И вот оно, первое увольнение.
В четверг после обеда заместителей командиров взводов вызвали в канцелярию роты на совещание, а перед началом самоподготовки Володя Корнев объявил:
– Кто хочет в субботу или в воскресенье пойти в увольнение, запишитесь у командиров отделения.
– А можно и на субботу, и на воскресенье? – спросил Григорьев, сын офицера артиллерийской бригады, дислоцировавшейся в Калинине.
Корнев посмотрел в его сторону и сказал:
– Да, можно… В субботу отпустят после генеральной уборки и до двадцати двух двадцати. А в воскресенье сразу после обеда и до двадцати двух.
Он сел за преподавательский стол и поторопил:
– Командиры отделений представьте побыстрее списки. После самоподготовки их нужно сдать офицеру-воспитателю, а он уж передаст командиру роты. Только сразу предупреждаю: у кого есть двойки, даже не записывайтесь. Ну и если, конечно, не объявлены взыскания «неделя неувольнений», «две недели неувольнений», ну и наряды вне очереди.
– А при чём здесь наряды? – спросил Володя Рыговский, ершистый паренёк, который любил задавать каверзные вопросы. – Если объявлена неделя неувольнений, понятно. А наряд есть наряд.
– Отпускать в город будут только тех, кто учился без двоек и дисциплину не нарушал! – ответил ему Корнев. – Есть ещё вопросы? Впрочем, порядки не я устанавливаю, и вопросы не ко мне.
– А тем, у кого в Калинине родители или родственники? – спросил Константинов.
– Ну и что? Что ты хочешь узнать?
– Можно калининцам с ночёвкой?
– Нет, увольнения только в субботу во второй половине дня и в воскресенье во второй половине дня, – пояснил Корнев. – Никому никаких предпочтений. Пожалуйста, записывайтесь и на субботу, и на воскресенье, но никаких ночёвок дома.
Порядки в те годы были значительно более жёсткими, нежели во времена нынешние. Уже в девяностые годы даже москвичей отпускали на сутки, не говоря уже о калининцах.
У командира отделения суворовца Толи Козырева к Константинову претензий не было, не было претензий и у заместителя командира взвода Володи Корнева. Офицер-воспитатель майор Степан Семёнович Соколов посмотрел журнал, бросил взгляд через очки и сказал только:
– Двоек нет, троек – тоже. Так держать. Отпускаю на субботу и на воскресенье.
Уборку в тот день делали особенно споро. В увольнение записались многие. Кто-то просто хотел погулять по улицам или в кино сходить. В училище кинофильмы показывали и в субботу, и в воскресенье, а одно время даже в среду был дополнительный сеанс, но уже как поощрение для тех, кто хорошо успевал по всем предметам и быстро справлялся с учебными заданиями.
На построение все вышли в отглаженных брюках, начищенных до блеска ботинках. В мундирах с золотистыми галунами суворовцы смотрелись как-то очень необычно. Форма старину напоминала. Именно такой она особенно нравилась суворовцам. Сталин приказал установить для суворовцев форму почти полностью повторяющую форму кадет.
Наверное, у каждого суворовца, ну или, во всяком случае, у многих, хранилась либо в дневнике, либо в одном из учебников открытка или вырезка из журнала с изображением знаменитой в ту пору картины Решетникова «Прибыл на каникулы».
Вот он радостный миг – суворовец предстаёт перед домашними уже как настоящий воин и докладывает дедушке, судя по выправке, отставному офицеру, о прибытии. Всё чин по чину, всё точно так, как положено по уставу докладывать командиру в училище.
Константинову конечно же хотелось и в школу свою заглянуть, да только поздно, в субботу в такое время никого не застать, и во дворе погулять с друзьями и особенно с девчонками повидаться, но и по маме, и по сестрёнке соскучился. Какой уж тут выбор? Отпустили в 18.20, а в училище надо быть уже через четыре часа. Да не через четыре, а поменьше – пока дежурному по училище доложишь, пока в роту поднимешься.
Конечно, мама с Георгием Александровичем и с сестрёнкой приезжали в училище, конечно, в форме его видели ещё в день мандатной комиссии и переодевания, которое более походило на перевоплощение. Но уж больше месяца прошло.
И вот Николай отправился по знакомому маршруту из училища домой – по тому маршруту, по которому прошёл 15 августа, только в обратном порядке.
Осень медленно наступала на город. В Горсаду, мимо которого проходил Николай и через который срезал немного свой путь, уже тронула желтизна листву деревьев.
Уже то там, то здесь зажигались фонари, темнело. Осень. С моста открывался великолепный вид на Речной вокзал, стоящий на самом слиянии Тверцы и Волги, точнее, всё-таки на месте впадения Тверцы в Волгу. Тверца по сравнению с величавой Волгой сравнительно небольшая речка.
Вот и Первомайская набережная. И знакомый двор, и стайка мальчишек и девчонок, расположившаяся шумной компанией на опустевшей в этот час детской площадке.
– Коля, Николай! Какой ты молодец! – с такими радостными криками обступили его ребята. – Надо же, добился своего! Поступил!
– Я тоже на будущий год поступлю! – уверенно заявил Игорь Кобзев, сын офицера, командира полка в мотострелковой дивизии, что дислоцировалась в Калинине.
Когда суворовцев возили в дивизию на показ техники, отец Игоря узнал Константинова, который не раз бывал в гостях у приятеля, ну и сказал тогда, что своего лоботряса обязательно на следующий год отправит в училище.
Начались расспросы, как там, что там, трудно ли?
А Николай искал глазами Танечку, соседку свою, или Наташу из соседнего дома. Не было в компании ни той ни другой.
Поговорили, но пора и честь знать. Мама уже увидела его из окна и вышла на балкон. Не торопила, просто смотрела на шумную компанию, которая засыпала Николая вопросами.
И вдруг… пока ещё вдалеке, возле своего подъезда, показалась Наташа. Она редко бывала в дворовых компаниях, обычно гордо обходя их стороной.
А в том момент, заметив столь бурное оживление, присмотрелась повнимательнее и наверняка узнала в мальчишке, что «как офицерик был одет», своего недавнего вздыхателя.
Ну, как же не подойти, как же не посмотреть, в кого же этот вздыхатель превратился, а самое главное – не утратил ли он свои мальчишеские чувства, которые, хоть ещё и скромно, но старательно демонстрировал весной этого года.
Подошла. Ребята притихли. Поняли, что тут уж в соперничестве они явно уступают суворовцу. Конечно, вовсе не каждая девчонка так уж клюнет на суворовскую форму. Некоторым всё это совершенно безразлично. Впрочем, теперь, возможно, и безразлично. В ту пору армия имела колоссальный авторитет. Ведь на дворе было начало шестидесятых. И как бы ни старалась хрущёвская банда подорвать авторитет армии и интерес к офицерской службе, сделать это было очень сложно, даже почти невозможно. Недавно окончилась жесточайшая война. Советская армия показала чудеса храбрости, показала, что она единственная непобедимая армия мира. Какие уж тут наветы? Они никого не трогали.
Константинов слышал рассказы, что в сельской местности и вовсе за мужчину не считали того, кто не отслужил срочную службу. Да и фильмы способствовали таким вот веяниям. Вспомним «Максима Перепелицу» и «Ключи от неба» – фильмы по сценарию Ивана Фотиевича Стаднюка, «Солдат Иван Бровкин» и «Иван Бровкин на целине» – фильмы сценариста Георгия Мдивани и режиссёра Ивана Лукинского.
Наташа подошла независимо, с чувством собственного достоинства. Поздоровалась, поздравила с поступлением. А Николай растерялся. Что делать-то? Вот бы сейчас пригласить прогуляться, но как компанию оставишь?! И перед ребятами показалось неудобным преимущества формы использовать этаким образом. Где-то в глубине души он всё же понимал, что отличается от них пока лишь тем, что на нём суворовская форма, что не стал он ещё настоящим суворовцем. И важничать, и кичиться, пока нечем. Всё впереди. Да и в будущем не нужны кичливость и зазнайство. Просто человек, когда он внутренне начинает ощущать не только чисто внешнее своё превосходство, ему уже нет нужды как-то показывать его. Во всяком случае, нет нужды демонстрировать свои достоинства.
И Николай понял, что очень и очень прав, что не поспешил демонстративно увести Наташу на прогулку. Ребята убедили в этом своим действительно человеческим поступком. Вдруг кто-то вот этак внезапно вспомнил о каких-то делах в соседнем дворе, и все гурьбой, извинившись, что оставляют Николая и Наташу одних, умчались в другой двор, что за огромным зданием Политехнического института.
Николай и Наташа на площадке остались одни. Постояли, глядя вслед исчезнувшей компании и, не сговариваясь, пошли по двору.
– Ты, наверное, ещё и дома не был. Родители ждут? – спросила Наташа.
– Да у меня и завтра увольнение. Дома успею побывать. Прогуляемся немного?
– А вот меня ждут. Гости сегодня. Так что долго не могу, – ответила Наташа, тем не менее продолжая идти рядом. – Как тебе в училище? Не тяжело там? А форма у тебя красивая, – она дотронулась до рукава мундира. – И воротник, как в старину.
– Мундир с галунами, – пояснил Николай.
– С чем?
– Так, стихотворение вспомнилось. Из детской книжки. «А с ней был маленький кадет, как офицерик был одет, и хвастал перед нами мундиром с галунами…»
– Хвастаем, значит? – улыбнулась Наташа.
– Ну зачем же? И перед кем? Это ж мои друзья.
– А я? – И она хитро посмотрела ему в глаза.
– Как тебе сказать, – начал он и, прищурившись, прибавил: – Не от меня зависит, точнее, не только от меня зависит, как тебя называть.
– Понятно, товарищ суворовец, всё с вами понятно. Ну, мне пора. Маме обещала быть дома к семи часам, а уж восьмой час пошёл. Это с вами задержалась, товарищ суворовец. Цените!
– Ценю, конечно, ценю, – ответил Николай, осторожно взяв её за руку.
Он старался хотя бы чуть-чуть затянуть время, чтобы придумать, как назначить встречу. И вдруг вспомнил. В училище готовился вечер рот девятого класса. Вечер художественной самодеятельности и танцев. Старались командиры как-то содействовать налаживанию дружбы между одноклассниками, столь разными – «семилетками» и «трёхлетками». Конфликтов удалось избежать, но теперь надо было добиться, чтобы действительно сдружились ребята. Ведь им вместе не только здесь учиться, им предстоит вместе идти в военные училища, им предстоит вместе шествовать по службе, долгой офицерской службе.
Вечер, как же это здорово! Да и приятно, очень приятно появиться на вечере в училище с такой красивой девочкой. А Наташа была действительно красива, недаром все мальчишки окрестных дворов были влюблены в неё. Говорили во дворе, что на неё даже старшеклассники заглядывались. Оттого она и вела себя немножечко высокомерно со сверстниками. Но вот она стояла рядом с ним, и по тому, как вела себя, видно было, что ей это нравится – нравится быть в его обществе.
– Ты знаешь, – начал он осторожно. – У нас в училище вечер намечается.
– Танцевальный? – с интересом спросила Наташа.
– Не совсем. У нас не бывает таких вечеров, чтоб только одни танцы. Обязательно всякие там номера, песни, стихи. Но и танцы, конечно, – пояснил он.
– А ты хорошо танцуешь? – спросила Наташа.
Николай ответил уклончиво:
– Нас учат. У нас уже начались уроки танцев.
– Даже так? И девочек приглашают? Ну, на уроки? Я читала где-то, что в кадетских корпусах девочек приглашали.
– Нет, девочек пока не приглашают. Обещают… – И чтобы не отвечать на вопрос, хорошо ли умеет танцевать, поспешил спросить: – Ты придёшь?
– А ты меня приглашаешь?
– Конечно.
– Ну, тогда приду. Когда же вечер?
Николай назвал дату.
– Ну что, тогда прощаемся? – спросила Наташа. – Мне действительно пора. Погуляем в другой раз, когда тебя отпустят.
– Завтра?
– Нет, завтра мы с мамой идём в театр. Ну, решим. Заглянешь, как в увольнение отпустят.
И она, мило помахав ручкой, быстро скрылась в своём подъезде. Николай медленно пошёл к своему дому, ещё не веря в то, что произошло. Неужели Наташа, та Наташа, которая на своих сверстников и смотреть не хотела, которая его просто не воспринимала, вдруг не только постояла и поговорила с ним достаточно долго, но и согласилась и на вечер прийти, и прогуляться.
В ту пору просто прогуляться – уже кое-что значило. Особых-то развлечений не было. Да и просторных квартир у кого-то из друзей, где бы собраться компанией, тоже не было.
Прежде Николай с друзьями частенько заходил в гости к Алке из соседнего двора. Квартира у неё была маленькая, однокомнатная. Жили они там вдвоём с мамой, но мама часто дежурила, кажется, медсестрой была, ну вот и собирались.
Он шёл к дому и думал, как же быть, ведь танцевать-то он, по существу, ещё и не умел.
Минувшей весной Николай опростоволосился на танцевальном вечере, на который и пошёл-то непонятно зачем. Танцы тогда устраивали на втором этаже Речного вокзала – не в ресторане или какой-то забегаловке, а просто в зале, типа красного уголка.
Друзья вытащили его туда. Стоял в сторонке, не ведая, зачем он здесь. И вдруг подошла высокая, статная девушка, явно старше по возрасту, и пригласила на дамский танец, а был этот танец каким-то несуразным, во всяком случае, не таким, во время которого можно было под музыку просто без всяких правил потоптаться на месте. А тут, кажется, чарльстон…
Не отвертелся. Она взяла его за руки, и они кое-как попрыгали… Тогда даже песенка была: «Бабушка, отложи ты вязанье, заведи старый свой граммофон. И моё ты исполни желанье: научи танцевать чарльстон…»
В США придумали этот танец ещё до войны, впрочем, там постоянно придумывали новшества, неклассического характера, наверное, заботясь о том, чтобы можно было исполнять их без обучения, без подготовки – своеобразная борьба с наукой, сначала не слишком важной для страны, а потом и с наукой серьёзной.
В то время ребята из компании Николая уже танцевали, но танцевали у кого-то дома, выключив свет и запустив медленную музыку. Ну а настоящие танцы – это совсем другое. Вот как училище. Вечера проводили в актовом зале главного корпуса на четвёртом этаже.
Так ни до чего и не додумался. Решил попросить кого-то из друзей показать хоть некоторые приёмы быстрых танцев. Потоптаться-то под медленную музыку, наверное, и так бы смог.
С такими мыслями он поднялся на четвёртый этаж и позвонил в дверь. А дальше сцена! Почти что «прибыл на каникулы». Только прибыл он в увольнение, и не в шинели, а в мундире с галунами и фуражке.
– Ну-ну, – сказал отчим. – Вижу, время зря не теряешь. Наблюдали мы с мамой твои успехи. Наблюдали. А соседка Таня, стало быть, забыта?
То, что он минувшей весной встречался с Танечкой с третьего этажа, конечно, не ускользнуло от внимания родителей.
– Да это я так, просто, поговорил. А Татьяны сегодня во дворе не было.
– Всё-всё, – прервала мама. – Пора за стол.
Прибежала сестрёнка, восхищённая тем, что брат стал суворовцем и ходит в такой красивой форме. Уже всем друзьям во дворе рассказала. Она была на пять лет моложе, и потому друзьям её Николай казался, наверное, ужасно взрослым.
Сели за стол. Времени оставалось действительно совсем мало. Увольнительная до 22.20, идти до училища быстрым шагом 20–25 минут, ну и доклад дежурному, как предупредили на инструктаже в роте, какое-то время занимает.
За столом говорили об училище, о порядках там, об учёбе. Когда стрелки часов приблизились ко времени, которое установил для себя, и он встал из-за стола, мама принесла свёрток с кухни:
– А это ребятам возьми.
В пакете всякие крендельки, пирожки, булочки, которые мама пекла так, что пальчики оближешь.
Константинов шёл в училище, нагруженный всякими сладостями и вспоминал книгу Куприна «Кадеты». Мама принесла ему эту книжку из институтской библиотеки по его просьбе. Уж очень много он услышал о ней в первые дни в училище.
Теперь шёл и вспоминал, как вот так же возвращался из первого увольнения в училище главный герой повествования Буланин. Точно так же мама собрала Буланина в военную гимназию, сложила десяток яблок, несколько домашних сдобных лепёшек, банку малинового варенья… Напутствовала, мол, будешь варенье с чаем понемножку есть и товарищей обязательно угощать. На неделю до следующего выхода в город и хватит. В гимназии надо было явиться к дежурному воспитателю, доложить о прибытии и показать всё, что принёс из дому. И только потом идти прямо в спальное помещение. Вот там-то, у самых дверей и встретили Буланина человек двенадцать второклассников. Старшие! Значит, всё дозволено.
Николай представил себе сцену из книги. Куприн описал её ярко, видно, врезалась в память на всю жизнь. Крики:
«Новичок, угости! Новичок, поделись! Дай гостинчика, Буланка!..»
Началась свалка, но тут налетел старшеклассник, и с криком «на шарап», ударил ногой по свёртку, который взлетел вверх и рассыпался. А ведь Буланин вовсе не собирался прятать что-то, он хотел угостить ребят и уже успел сунуть кому-то в руку яблоко. Ну и вот итог: «Яблоки и лепешки разлетелись из него во все стороны, точно из лопнувшей ракеты, а банка с вареньем треснула, ударившись об стену. Свалка тотчас же закипела на полу, в темноте слабо освещённой спальни. Старички на четвереньках гонялись за катящимися по паркету яблоками, вырывая их один у другого из рук и изо рта; некоторые немедленно вступили врукопашную. Кто-то наткнулся на разбитую банку с вареньем, поднял ее и, запрокинув голову назад, лил варенье прямо в свой широко раскрытый рот. Другой заметил это и стал вырывать. Банка окончательно разбилась в их руках; оба обрезались до крови, но, не обращая на это внимания, принялись тузить друг друга.
На шум общей свалки прибежало ещё трое старичков. Однако они быстро сообразили, что пришли слишком поздно, и тогда один из них, чтобы хоть немного вознаградить себя за лишение, крикнул:
– Куча мала, ребята!..
Повергнутый сильным толчком на землю, Буланин почувствовал, как чьё-то колено с силою уперлось в его шею. Он пробовал освободиться, но то же самое колено втиснуло его рот и нос в чей-то мягкий живот, в то время как на его спине барахтались ещё десятки рук и ног».
Но и это, как оказалось, не всё. Подоспел Грузов, который ещё перед походом Буланина домой велел принести ему гостинцев. В результате главный герой повествования был избит за то, что старшие отняли у него все гостинцы.
За такими вот думами Константинов незаметно дошёл до училища, не зная, куда спрятать пакет с гостинцами для ребят. Если Буланину его мама собирала пирожки, лепёшки, яблоки, варенье и для него, и для товарищей, то в посылке всё предназначалось ребятам. Только им, потому что он и так в увольнении поел вволю всех кулинарных чудес, приготовленных к его приходу. Но оттого, что он нёс гостинцы ребятам, у которых не было такой, как у него возможности, Николаю особенно хотелось доставить всё в целости.
В вестибюле училища – всё на виду. Небольшая очередь в комнату дежурного, доклад о прибытии. И бегом в роту. Только вот путь в свою роту, находившуюся на третьем этаже, пролегал через расположение выпускной роты.
Теперь-то там хозяйственные помещения, поскольку ещё один корпус построен в училище. А тогда в коридоре были двери в классы выпускников, да и умывальник с туалетом, как бы доступны всем, кто проходил мимо, а оттого работы у дневальных добавлялось значительно.
Николай пробежал по коридору. Вот и лестница, широкая, с большими пролётами. Перевёл дух – пронесло. Стал подниматься по лестнице. Впереди ещё одна засада. Параллельная рота, но рота «семилеток», которые тоже пока ещё представляли опасность. Но и здесь никто не проявил никакого к нему внимание. Идёт «кутузовец» из увольнения, ну и ладно, несёт что-то, ребята, ну так что ж. Хуже, если бы ничего не нёс.
Ну а в своей роте другое дело. Тут все свои. На часы глянул. Боже, считанные минуты остались. А тут ещё пакет. Пробегая мимо спального помещения своего взвода, открыл дверь. Там собрались ребята, которые не были в городе. В Суворовском училище в спальном помещении можно было и среди дня посидеть на стуле, почитать, вот только валяться на койках не позволялось.
Константинов, радостный от того, что без приключений добрался, крикнул:
– Держите гостинцы от моей мамы, – и бросил пакет на ближайшую кровать.
Когда после доклада ответственному офицеру-воспитателю зашёл в спальное помещение, от гостинцев ничего не осталось.
– Ну вот, – проговорил виновато Вовочка Орлов, упитанный паренёк, любивший поесть. – А тебе не оставили.
– Да это ж всё вам прислали. Я и так наелся дома – пузо, как барабан. – И он как бы в доказательство, да чтобы снять неудобство, похлопал себя по животу.
Так и повелось. Мама обязательно собирала пакет с гостинцами для товарищей, и они, эти товарищи, так привыкли к домашним сладостям, что те из них, кто оказались вместе с ним в высшем военном училище, тоже первое время ждали его прихода. Но, увы, носить уже было нечего… Мама была в Калинине…
Правда, бабушка только на свои именины пекла много пирогов, и тогда он, если отпускали в город, брал их с собой, чтобы угостить товарищей.
Отец присылал посылки ещё в Суворовское училище – фруктовые посылки. Яблоки, груши, что-то ещё, что могло дойти по почте.
За посылками суворовцев отпускали в город, на почту. Конечно, в первый год учёбы возвращались в училище с опаской. Старшие, как говорили, могли отнять. Но Константинов так и не запомнил ни одного случая, чтобы отняли у кого-то посылку. Ну а во взводе тоже установился особенный порядок.
Обычно посылки получали уже после самоподготовки или в крайнем случае отпускали за ними с последнего часа. Приносили в класс в личное время и тут же всё делили поровну между суворовцами. Хозяину дозволялось взять себе побольше, хотя, для чего? Ведь никто бы не стал есть что-то в одиночку. Делили с товарищами всё без исключения. Делили с удовольствием – таков был настрой, таковы традиции. Никакие старшие, никакие силачи-гузовы ничего не отнимали и себе не забирали. Присылали посылки практически всем, ну разве что не получали из дому ничего те, кто поступил в училище из детдома или воспитывался без родителей, ну, то есть у кого не было родственников, способных что-то прислать. Но никто и не интересовался, кому присылают, кому нет – единая суворовская семья!
Как-то осенью, когда Константинов уже был курсантом второго курса (суворовцы, поступали сразу на второй курс высших общевойсковых училищ), приехал навестить отец. Дело было в субботу вечером или в воскресенье. Рота ушла в кино, а Николай отправился в комнату посетителей. Ну и потом принёс в класс целый пакет фруктов.
В Суворовском обычно раскладывали гостинцы по столам, всем поровну. Но здесь Николай сел за свой стол, взял себе немного, а всё остальное высыпал на преподавательский стол, чтобы полакомиться могли все, кто захочет.
И вот в коридоре послышался шум – рота вернулась из клуба. Зашёл в класс первым Петя Никулин и с удивлением уставился на фрукты.
– Это что? Откуда?
– Отец привёз, – равнодушно ответил Константинов.
– Так ты чего разложил? Спрячь в свой шкаф, а то сейчас налетят и расхватают.
– Для того и положил…
– А мне можно взять?
– Конечно, бери, только помни, что здесь на всех…
Но это потом, позже. А пока прошло лишь самое первое субботнее увольнение. А впереди ещё воскресенье. Утром, после завтрака – в воскресенье был один завтрак, объединённый, второй не делали, чтобы не дробить день, – так вот после завтрака были спортивные мероприятия, всякие соревнования на стадионе, не очень обременительные, скорее просто игровые.
И снова всё по вчерашнему кругу… Но Николай ещё не предполагал, что это увольнение будет последним перед долгим и очень своеобразным карантином по «заболеванию» с весьма неординарным названием.