противника, так и себя самих. Неизвестно, кому досталось большее испытание – тем, кто убегал, или тем, кто догонял. Иногда, когда два основных дивизиона вступали в бой, с тыла приходилось поддерживать их огнем, который непрерывно велся с позиций лесных укреплений, занятых взводом Соколова, так что сон, если и перепадал, то не чаще нескольких часов в 2—3 дня. А потом – опять пыль, грязь, холод, непроходимые леса и огонь орудий.
Писать домой, где ждала его любимая, не было практически никакой возможности. А она в это время не находила себе места…
В один из дней Ольга шла с почты, снова грустная и печальная тем, что нет весточки от любимого – не знала, жив он или нет, не ранен ли, а неведение, пожалуй, есть одно из худших состояний, в которых приходится человеку пребывать за его многострадальную жизнь. Навстречу ей попался Юрий.
– Как дела? – как бы походя спросил он, в действительности надеясь завязать длинный разговор. Не выходила она из его памяти с первой встречи, что ж тут поделать. А жизненный опыт подсказывал, что нет лучшего момента для утешения женщины, чем переживаемый ею период грусти и отчаяния – так уж устроена женская натура, что именно утешитель в такую минуту становится для нее святым.
– Так себе.
– Вестей с фронта нет?
– В том-то и дело, что нет. Ни слуха, ни духа. Уж не знаю, что и думать. Может, ранили, может убили… – едва ли не плачущим голосом говорила Ольга.
– Ну-ну, стоит ли об этом так печалиться. Если бы случилось что, в первую бы очередь сообщили. Госпиталь обязан родственников извещать, а насчет похоронок сама знаешь – дня не проходит, как прилетает. Да и в войне перелом наступил, не то время сейчас, чтоб помирать, да и он не такой человек.
– Пожалуй, верно, – немного приободрилась Ольга. – А что же тогда? Почему молчит?
– Ну тут все просто. Надо хоть раз побывать на фронте, чтобы понять, что такое ППЖ.
– А что это?
– Кто. «Походно-полевая жена». Падшая женщина, призванная к службе в регулярных частях, чтобы… кхм… снимать напряжение с бойцов.
– Никак не пойму. Как снимать-то?
– А как женщины снимают напряжение у мужчин?! – отрезвил ее Юрий. – Точно так и ППЖ. У всего дивизиона, если не больше.
– Как же они туда попадают?
– Ну, например, стоит дивизия где-нибудь, в каком-нибудь селе. Оттуда приходят две-три девки или бабы, что без мужей, поладнее да покрасивее, и предлагают свои услуги. Чтоб, значит, боец в бою о родине и о товарище Сталине думал, а не о том, что ему от переизбытка мужского в организме на стену лезть хочется и не о том, что милая дома может быть все это время ему неверна. В этом, конечно, есть своя логика, но и женщинам тем не позавидуешь…
– И что же? Все на них зарятся, что ли?
– А как иначе? Столько дней – а то и лет – без женской ласки. Мужчина так устроен, что ему оно намного сложнее дается, чем женщине.
Она смотрела на Юрия и гнев кипел внутри нее —внушаемость и легковерность так же свойственна девушкам, как и женщинам в возрасте. Не будучи толком ни в чем уверенной, она все же злилась на Юрку и в то же время – подсознательно – вспоминала, как носил ей цветы перед войной стоящий перед ней сейчас Юрий, как он смотрел на нее и как поучал, а в тех поучениях слышались и виделись ей почти отеческая забота и внимательность. И решила вдруг – сгоряча, ничего полноценно не взвесив и не обдумав, – что любовь это не слова, а дела, и присутствие рядом в трудную минуту (когда родине легче, чем тебе, и вообще есть много желающих ее защитить, в отличие от тебя, бедняжки) и есть дело и доказательство внимания. Взяла – неожиданно для себя и для него – собеседника под руку и пошла дальше с ним. А неделю спустя к Юрке, чей взвод стоял вблизи Даугавпилса, пришло письмо от нее.
«Я все знаю про ППЖ в ваших частях, прости. Понимаю теперь, почему долго не писал, но все же не хочу ставить тебя в трудное положение, добиваясь никому не нужных извинений. Я не такая глупая, как тебе кажется, и поэтому отпускаю тебя. Отныне я с другим, жду от него ребенка, потому не ищи меня и не пиши мне больше. Надеюсь, жизнь все расставит по своим местам»…
Грустил ли он, переживал ли после такого? Вряд ли – некогда было. Отдыхать удавалось редко, почти все время шли ожесточенные бои за прибалтийские города, которые больше напоминали вермахтовские укрепления. Только в эти минуты все больше хотелось ему умереть от шальной пули или случайного взрыва. Все меньше хотелось возвращаться домой и почти не было радости от удачно проведенных сражений. Никто из сослуживцев, сколь ни пытался, не мог добиться от скрытного Юрки признаний о причинах его уже видимого волнения. И никто, как ни старался, не мог увидеть слезы, которыми обливалась его, мальчишеская, в сущности, душа под грохот артиллерийских снарядов.
Лето 1982 года, Москва
На второй день после посещения «Елисеевского» председатель КГБ товарищ Андропов, впечатленный увиденным и услышанным, вызвал к себе начальника московского управления КГБ Виктора Алидина.
– Что вы понимаете под государственной безопасностью, Виктор Иванович? – с порога претенциозно начал Андропов. Начальник управления едва только раскрыл рот, как хозяин кабинета оборвал его: – Это не только борьба со шпионами, контрразведывательная деятельность и проведение спецопераций, но еще и безопасность экономическая. Если внутри страны процветает коррупция, экономический произвол и хаос в области снабжения, то нельзя сказать, чтобы безопасность ее не находится под угрозой.
– Далеко хватили, Юрий Владимирович. С коррупцией у нас проблемы чуть ли не на самом верху, сами понимаете, – генерал Алидин был человеком прямолинейным, и очевидных вещей предпочитал не таить даже от высокого начальства. – Сколько мы с вами вместе бьемся вокруг Чурбанова, Гришина и Щелокова – а воз и ныне там…
Юрий Соколов и его гастроном
– Именно поэтому я вас и вызвал. Почему у нас до сих пор ничего не получалось в заданном направлении? Потому что очень резко замахивались. А надо все делать постепенно, поэтапно.
– Ну как же тут сделаешь поэтапно, когда рыба, как вы сами говорили, гниет с головы?
– Верно. Но иногда бывает так, что источник гниения не в голове, а в других, менее значимых органах, более доступных для хирургического вмешательства.
– Загадками какими-то говорите…
– Никаких загадок. Ты что-нибудь про «Елисеевский» гастроном знаешь?
– Ну как не знать? – развел руками Алидин. – Я все-таки начальник московского управления, и гастроном этот находится в зоне моей юрисдикции.
– И что можешь сказать?
– А что тут скажешь? Прекрасный магазин, всегда полки ломятся от товара, чего не скажешь о других…
– Вот, – всплеснул руками Андропов. – Я тоже давеча туда зашел и ахнул – кругом шаром кати, а тут такое изобилие, не хуже, чем в капстранах! Спрашивается, откуда такое? Ну ты конечно ничего не знаешь и даже предположить не можешь, поскольку, как и все, видишь только внешний фасад. Я же в самую суть всегда гляжу. И увидел, что подозрительно это все. Правда, и причина сразу же нашлась. Как оказалось, там отовариваются все те же Гришин, Щелоков, Чурбанов, Косыгин и прочие, до которых у нас с тобой давно руки не доходят. И получается, что не может гастроном не блистать таким изобилием ради столь дорогих гостей. А откуда изобилие берется? От взяток. Значит, обдирая наших граждан за заморские деликатесы, львиную долю отправляет начальник гастронома в качестве взяток наверх, тем самым, которые отовариваются. Никто не хочет рубить сук, на котором сидит – и потому получают они от него то деньгами, то продуктами только за то, чтобы не прекращался этот поток высочайшего уровня обеспечения в его, отдельно взятом, магазине. Понимаешь, на какой уровень можно выйти, если прихватить за задницу этого торгаша? Сразу все проблемы решим – ты новое назначение получишь, а я оставлю за плечами коррупцию в высших эшелонах власти в стране. И тогда благодарный народ наши с тобой имена в историю золотыми буквами впишет. Понимаешь?
– Так точно.
– А тогда вопрос – что ты знаешь про этого самого Соколова?
– Да вроде человек положительный. Герой, войну прошел, лауреат премий и орденов, отличник торговли…
– И это мне говорит начальник управления КГБ! – всплеснул руками Андропов. – Да грош тебе цена, если ты только такой информацией обладаешь! Ты, начальник управления, как мог не заметить назначения на столь ответственный пост столь непроверенного и опасного для общества человека?! Этот твой Соколов, он ведь был судим. И мало того – по экономической статье. А это значит, что доверять ему высокую должность в снабжении уже было небезопасно. Да и моральный облик его оставляет желать лучшего. Я кое-что такое про него знаю, что в характеристиках не пишется. Он же с Ярославля? И я оттуда же.
– А что знаете, Юрий Владимирович?
– Это неважно. Важно, что ты дальше своего носа не глядишь. Проморгал?! Прошляпил, товарищ генерал?!
Алидин виновато опустил глаза.
– Ну не строй из себя девицу-то. Исправляй недочеты, выявляй системные ошибки и наверстывай упущенное. Понял?
– Так точно, Юрий Владимирович. Гастроном и всех его клиентов начнем разрабатывать с завтрашнего дня.
– Правильно. Только тихо. Если они узнают о наших с тобой планах раньше времени, не сносить нам головы. А главное – про директора не забывай.
– А что с ним? Получит за взятки свои 15 лет и…
– Нет! Неверно! Стратегически неверно! Здесь нужна публичная порка, чтоб другим неповадно было! Только расстрел!
– Но ведь за взятки по закону максимум 15 лет…
– Это уже твои проблемы. Найдешь судью, которого Комитет может прихватить за то же самое место, и прикажешь ему. Если сам не хочет к стенке встать, поставит за себя Соколова. Святых нету.
…Гастроном «Елисеевский» или, как он теперь назывался, «Гастроном №1» всегда был не только торговой, но и эстетической гордостью Москвы. Уникальная старинная архитектура начала XIX века; красивые витрины снаружи и не менее красивые витражи на внутренний двор, который, к слову сказать, тоже эффектно выстроен в виде катакомб, выполняющих функцию хранилища продуктов и складов; внутреннее убранство с колоннами, высокими потолками, холодным и темным винным залом и портретом основателя магазина – купца Елисеева – все это придавало месту особую магию, магнетизм, особую притягательность. В эпоху «застоя» и повсеместного отсутствия даже самых элементарных товаров народного потребления здешнее изобилие осетровых рыб, копченого мяса, икры, да и менее изысканных продуктов, казалось, не могло иметь места нигде, кроме как здесь – в этом здании, больше напоминающем какой-нибудь шикарный ресторан на далеком Монмартре. И даже когда путь покупателей лежал в подвал, где располагался стол заказов, все равно это было очень красиво и в какой-то мере романтично – подвал здесь тоже был еще николаевских времен, а потому спускаться в него было все одно что посещать какую-нибудь древнюю пещеру.
Многие не понимали и искренне завидовали директору гастронома, отличнику народной торговли Юрию Константиновичу Соколову, который всегда умудрялся достать заморские и отечественные деликатесы в таком количестве и накормить ими как простых людей, так и кремлевских сановников – как у него это получалось? В то время, когда похожие, если не по архитектуре, то по статусу магазины прозябали и звенели гулким эхом с пустых полок в сторону сквозящего следами последнего покупателя выхода, магазин Соколова процветал, как верно подметил председатель КГБ, как в капстране – всемогущий Андропов знал, о чем говорил. Секрет у Соколова действительно имелся в загашнике – неучтенные доходы он тратил на взятки. Не стоит пугаться столь громких слов – надо для начала понять, на что и кому она предназначалась.
А еще раньше – понять, из чего складывались неучтенные доходы. Лет 20 назад магазин попал под программу модернизации торговли. Тогда всем крупным гастрономам и универмагам выделили деньги на покупку нового торгового оборудования. Все это происходило на ниве хрущевской «оттепели», когда с высоких трибун кричали о послаблениях в жизни народной и о том, что все в стране должно быть для человека. Многие директора торговых управлений и магазинов тогда просто рассовали полученные на модернизацию из Госплана деньги по карманам и забыли про высокие лозунги, так же громко звучавшие в те времена, как быстро и сменявшиеся другими, еще более высокими и уходившими в небытие. Соколов поступил иначе – он на выделенные деньги закупил партию новых финских холодильников, которые почти исключали порчу и утрату товаров ввиду потери товарных свойств. В то же время, по всей Москве управлением торговли (торгом) для всех магазинов была установлена норма естественной убыли товаров к списанию в размере 20% от общего товарооборота магазина. Ну у других магазинов – понятно – чего только с товаром, особенно скоропортящимся не происходило. А у Соколова с его финским оборудованием убыль эта почти сравнялась с нулем. Норма убыли осталась. Тогда он решил ее списывать, а сэкономленные деньги… нет, не воровать, как остальные его коллеги в большинстве своем и по всему Союзу, а тратить на взятки начальству всех мастей… но не ради своего блага, а ради блага магазина и отоваривавшихся в нем граждан.
И в этом и был его секрет. Секрет, который не один десяток лет собирал внутри «Елисея» как небожителей, так и простых москвичей. И благодаря которому Соколов понимал, что проживает жизнь не зря.
В один из дней на пороге магазина появился его старый приятель, сын министра внутренних дел СССР Щелокова, Игорь.
– Я к тебе по делу…
– Заказ получил?
– Да, спасибо, но не по этому.
– А по какому? – напрягся Соколов. Он как будто предчувствовал нечто нехорошее, что должно было произойти.
– Отец послал передать – тобой и твоим магазином заинтересовалось московское управление КГБ. Причем не само по себе, а с подачи Андропова.
Соколов побелел:
– Вот те раз. А ему-то что надо?
– Уж не знаю, но говорят – взъелся он лично на тебя и очень основательно.
– Может, можно как-то по линии МВД..?
– Даже не заикайся об этом. Он сейчас набирает силу. Ильичу-то все хуже и хуже, он сдает позиции с каждым днем. А кому сдает? Ему и сдает. Под отца уже копают будь здоров – не приведи Бог, что с Леонидом Ильичом случится, не сносить и нам головы.
– А что посоветуешь делать?
– Попробуй поговорить с Гришиным. На худой конец – дуй в торг, к Трегубову. Напишешь по собственному, может, все и обойдется…
Соколов отлично понимал, о чьем властном гневе говорит Игорь. Этот отвратительный во всех смыслах человек уже не раз появлялся на его жизненном пути и всегда все портил, превращал в прах, в пыль, в руины. А он потом снова и снова все восстанавливал. Восстанавливал и строил, как построил – если не в буквальном, то в переносном смысле – за последние 20 лет этот магазин, так поражающий своим великолепием и изобилием товаров, который теперь ему, судя по всему, предстояло навсегда оставить…
Ведь тогда, более 20 лет назад, когда он пришел сюда работать простым грузчиком, не было тут ничего, как и в других торговых точках страны. Товаров было мало и стоили они крайне дорого. И тогда у простого грузчика одна за другой стали появляться идеи того, как можно улучшить быт и этого прекрасного, с вековой историей, гастронома и советских людей, которые отовариваются тут каждый день…
Да, герой войны пришел сюда грузчиком. Конечно, быстро вырос до директора, но начинал с самой маленькой должности в советской торговой иерархии. Почему так случилось? Виноват фатум. Тогда еще Андропов работал в аппарате ЦК и не имел таких полномочий, какие имеет теперь, так что эту неприятность, пожалуй, на его счет списать нельзя.
Тогда, сразу после войны, он работал таксистом в столичном таксопарке. Как-то вечером подсел к нему пассажир – помнится, проехать ему надо было два квартала, спешил очень к девушке на свидание. Копеечный счетчик, который тот мог намотать, не сулил таксисту никакой прибыли, но пассажир был навязчив – все же сунул тому в ладонь пятерку, не взяв сдачи. А счетчик просил не включать… Ну, что ж, подумал тогда Соколов, счастливый русский человек, в характере которого сорить деньгами под настроение, имеет право подарить таксисту вдали от посторонних глаз пять рублей на чай. Ан, не тут-то было. Когда приехали, к машине подошли еще двое в штатском – все, включая пассажира, оказались сотрудниками ОБХСС Нагатинского РОВД. Ну разве мог простой таксист, да еще и герой войны, ожидать такого подвоха в обстановке послевоенных лишений, когда люди старались помогать друг другу, а тем паче тем, кто имел на груди пару орденов или медалей?! А между тем, в этой стране во все времена homo homini lupus est. Провоз без счетчика считался хищением соцсобственности в не крупном размере, и потому тогда за эту глупейшую оплошность получил Соколов всего три года исправительно-трудовых лагерей…
Да, это случилось без участия Андропова. Однако, при его участии произошли за время отсидки определенные события в жизни Соколова, которые навсегда оставили след в его душе и его памяти.
В один из дней, после начала срока Соколова, узнав о случившемся с ним, Андропов, работавший тогда в ЦК, явился на квартиру к Ольге.
– Ты зачем пришел?
– Как ребенок? Растет? – робко бросая взгляд на детскую кроватку в углу комнаты, дежурно спросил гость.
– Твой ребенок, между прочим. Хоть бы об имени справился.
– К чему забивать голову? У меня сейчас и так проблем полно. Я пришел спросить, не надо ли чего. Слышал, что случилось с твоим мужем и решил вот зайти…
– А раньше ноги не несли? – Ольга пребывала в расстроенных чувствах после всего случившегося, и, хотя вины Андропова в аресте Юрки не было, не могла разговаривать с ним спокойно.
– Ну брось. Я ведь как человек пришел… Что ж, раз проблем нет, тогда просьба будет к тебе. Надо тебе уехать.
– Как? Куда?
– Назад в Ярославль.
– А Юра?
– Ему еще сидеть и сидеть, а здесь дело серьезное. Меня в МИД переводят, и твое пребывание в Москве портит мою репутацию. Про тебя… про нас с тобой уже узнали в ЦК, дурные разговоры пошли. Мол, имеет внебрачного ребенка, не помогает, алиментов не платит…
– Мне не нужны твои алименты…
– Да я понимаю, а товарищам по ЦК партии всего не объяснишь. И поэтому прошу – уезжай ты от греха подальше. Я вот тебе денег принес. Тут 500 рублей, – он положил на стол сверток. – Хватит и на билет, и на прожить первое время. А меня ты не обливай грязью, уезжай. А то знаешь…
Женщину в такой ситуации можно понять – от природы она слаба, и свалившееся на нее несчастье только подточило ее изнутри. А все же прав был классик. «Единожды солгав…»
Она уехала, забрала ребенка и не сообщила Юрке адреса. Потом вышла замуж и вообще исчезла из его поля зрения. И все же он не озлобился. Не стал черствым, не затаил в душе ненависть к людям – она бы помешала ему с таким рвением работать на благо людей на должности сначала грузчика, а после и директора одного из крупнейших гастрономов столицы. А вот Андропова все эти годы точило зло. Он, правда, не ведал, где теперь его заклятый враг, как у него все сложилось, но присущая ему от природы злоба то и дело вспыхивала в его душе по отношению к коллегам, подчиненным, начальству. Вспыхивала и сжигала его частями изнутри. Видя такую звериную злобу к людям с его стороны, Брежнев в 1967 году и принял решение назначить его председателем КГБ СССР. Только не думал он, что 15 лет спустя, когда силы начнут его оставлять, и он предаст его все с той же волчьей жестокостью. Что явится к нему после посещения «Елисеевского» и заведет такой разговор.
– Леонид Ильич, не хотел беспокоить вас по этому вопросу, но, как видно, никто, кроме вас, решить не может.
– Что случилось, Юра?
– Я по поводу Галины Леонидовны.
Откровенно экстравагантные, вызывающие и эскападные выходки дочери давно уже терзали сердце Генсека. Между тем, в ближнем кругу существовало негласное правило – не сообщать ему ничего о ее похождениях, чтобы не свести его в могилу раньше времени и всем дружно не потерять места в Политбюро, а читай, на Олимпе. Андропов сегодня решил правило нарушить – во-первых, теперь он озадачился физическим уничтожением давнего соперника, который уже не представлял для него ни опасностей, ни сложностей, но память о котором не давала мстительному чекисту спать по ночам. Во-вторых, сейчас, когда его позиции в борьбе за власть заметно усилились, ему даже выгодно было скорее избавиться от Брежнева – время шло, а он ведь тоже не молодел день ото дня. А в-третьих, этот разговор и мог сам по себе настолько укрепить его власть и значимость, что вопрос о преемнике Генсека мог быть решен при жизни последнего в его, Андропова, пользу.
– Что она опять натворила?
– Да тут, наверное, это слово не применяется. Тут ситуация политическая возникла…
– ???
– Понимаете, она регулярно отоваривается в одном гастрономе, в «Елисеевском».
– А что с ним не так? Хороший магазин…
– Магазин-то хороший, да вот начальник его во взятках погряз. Раньше был судим за экономические преступления, а теперь и вовсе за счет взяток добивается продовольственного рая на полках своей вотчины. Раздает их едва ли не до самого верху, а взамен получает квоты на разный дефицит.
– А она тут причем? Она тоже, что ли, взятки берет?
– Ну что вы! Нет, она не берет, но в одном из приватных разговор этот самый господин Соколов обмолвился, чуя, что все может в один прекрасный день накрыться, что в случае чего будет просить у нее протекции, она вам на ушко шепнет пару слов, и пойдет Андропов восвояси, не солоно хлебавши.
Брежнев задумался, внимательно глядя на собеседника:
– Как же ты допустил назначения судимого человека на такую должность?
– Это еще до меня было. Правда, Алидин за этот недосмотр от меня уже получил на орехи.
– Вы его в разработку взяли?
– В том-то и дело, что взяли. Он, видимо, что-то чувствует, потому и высказывается про Галину Леонидовну в таком ключе.
– Если чувствует, сбежать может…
– Не беспокойтесь, Леонид Ильич, не дадим. Только сами понимаете, что будет, если эти его разговоры выйдут за пределы «Елисея» и покатятся по всей Москве. Какой удар по вашему престижу и престижу партии!
– Ты что же, думаешь, что я за такого негодяя вступаться стану?
– Я-то так не думаю, но вы же знаете, как в Москве этот вопрос поставлен. Слово – не воробей… Ляпнет один какой-нибудь дурак, а потом отмывайся. Народ у нас, к сожалению, такие вещи на раз-два расхватывает – «застой» кругом, полки магазинов пустые, люди злые. Пойдут языками чесать…
– Верно, нельзя такого допустить. А как же заставить его молчать? На всякий роток не накинешь платок…
– А как в прежние времена заставляли?
Брежнев побелел.
– Не хочешь же ты сказать…
– Именно это и хочу сказать.
– А за что?! Хищения собственности есть?
– Пока не нашли, но есть взятки.
– Так за взятки, насколько я помню, к стенке не ставят!
– Поставим. Найдем судью, у которого рыло в пуху, прижмем и поставим – это дело техники, как говорится, наши проблемы. От вас нужно только добро. Сами понимаете, дело будет резонансное, может и мировое сообщество вмешаться. Такие вопросы без вашего участия мы решать не имеем права.
– Хорошо. Хорошо, что помнишь, кто в доме хозяин.
– Как можно, Леонид Ильич? Ну так как же?
– Ну, если по-другому никак, то действуй, конечно, что ж поделаешь. Уходить тоже надо красиво, сохраняя лицо, а не как Сталин или Хрущев. И, если иначе сохранить облик невозможно, то что ж, пожертвуем одним человеком ради блага многих. Ты же понимаешь, что мой позор – это и ваш позор тоже?
– Конечно, Леонид Ильич, потому и пришел.
– И с кадрами работу усиль. Тщательнее проверяй. Чтоб не было потом такого…
Захлопнулась дверь приемной за Андроповым, а 9 месяцев спустя захлопнулась дверь камеры смертников московского СИЗО №5 «Водник», где оборвался жизненный путь простого советского человека, так и не ставшего комсомольцем, но ставшего настоящим героем – как на войне, так и в миру – Юрия Константиновича Соколова.
Зима 1984 года, Москва
И опять машина товарища Андропова остановилась у «Елисея». И опять заполонили едва ли не всю улицу его охранники, и опять принялись расталкивать основную массу покупательно-способного населения. Правда, сегодня путь его лежал не в главный зал, а в стол заказов, где его уже ожидал пакетик со «спецснабжением» от главного столичного гастронома. Однако, и тут ему пришлось столкнуться с толпой. Главный силовик страны поморщился – никак нельзя такому человеку в очереди стоять. Ведь недаром он днем и ночью, не жалея сил, только и трудится, что на благо советских граждан, спасая их то от западной, то от гитлеровской, то от коррупционной заразы. Только вот работа его «на первый взгляд как будто не видна» – иначе так рьяно посетители гастронома не боролись бы за свое место в очереди с его охранниками. Вгляделся Юрий Владимирович в толпу и увидел здесь много стариков в медалях и орденах – это были ветераны.
– Что такое? – спросил он у своего адъютанта Агеева.
– Ветераны, Юрий Владимирович. Они сегодня через стол заказы получают по карточкам.
Андропов понимающе склонил голову и хотел было вернуться в машину, чтобы подождать, но вдруг услышал истошный вопль одного из наиболее обвешанных железом стариков, который увидел лицо председателя Комитета и, несмотря на это, заслуг последнего не оценил, не желая уступать ему своего места.
– Ну и что, что Андропов?! А я ветеран! Я страну защищал, Победу делал, кровь проливал! Видали, какой иконостас? – горделиво потрясал орденами дед, а те отвечали в такт его речи мерным металлическим позвякиванием. – Даром, что ли, товарищ Жуков мне его лично на параде вешал? А вот и от Кагановича орден! И от товарища Сталина есть, только дома…
«Негоже этим кичиться, – подумал Андропов, слушая вопли ветерана. – Скромность украшает человека, а особенно такого заслуженного. Ведь не ради привилегий и орденов такие, как он, жизнь свою отдали. Не ради почета и славы пожертвовали самым дорогим, прошли горнило плена и концлагерей. За что? За тряпки да за еду из красивого магазина с витринами? Такая философия нас черт знает, куда заведет…»
Протиснувшись сквозь строй охранников, Андропов с доброжелательной улыбкой на лице – а как иначе говорить с ветераном? – подошел к митингующему.
– Что ж вы так кричите, товарищ?
Тот немного осел при виде самого Андропова, так близко подошедшего к нему и тем самым как бы обезоружившего:
– Да я, Юрий Владимирыч… я ничего, только вот… чтобы по совести все, по закону… Без очереди-то оно того…
– А я только за закон! Все по закону должно быть! Отступлений ни для кого, никаких. Какие могут быть послабления? А что завтра? Сегодня мне лишнюю краюху, завтра тебе лишние сто тысяч из Госплана на дачку да обстановку, а послезавтра всю страну до нитки обдерут.
– Верно… – фоном мямлил ветеран, а Андропов меж тем разошелся так, что не слышал уже никого и ничего.
– А то иные тоже привыкли – понавешают себе орденов, то ли заслуженных, то ли купленных, то ли ворованных, а потом поблажек требуют. В очереди пропусти, да банку икры уступи, да место дай поближе к сцене, да встань, если такой вот в трамвай вошел. А то и на шею сядут – украдут и плачут потом перед судьей: я, мол, Победу делал, так меня отпускай, ваша честь! А дудки! – председатель Комитета скрутил перед стариком две дули и сунул их ему под нос. – На-кося, выкуси! Закон для всех один! И в театре, и в трамвае, и в очереди всем стоять на общих основаниях, и сидеть ровно в той зоне и ровно столько лет, сколько кодекс тебе предначертал! Так будет всегда, коль Владимир Ильич такие основы общественной нравственности заложил и нам велел блюсти. И мы не позволим, чтобы всякие тут!.. Я вот и вовсе не служил, нигде не воевал, и что? А один – вот тут вот работал, – Андропов потряс рукой, протянутой в сторону главного входа в гастроном, – и тоже орденов имел не меньше твоего! Героем был! У Василевского служил! А проворовался – и шлепнули мы его. Подвели под закон – и шлепнули, зеленкой лоб намазали. И тебя шлепнем, если будешь вот так вот старостью да медалями спекулировать и порядки социалистические попирать! Понял?! А теперь пошел вон!
В сердцах Юрий Владимирович схватил оторопевшего деда за шкирку и вышвырнул из очереди. Под звуки гробового молчания без всякой очереди прошествовал он в стол заказов, чтобы отовариться.