Судоустройство и правоохранительные органы - читать онлайн

Литература

Судебные уставы с изложением рассуждений, на коих они основаны: В 5 ч. Ч. 3. СПб, 1867; Джаншиев Г.А. Эпоха великих реформ. 9-е изд. СПб, 1905 (переизд. в 2 т. М., 2008); Судебная реформа: В 2 т. / Под ред. Н.В.Давыдова, Н.Н.Полянского. Т. 1. М., 1915; Кожевников М.В. История советского суда. М., 1957; Лёзов И.Л. Советский суд в 1917–1940 гг.: Дисс. … канд. юрид. наук. М., 1998; Радченко В.И. Судебная реформа в Российской Федерации: некоторые теоретические и практические проблемы. М., 1999; История суда и уголовного процесса (альбом наглядных пособий). М.,2002; Судебная власть в России: История. Документы: В 6 т. М., 2003; История судебной системы в России / Под ред. Н.А. Колоколова. М., 2011; Великая реформа: к 150-летию Судебных Уставов: В 2 т. / Под ред. Е.А. Борисовой, Л.В. Головко. М., 2014; История суда и правосудия в России: В 9 т. / Отв. ред. В.В. Ершов, В.М. Сырых. М., 2017–2019.

§ 1. Судебная система России до Судебной реформы 1864 г.

Рассматривая отечественную судебную систему в ее историческом развитии, можно выделить четыре последовательно сменяющих друг друга этапа: 1)дореформенный (до Судебной реформы 1864 г.); 2)пореформенный (1864–1917 гг.); 3)советский (1917–1991 гг.) и 4)постсоветский (с 1991 г. по настоящее время).

Представление об истории российского суда до реформы 1864 г. как о едином этапе длиною в тысячелетие для отечественной правовой науки традиционно. И хотя судоустройство в этот период не отличалось единообразием, а его развитие было чаще хаотичным, чем планомерным, методологически подобный подход весьма удачен.

Во-первых, данный этап характеризуется отсутствием судебной власти в строгом значении этого понятия³⁰. Разумеется, возможность официального рассмотрения правовых споров существовала и в Древней Руси, что в некотором смысле позволяет рассуждать об организации древнерусского «суда» и реализации государством «судебной функции»³¹. Однако дореформенный суд не был обособлен от других элементов государственного аппарата и не обладал полноценной независимостью. Гарантии профессиональной компетентности его персонального состава также были незначительны. Другими словами, в рассматриваемый период отсутствовало большинство тех признаков, которые в наши дни расцениваются как неотъемлемые атрибуты судебной власти.

Во-вторых, ко всему дореформенному этапу вполне применимы слова К.Д.Кавелина, еще в XIX столетии охарактеризовавшего допетровское российское судоустройство как «лишенное догматического интереса»³². Конечно, это не означает, что его исследование совершенно бесполезно. Но всё же стоит помнить, что организация дореформенного российского суда крайне редко опиралась на достижения научной юридической мысли. Даже самые прогрессивные преобразования тех времён в лучшем случае вдохновлялись передовыми философскими идеями.

В-третьих, к организации дореформенного суда слово «система» применимо лишь условно. Как отмечают составители шеститомника «Судебная власть России: История. Документы», «она представляла собой настолько беспорядочное нагромождение друг на друга [соответствующих] учреждений… что подробно, упорядоченно эту неимоверно запутанную совокупность и компетенцию каждой из ее составляющих не считали то ли возможным, то ли нужным отражать даже очень обстоятельные авторы трудов досоветского периода истории России»³³.

Отмеченные обстоятельства указывают на важную объединительную черту, характерную для всего дореформенного этапа: в этот период происходит формирование предпосылок для последующего построения полноценной, научно обоснованной судебной системы, что в целом отражает закономерности, свойственные и другим европейским государствам.

Первой такой предпосылкой стало обособление суда от власти монарха. На раннем этапе существования Российского государства связь между ними была неразрывной. Какое-то время князь, по-видимому, был единственным легитимным судебным органом помимо общественного суда (веча). Однако уже скоро вполне отчётливо наметилась тенденция к децентрализации судебной функции. Не будучи в состоянии справиться в одиночку, князья доверяли ее осуществление сперва своим дружинникам³⁴, а позже – членам своей семьи. К середине XII в. распространённой практикой стало разрешение споров на местах тиунами и иными представителями государя³⁵.

Дальнейшее отделение суда от высшей власти выразилось в постепенном ограничении судебных полномочий монарха. Отказавшись от личного рассмотрения большинства правовых споров, князья (а позже и цари) долгое время дозволяли своим подданным обращаться к ним с жалобами («челобитными») на любые спорные решения. Лишь в Соборном уложении 1649 г. (ст.20 гл.10) впервые был установлен запрет искать защиты у государя, прежде «не бив челом в приказе»³⁶.

Представление о монархе как о высшей судебной инстанции(типичное для всей европейской правовой традиции того времени) сохранялось в России еще более полувека, пока в 1718 г. не было провозглашено, что те «челобитчики…[кто] Сената правосудием не удовольствуются… больше никуда своего челобитья не [будут] иметь, понеже тот вышний Сенат от Его Царского Величества высокоповерен»³⁷. Впрочем, как Петр I, так и последующие правители порою всё же вспоминали о принадлежащих им судебных полномочиях. По-видимому, окончательная замена суда государя судом от имени государя произошла лишь к концу эпохи дворцовых переворотов.

Стоит отметить, что изначально решение российских монархов отказаться от отправления судебной функции, ограничив тем самым собственную власть, было продиктовано единственным желанием сложить с себя хотя бы часть государственных забот³⁸. Однако впоследствии этот шаг позволил совершенно безболезненно претворить в жизнь одно из важнейших правовых начал Судебной реформы 1864 г.: принцип подзаконности судебной власти и ее отделения от власти законодательной³⁹.

Вторая заметная предпосылка, возникшая на данном этапе, связана с постепенным отделением суда от администрации. Надо сказать, что оформилась эта тенденция далеко не сразу, а ее логическое завершение состоялось лишь в ходе реформы 1864 г. В целом же для дореформенного этапа был характерен противоположный принцип: «кто управляет, тот и судит»⁴⁰.

Самые ранние шаги к обособлению «судебных мест», по всей видимости, были предприняты лишь в середине XVI в. Именно тогда «стремление центральной власти… ограничить власть областных правителей» привело к созданию «совершенно новых… учреждений с специально… судебными функциями» (Разбойного приказа, Холопского суда и др.)⁴¹. Впрочем, значение данного события не стоит переоценивать. Подведомственность новых приказов охватывала лишь малую долю судебных дел. К тому же за каждым из них закреплялись не только судебные, но и сугубо административные полномочия⁴².

Более решительную попытку отделить суд от органов управления предпринял Петр I. Поручив управление на местах воеводам и комендантам, состоявшим под властью губернаторов, император запретил им «ссоры»«тяжебного дела… судить и судьям в расправе их помешательство чинить»⁴³. Рассмотрение судебных споров указами 1719 г. было поручено провинциальным и наблюдающим за ними надворным судам⁴⁴.

Хотя произошедшая реформа была несомненным шагом вперед, созданная ею система не избежала внутренних противоречий. Формально не вмешиваясь в существо судебных дел, администрация всё же осуществляла надзор за правильным функционированием судов. При этом судебные полномочия вверялись не только специально созданным для этого органам, но и многочисленным коллегиям, пришедшим на смену приказам и также осуществлявшим отраслевое управление государством⁴⁵. В отсутствие прочной идеологической основы новая организация суда оказалась недолговечна, просуществовав не более десятилетия⁴⁶.

Следующий импульс развитию идеи об отделении суда от администрации был задан лишь полвека спустя, в ходе губернской реформы Екатерины II. В преамбуле к Учреждению 1775 г.⁴⁷ отмечалось, что совмещение в одном и том же месте судов, полиции, казенных доходов и счетов препятствует нормальному течению правосудия, в связи с чем провозглашался принцип отделения судебных мест от губернских правлений. Непосредственно в тексте документа наместникам, городничим и прочим чиновникам предписывалось «никого не судить» и «отнюдь не мешаться в производства судебных дел».

Несмотря на то что к моменту екатерининской реформы «мысль о необходимости разделения [судебной и административной власти] сделала значительные успехи… и осуществление ее было гораздо более прочным»⁴⁸, искомая цель достигнута так и не была. Зависимость суда от администрации по-прежнему сохранялась. Органы управления не только влияли на состав судебных мест, но и имели широкие надзорные полномочия. По меткому наблюдению Н.М. Коркунова, «Учреждение 1775 г. установило не столько разделение властей, сколько разделение труда… Оно различало не только суд и администрацию, но точно так же в сфере самой администрации полицейские и казённые дела»⁴⁹.

Перестройка государственного аппарата, произведенная Екатериной II, стала последним значительным преобразованием судебной части в дореформенный период. В последующие десятилетия суд всё так же оставался единым с администрацией. И всё же произошедшие изменения не прошли даром. Именно они заложили основу для будущего перехода к судебной системе, полностью отделенной от государственного управления.

Третья важная предпосылка, сложившаяся на дореформенном этапе, – это формирование тенденции к систематизации судов. Начало этой тенденции было положено в XV–XVI вв. в ходе стремительной централизации Российского государства. Данный период ознаменовался принятием Судебников 1497 и 1550 гг., нацеленных на единообразную организацию суда по всей территории страны⁵⁰. Проведенная унификация стала первым шагом на пути к построению полноценной судебной системы.

Впрочем, до этой цели было еще далеко. Хотя различия между московским, новгородским, тверским и иными российскими судами были стерты, взаимодействие судебных органов оставалось хаотичным. Не существовало ни стройной системы инстанций, ни внятных правил определения подсудности. Во многом это было связано с тем, что, не будучи отделенным от органов управления, суд функционировал по принципу отраслевой специализации («каждый приказ кого-нибудь за что-нибудь да судил»⁵¹). Кроме того, суд не был ни всесословным, ни равным.

Впоследствии начатая систематизация была продолжена. В результате реформ Петра I и Екатерины II организация российского суда стала более логичной. С обособлением судебной функции число судебных мест было значительно сокращено. Их отраслевая специализация, отчасти сохранившись, ушла на задний план, что сделало подсудность более прозрачной. Одновременно с этим была намечена иерархия судебных звеньев, что позволило уменьшить количество инстанций и придать движению дела определенную закономерность⁵².

Тем не менее на дореформенном этапе выстроить полноценную судебную систему не удалось. Споры о подсудности по-прежнему не были редки. Попытки найти компетентный судебный орган порою приводили к отказу в правосудии. Отмеченной хаотичности дореформенной организации суда во многом способствовал принцип сословности, имевший на тот момент колоссальное значение⁵³. Важно и то, что количество судебных звеньев и инстанций, хотя и сократилось, но всё же оставалось произвольным. Как видно, даже поздний дореформенный суд нуждался в дальнейшей систематизации⁵⁴.

Наконец, четвертая значимая предпосылка связана с формированием судейского корпуса. В процессе исторического развития лица, задействованные в отправлении судебной функции, постепенно обретали качества, делающие их судьями в самом строгом смысле этого слова. Речь идет, во-первых, об их персональной независимости и, во-вторых, об их профессионализме.

Говоря о судейской независимости, стоит в первую очередь помнить о том, что судья strictosensu «не может иметь никакого непосредственного начальника»⁵⁵. Интересно, что воплощение этой идеи началось еще в Древнерусском государстве. Даже самые ранние законодательные акты, направленные на построение судебной иерархии, не закрепляли за вышестоящими «судами» право вмешиваться в дела нижестоящих инстанций, влияя на принимаемые решения. Не менее важно отметить, что с развитием российского судоустройства уже на дореформенном этапе наблюдалось постепенное расширение гарантий беспристрастности, причем некоторые из них имели довольно раннее происхождение⁵⁶.

Что касается профессионализма судей, здесь важны два аспекта. Первый состоит в освобождении лиц, осуществляющих судебную функцию, от иных видов профессиональной деятельности. Второй – в их обучении праву и искусству разрешения споров. Останавливаться на первом аспекте нет нужды, поскольку его реализация неразрывно связана с рассмотренной ранее идеей обособления суда от администрации. Если же говорить о профессиональном обучении судей, остается признать, что в России даже в XVIII в. наблюдалось «полное отсутствие юридической подготовки:… были законоведы в лице дьяков и подьячих, но не было образованных юристов»⁵⁷. Первые университеты с юридическими факультетами появились лишь в середине XVIII (Московский) – первой половине XIX(Казанский, Харьковский, Санкт-Петербургский, Киевский и др.) веков, а первое специализированное юридическое высшее учебное заведение – Императорское училище правоведения – возникло лишь в 1835 г.⁵⁸ Едва ли стоит удивляться, что даже к концу дореформенного периода «в судах первой инстанции неграмотные или малограмотные составляли большинство»⁵⁹.

Резюмируя особенности российского судоустройства до реформы 1864 г., можно вновь повторить два ключевых тезиса. С одной стороны, организация дореформенного суда была далека от идеала. Не только его внутреннее устройство, но и способы взаимодействия с иными органами власти требовали коренного пересмотра. С другой стороны, история отечественного суда до Великой реформы не была статичной. С течением времени он развивался, формируя почву для будущих масштабных преобразований. В последовавших затем изменениях видны «не скачки и не бред буйной теоретической мысли… а только логическое развитие институтов, раньше намеченных»⁶⁰. Судебная реформа 1864 г. была радикальным, но всё же вполне закономерным шагом.

§ 2. Судебная реформа 1864 г. и ее значение

Прежде чем приступить к рассмотрению содержания Судебной реформы, следует сделать одно важное уточнение. Хотя ее осуществление традиционно относят к 1864 г., необходимо понимать, что речь идет лишь о моменте утверждения соответствующих законов. Разумеется, как разработка реформы, так и ее реализация заняли много больше времени⁶¹. Подготовка будущих преобразований судебной части началась еще в 1840-х годах по инициативе главноуправляющего 2-м отделением императорской канцелярии Д.Н.Блудова. Впрочем, наиболее интенсивные и плодотворные проектные работы пришлись на 1861–1864 гг., когда Александр II, даровавший свободу крестьянам, обратил свой взор на проблему зависимости российского суда.

Осенью 1861 г. было принято решение извлечь из подготовленных ранее документов «главные основные начала», способные сформировать фундамент будущих судебных уставов. Вскоре эта задача была выполнена. 29 сентября 1862 г. император утвердил Основные положения преобразования судебной части в России⁶² – документ, очертивший контуры будущего судоустройства и обозначивший его узловые особенности (разделение властей, строгую последовательность обжалования решений, независимость и профессионализм судей и др.).

Следом за этим для составления проектов судебных уставов при Государственной Канцелярии была создана комиссия под председательством В.П.Буткова⁶³. Ее отделение судоустройства возглавил А.М.Плавский. Работа над проектами велась с ошеломляющей быстротой и заняла всего 11 месяцев. Уже осенью 1863 г. они были представлены на заключение министру юстиции Д.Н.Замятнину. Вскоре, после обстоятельного обсуждения и учета всех поступивших замечаний, подготовленные документы были одобрены высшей властью⁶⁴.

20 ноября 1864 г. Александр II подписал указ, совершивший настоящий переворот в истории российского суда. Своим высочайшим повелением император утвердил четыре кодекса, составивших нормативный фундамент великой Судебной реформы: 1)Учреждение судебных установлений; 2)Устав уголовного судопроизводства; 3)Устав гражданского судопроизводства и 4)Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. «Они – гласил Указ – вполне соответствуют желанию Нашему водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех… возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе Нашем то уважение к закону, без коего невозможно общественное благосостояние»⁶⁵.

Надо сказать, что столь высокая оценка судебных уставов была вполне заслуженной. Будучи подготовлены в крайне сжатые сроки, они тем не менее несли на себе отпечаток весьма кропотливой работы. Вникая в их содержание, нельзя не заметить, что в них гармонично переплетены передовые достижения научной юридической мысли, отечественные правовые традиции и зарубежный опыт. И это неудивительно, ведь многие именитые правоведы приняли в разработке реформы самое непосредственное участие⁶⁶.

Главным актом Судебной реформы в области судоустройства стало Учреждение судебных установлений(далее – Учреждение). Именно в нм содержались нормы, очертившие структуру пореформенного суда и статус членов судебного ведомства. Согласно ст.1 Учреждения, судебная власть в Российской империи принадлежала только пяти «установлениям»: 1)мировым судьям; 2)съездам мировых судей; 3)окружным судам; 4)судебным палатам и 5)Правительствующему сенату⁶⁷. Эти суды, формируя общую юрисдикцию, рассматривали «все дела, как гражданские, так и уголовные» (ст. 2 Учреждения).

Дореволюционная доктрина подразделяла все судебные установления на две подсистемы. К местным (или мировым) установлениям относились мировые судьи (участковые и почетные) и съезды мировых судей. Мировые судьи заседали единолично, рассматривая по первой инстанции дела небольшой важности. Съезды формировались из всех мировых судей соответствующего мирового округа⁶⁸. Они собирались с установленной периодичностью для рассмотрения апелляционных либо кассационных жалоб на решения мировых судей.

Подсистема общих (или коронных) судебных установлений также не отличалась большой сложностью. Она состояла из трех звеньев: окружных судов, судебных палат и Правительствующего сената. Все общие установления заседали в коллегиальном составе.

Окружные суды рассматривали судебные дела по первой инстанции, действуя в составе не менее трех судей, к которым в ряде случаев присоединялась коллегия из 12 присяжных заседателей⁶⁹. Подсудность окружного суда соответствовала территории нескольких уездов.

Судебные палаты действовали в качестве судов апелляционной инстанции в делах, рассмотренных окружными судами без участия присяжных заседателей. Некоторые уголовные дела о «преступлениях гражданской службы» рассматривались судебными палатами по первой инстанции. В этом случае в состав суда взамен присяжных включались сословные представители. Для определения подсудности судебных палат формировались судебные округа, состоявшие из территорий нескольких губерний.

Правительствующий сенат рассматривался прежде всего как «верховный кассационный суд» империи. Для «заведования судебной частью» в этом качестве в нём были созданы два кассационных департамента: один для уголовных, другой для гражданских дел (ст. 114 Учреждения). В то же время по ряду уголовных дел Правительствующий сенат мог также действовать как суд первой или апелляционной инстанции.

Как видно, деятели Судебной реформы значительно преуспели в деле построения стройной и компактной судебной системы. Успех систематизации был во многом предопределен тем, что «бесконечное разнообразие и многочисленность инстанций»⁷⁰ сменились прозрачной и научно обоснованной последовательностью обжалования. Каждое судебное решение могло быть пересмотрено не более двух раз: сперва в апелляционном порядке с проверкой не только его законности, но и обоснованности, а позже – в порядке кассации по причине существенного нарушения закона. При этом по общему правилу единственным судом кассационной инстанции был Правительствующий сенат⁷¹. Важно и то, что Судебная реформа упразднила ревизионный порядок пересмотра, предполагавший сплошную перепроверку решений даже в отсутствие жалоб и протестов.

Впрочем, грамотное построение системы судебных мест – далеко не единственная заслуга реформы 1864 г. Новый суд действительно был полностью отделен от администрации. Полиция и органы государственного управления утратили прежние судебные функции. Назначение всех судей общих судебных установлений стало прерогативой императора⁷². Исчезли прежние правила об утверждении приговоров губернаторами. Однако значительней всего, вероятно, было то, что впервые свое воплощение начала обретать идея полноты судебной власти⁷³. Если ранее для воздействия на участников судопроизводства и исполнения собственных постановлений суд был вынужден обращаться к должностным лицам различных исполнительных органов, то реформа 1864 г. сделала его самодостаточным. Отныне при судебных местах находились не только канцелярии, но и прокуроры, судебные следователи, присяжные поверенные (адвокаты), судебные приставы, нотариусы и др.

Говоря о достижениях Судебной реформы, нельзя обойти вниманием преобразования, направленные на укрепление статуса судей. Во-первых, произошло существенное расширение гарантий судейской независимости. Статья 243 Учреждения закрепила требование несменяемости судей, защитив их не только от произвольного увольнения, но и от перевода в другую местность без их согласия. Кроме того, закон установил право всех членов суда на достойное вознаграждение, а в случае оставления службы – на соразмерное пенсионное обеспечение. Во-вторых, значительное внимание было уделено вопросу профессионализма судей новых судов. Для замещения соответствующих должностей в соответствии со ст.202 Учреждения требовалось доказать наличие достаточных «познаний по судебной части». На практике это требование действительно соблюдалось. Примечательно, что в кадровом укомплектовании первых судебных установлений самое активное участие принял министр юстиции Д.Н.Замятнин, обнаруживший немало одаренных правоведов и блестящих судебных ораторов⁷⁴.

Воздавая должное творцам и вдохновителям Судебной реформы, признавая ее многочисленные достоинства и, несомненно, прогрессивный характер, стоит всё же избегать ее чрезмерной идеализации. Едва ли возможно согласиться с Н.В.Муравьёвым, утверждавшим, что дальше начал, приведенных в судебных уставах, «нам незачем и некуда идти»⁷⁵. Очевидно, что, как и любое произведение человеческого ума, Судебная реформа 1864 г. имела свои недостатки. Достаточно вспомнить о том, что созданная ею судебная система отнюдь не была монолитной.

Так, несмотря на провозглашенную всесословность нового суда, параллельно с ним продолжала функционировать система сословных крестьянских судов. Собственную подсудность сохранили и военные суды, во многом основанные на архаичных началах, отвергаемых судебными уставами. В качестве специализированных действовали также коммерческие суды, лишь отчасти интегрированные в систему общих судебных установлений⁷⁶. Как пример средневекового горизонтального дуализма⁷⁷, на протяжении всего пореформенного периода сохранялись духовные суды, имевшие в условиях единства церкви и государства собственную юрисдикцию. Наконец, на окраинах империи, а также среди некоторых коренных народов России существовали инородческие суды.

И всё же, сознавая несовершенство Судебной реформы, нельзя не признать ее колоссальное и во многих отношениях непреходящее значение. Реформаторам удалось совершить почти невозможное: народ, сознанию которого, по выражению Б.И.Утина, «тип праведного судьи был чужд вообще»⁷⁸, проникся глубочайшим уважением и доверием к суду. Повысился не только общий уровень правосознания, но и престиж юридических профессий. Правовая наука России испытала небывалый подъем, оставив после себя поистине золотое наследие⁷⁹.

Судебная реформа 1864 г. надолго определила вектор эволюции отечественного суда. Следы ее влияния обнаруживаются не только в советском, но и в современном судоустройстве и судопроизводстве⁸⁰. Многие из принципов, положенных в основу Великой реформы, по-прежнему составляют фундамент российской судебной системы. Некоторые из них (разделение властей, состязательность, справедливость и др.) были отчасти переосмыслены, другие (независимость судей, право на защиту, участие населения в отправлении правосудия и др.) почти не изменились, но были усилены множеством новых гарантий. Именно поэтому знание истории и содержания Судебной реформы важно не только для ученых и составителей законов, но и для любых представителей юридической профессии⁸¹.

§ 3. Развитие науки о судоустройстве в дореволюционный период

Научное (в академическом смысле этого понятия) изучение проблем суда и судебной власти, а вместе с тем в той или иной степени и судоустройства, началось в России во второй половине XVIII – начале XIX в. в связи с основанием в 1755 г. Московского университета (включавшего с момента основания юридический факультет), когда возникла необходимость в преподавании соответствующих дисциплин, для чего требовалась их научная систематизация и обработка. Так, в 1779 г. увидело свет сочинение профессора Ф.-Г. Дильтея «Исследование юридическое о принадлежащем для суда месте, о судебной власти, о должности судейской, о челобитной и доказательстве судебном» – едва ли не первая в России специальная работа в сфере судоустройства, которую можно считать научной. Затем наступает период не столько научных, сколько скорее практических пособий, позволивших тем не менее несколько расширить библиографию отечественной литературы по вопросам судоустройства, что было немаловажно и в научном плане. Среди них выделим сочинение еще одного преподавателя Московского университета З.А. Горюшкина «Описание судебных действий или легчайший способ к получению в краткое время надлежащих познаний к отправлению должностей в судебных местах» (1807). В таком состоянии, которое можно считать этапом начального развития и которое отличалось исключительно прикладным характером при почти полном отсутствии теоретического анализа, российская наука судоустройства оставалась до проведения Судебной реформы 1864 г.

Выдающимся вкладом в российскую судоустройственную науку, своего рода переломным моментом ее развития, стали материалы, сопровождавшие проведение Судебной реформы, которые отличались очень высоким уровнем теоретического, сравнительно-правового анализа и не утратили значения даже сегодня. Они касались организации не только суда, но и прокуратуры, следствия, полиции, адвокатуры, заложив широкое понимание судоустройства, характерное для всего последующего дореволюционного периода. Собрание данных материалов, хранящихся в основном в двух крупнейших библиотеках страны (РГБ в Москве и РНБ в Санкт-Петербурге), столь обширно, что многие из них до сих пор полностью не опубликованы⁸². Однако составители Судебных Уставов отобрали из них наиболее в теоретическом и практическом смысле ценные и разместили в пятитомном издании «Судебные Уставы 20 ноября 1864 года, с изложением рассуждений, на коих они основаны», вышедшем в свет в Санкт-Петербурге в 1866 г. Для нас особое значение имеет третий том этого издания, посвященный судоустройственному Уставу – Учреждению судебных установлений. Роль данной книги, соединившей текст самого Устава (законодательная часть) с его теоретическими основаниями (доктринальная часть), в развитии российской науки судоустройства трудно переоценить.

Судебная реформа 1864 г. к тому же, как мы видим, одновременно сопровождавшаяся фундаментальными научными изысканиями, открыла новый этап развития российской науки судоустройства, быть может, самый бурный в ее истории, который продолжался до 1917 г. Более того, Судебная реформа оказывала на развитие науки не только непосредственное, но и своего рода «отложенное» влияние: ее продолжали изучать, анализировать, делать на ее основании новые теоретические выводы, в том числе те поколения юристов, которые пришли в науку много позже 1860-х годов – в конце XIX или даже начале ХХ столетия. Апофеозом таких изысканий стали два фундаментальных коллективных научных труда, подготовленных в 1914–1915 гг. к 50-летию Судебной реформы: «Судебные Уставы 20 ноября 1864 года за пятьдесят лет» (в 2 т., Пг, 1914) и «Судебная реформа» (под ред. Н.В. Давыдова и Н.Н. Полянского; также в 2 т., М., 1915).

Вторым фактором (помимо Судебной реформы), обусловившим столь бурное развитие в этот период (1864–1917) науки судоустройства, стало одновременное развитие юридического образования в университетах Российской империи (Московском, Петербургском, Харьковском, Киевском и др.), а также специализированных юридических высших учебных заведениях (Училище правоведения в Санкт-Петербурге, Демидовский юридический лицей в Ярославле и др.). Характеризуя впоследствии особенности преподавания и научного изучения судоустройства того времени, советский правовед А.Л. Ривлин справедливо отмечал: «В дореволюционных университетах преподавание судоустройства формально соединялось с курсами уголовного и гражданского процесса; однако в самом изложении курса, как и в учебниках уголовного и гражданского судопроизводства (Фойницкого, Случевского, Васьковского и др.), вопросы судоустройства подвергались самостоятельной разработке»⁸³.

Иначе говоря, нельзя не выделить две основные черты, отличающие развитие российской науки судоустройства в интересующий нас период. С одной стороны, данная наука еще не считалась полностью автономной, она развивалась вместе с отраслевыми процессуальными дисциплинами – уголовным и гражданским судопроизводством. Профессор И.Я. Фойницкий применительно к уголовному судопроизводству отмечал: «Судопроизводство, как юридически установленный порядок судебного разбора, слагается из двух главных понятий: во-первых, понятия о суде и сторонах, и, во-вторых, понятия о самом порядке судебного разбора. Отсюда и основное деление уголовного судопроизводства на судоустройство или, правильнее, учение о судебных установлениях, или об органах уголовного процесса, и судопроизводство в тесном смысле»⁸⁴. Далее он продолжал: «Первое обнимает организацию суда и сторон. В него входят вопросы о судебной власти, о судебной организации … о вспомогательных органах суда, о сторонах и их представительстве в институте адвокатуры и прокуратуры»⁸⁵. То же самое mutatismutandis касалось и гражданского судопроизводства⁸⁶. В связи с этим самые крупные курсы по соответствующим процессуальным дисциплинам состояли из двух томов, первый из которых был посвящен главным образом судоустройству, в силу чего в разговорном научном языке до сих пор бытует выражение, что судоустройство – это «первый том» И.Я.Фойницкого или В.К.Случевского⁸⁷.

С другой стороны, невзирая на отсутствие формальной автономии, именно в данный период наука судоустройства начала по существу отделяться от судопроизводства. Стали понятными как теоретические основания разграничения судоустройства и судопроизводства (в тесном смысле последнего), так и содержание каждой из этих научных дисциплин, близких функционально, но не совпадающих концептуально, что видно уже по приведенной цитате И.Я. Фойницкого. Даже сама необходимость выделения вопросов судоустройства в самостоятельный том и появление в связи с этим «процессуальных двухтомников» достаточно показательны⁸⁸. Это позволило не только начать активно развивать научные исследования чисто судоустройственных вопросов, но и предопределило неизбежную автономизацию данной научной и педагогической дисциплины, выделение ее в некую «общую часть» по отношению к отдельным видам судопроизводства (уголовного, гражданского и т. п.). Окончательная автономизация судоустройства произошла уже позднее, в советский период, но именно пореформенная дореволюционная наука подготовила для нее почву.

Остается добавить, что в пореформенный дореволюционный период произошла глубокая научная разработка проблем организации не только суда, но также прокуратуры и адвокатуры. Причем не только в рамках широкой трактовки судоустройства (в соответствующих разделах курсов уголовного и гражданского судопроизводства), но и на уровне специальных фундаментальных монографических исследований. Именно в этот период были подготовлены и опубликованы два до сих пор не превзойденных в отечественной науке труда: один, посвященный прокуратуре (Н.В. Муравьев «Прокурорский надзор в его устройстве и деятельности». Т. 1.М., 1889), а другой – адвокатуре (Е.В. Васьковский «Организация адвокатуры», в 2 ч. СПб, 1893).

§ 4. Эволюция судебной системы в советский период

События октября 1917 г. стали поворотным моментом в истории отечественного суда. Смена господствующей идеологии с неизбежностью повлекла за собой переоценку итогов Судебной реформы Александра II. Признавая ее явно прогрессивный характер, теоретики советского судоустройства всё же видели в ней «яркое выражение… стремлений нового общественного класса – буржуазии», способное «вызвать сочувствие лишь у дворян и купцов»⁸⁹.

В свете подобных суждений неудивительно, что одним из первых официальных мероприятий советской власти стал слом прежней судебной системы. 24 ноября 1917 г. Советом Народных Комиссаров был принят Декрет о суде № 1⁹⁰, суть которого, по словам одного из его авторов П.И.Стучки, «заключалась в двух положениях: 1)разогнать старый суд и 2)отменить все старые законы. И только»⁹¹. В полном соответствии с этими задачами пп. 1 и 2 Декрета провозглашали упразднение общих и преобразование местных судебных установлений, а п. 3 предписывал ликвидировать прокуратуру, адвокатуру и институт судебных следователей.

Естественно, что разрушение дореволюционного суда предполагало также отказ от лежащих в его основе принципов, рассматриваемых многими как «буржуазный вздор». Однако всё осложнялось тем, что это был первый опыт построения социалистического государства. Четкое понимание того, как именно должен выглядеть советский суд и чем он должен отличаться от суда «буржуазного», на первых порах отсутствовало. В силу этого к слому старой судебной системы центральная власть подходила более решительно, чем к построению новой.

Хотя уже в первом Декрете о суде содержались нормы о новом судоустройстве, советы на местах смотрели на него как на «общую директиву… не требующую ее буквального исполнения»⁹². В результате его предписания, как и требования последующих декретов⁹³, выполнялись лишь отчасти. В основном же организация нового суда определялась местными актами и потому не отличалась единообразием. Нередко судебная функция вовсе вверялась несудебным органам (военно-революционным комитетам, местным советам и др.)⁹⁴. При этом центральная власть избрала политику невмешательства, настаивая только на ликвидации прежних судебных установлений⁹⁵.

Ситуация изменилась лишь к концу 1918 г. после принятия первого Положения о народном суде⁹⁶, направленного на унификацию российского судоустройства. К этому времени широкое признание получил целый ряд идей о «правильной» организации новой судебной системы. В частности, возобладало мнение о «принципиальной несовместимости… советской юстиции с теорией разделения властей и с теорией независимости судебной власти»⁹⁷. Основанием для этой идеи стал провозглашенный ранее лозунг о полноте власти советов⁹⁸.

Отмеченная смена парадигмы существенно повлияла на новое судоустройство. По сути, суд вновь оказался соединен с администрацией. Из текста Положения 1918 г. мы видим, что исполнительные комитеты советов различного уровня участвовали не только в формировании судебной системы, но и в кадровом укомплектовании судов. Коллегии защитников, обвинителей и представителей в гражданском процессе, пришедшие на смену прокуратуре и адвокатуре, также образовывались при исполкомах.

Значительное влияние на суд имел и другой исполнительный орган: Народный комиссариат юстиции. Согласно Положению об отделах Наркомюста 1920 г.⁹⁹, его структурные подразделения заведовали организацией судов, органов следствия, обвинения и защиты, наблюдали за их деятельностью и давали им руководящие указания. В том же году было издано новое Положение о народном суде¹⁰⁰, закрепившее за Наркомюстом право высшего судебного контроля. Во исполнение этой нормы в нем действовал особый отдел, рассматривавший в порядке надзора отдельные приговоры и решения народных судов. Другими словами, высшей судебной инстанцией стал несудебный орган.

В этом контексте вполне понятны жалобы практических работников на то, что суд, контролируемый администрацией, перестал быть «ответственным органом» и утратил свой былой авторитет¹⁰¹. «Каждый милиционер, пользуясь оружием, имел склонность держать себя по отношению к народному судье каким-то верховным начальством»¹⁰². В сложившихся реалиях доверие и уважение к суду со стороны населения также было подорвано.

Другая идея, положенная в основу новой судебной системы, состояла в ее максимальном упрощении посредством создания единого народного суда и упразднения апелляции. Начало единства выражалось в двух аспектах. Во-первых, Положение 1918 г. окончательно ушло от разделения судов на местные и общие. Во-вторых, народные суды, действовавшие на районном уровне, стали единственным звеном, рассматривавшим дела по первой инстанции. При этом новая судебная система состояла всего из двух звеньев, контролируемых Наркомюстом.

Второе звено – губернские советы народных судей – ведало исключительно вопросами обжалования судебных решений. Их пересмотр, в силу отказа от апелляции, осуществлялся в кассационном порядке. Это означало, что вникать в существо дела должны были только народные суды. Советы народных судей как правило проверяли лишь наличие существенных нарушений закона и, в случае их обнаружения, «передавали дело для вторичного рассмотрения».

Надо сказать, что единство нового суда не было безусловным. Ему противопоставлялась другая значимая идея, согласно которой система ординарных судов была непригодна для борьбы с преступлениями, подрывавшими советскую государственность. Именно этим обосновывалось создание органов политической юстиции¹⁰³, действовавших под эгидой борьбы с контрреволюцией и укрепления диктатуры пролетариата. К их числу можно отнести как особые судебные органы (революционные трибуналы), так и чрезвычайные органы внесудебной репрессии (чрезвычайные комиссии).

Говоря об организации народного суда, нельзя не упомянуть и об отношении советской юриспруденции к вопросу его состава. С одной стороны, дореволюционный суд присяжных был решительно отвергнут как «политическая сделка между умирающим дворянством и восходившей к власти буржуазией»¹⁰⁴. С другой стороны, подлинно народным новый суд мог стать лишь при условии непосредственного участия народа в отправлении правосудия.

Выход был найден во внедрении альтернативной модели: суда шеффенского типа, «с присущим ему равноправием постоянного судьи и судей-заседателей»¹⁰⁵. Лишь такой состав, по мнению первого наркома юстиции РСФСР Д.И.Курского, мог судить творчески, не впадая в косность и избегая готовых формул¹⁰⁶. Воплощением этой идеи стал институт народных заседателей, введенный декретами о суде и развитый последующим законодательством. Согласно ст.8 Положения 1918 г. основной состав народного суда включал постоянного народного судью и двоих очередных народных заседателей.

Наконец, существовали еще две важные идеи, связанные с судейским статусом. Во-первых, отказ от независимости судебной власти привел к провозглашению сменяемости народных судей. Члены нового суда могли быть в любое время отозваны избравшими их советами или исполкомами. Во-вторых, требование о профессионализме судей сменилось началом классовости. Поскольку ссылки на законы «свергнутых правительств» в судебных решениях воспрещались, а советское законодательство пребывало в зачаточном состоянии, суды в своей деятельности должны были руководствоваться «социалистическим правосознанием»¹⁰⁷. Разумеется, таким правосознанием могли обладать только представители «правящего класса». Именно поэтому от народных судей требовались не «глубокие юридические познания», а «лишь одно общее ознакомление с законодательством советской власти и глубокая преданность рабоче-крестьянскому классу»¹⁰⁸.

Таковы основные начала, определявшие систему советского суда на раннем этапе. Впрочем, в чистом виде они существовали недолго. Уже в 1921 г. было объявлено о переходе к новой экономической политике, основанной на отдельных уступках «буржуазной» идеологии. Это решение имело колоссальное значение для развития отечественного права. Многие начала и институты, прежде отвергнутые как устарелые и несовместимые с идеалами революции, были реабилитированы. Широкую популярность обрел тезис о том, что различие между старым и новым правом лежит не столько в формулировке принципов, сколько в их реализации.

Развитие судоустройства в период нэпа целиком протекало в русле отмеченных тенденций. Выдвинутые ранее идеи о «правильной» организации суда были во многом переосмыслены. В 1922 г. было положено начало новой судебной реформе. В мае этого года были восстановлены органы адвокатуры¹⁰⁹ и прокуратуры¹¹⁰, а в ноябре было принято первое Положение о судоустройстве¹¹¹.

Важнейшим изменением, на десятилетия определившим структуру судебной системы, стал частичный отказ от идеи единого народного суда. С одной стороны, деление судебных органов на местные и общие осталось в прошлом, и в этом смысле их система по-прежнему оставалась единой. С другой стороны, народный суд перестал быть единственным звеном, рассматривавшим дела по существу. Новая система была трехзвенной: народные суды – губернские суды – Верховный Суд РСФСР. Каждый из этих судов имел собственную подсудность, рассматривая различные дела по первой инстанции. При этом правило о невозможности апелляции оставалось нерушимым на протяжении всего советского этапа¹¹². Пересмотр решений, по Положению 1922 г., производился в порядке кассации или надзора в губернских судах и Верховном Суде РСФСР.

Последующее усложнение отечественной судебной системы было вызвано образованием Союза ССР в том же 1922 г. В 1923 г. появилось первое Положение о Верховном Суде СССР¹¹³. Первоначально этот орган был полностью автономным: согласно подп. «а» п. «Б» ст. 2 Положения он не пересматривал, а лишь опротестовывал решения верховных судов Союзных Республик в Президиум ЦИК СССР. Однако уже к середине 1930-х годов Верховный Суд СССР возглавил единую союзную судебную систему, структура которой на протяжении всего советского этапа оставалась практически неизменной¹¹⁴.

Серьезным изменениям в ходе судебной реформы подверглись также органы политической юстиции. С принятием Положения 1922 г. революционные трибуналы были ликвидированы. В том же году произошло и упразднение чрезвычайных комиссий. Однако развитие политической юстиции на этом не остановилось. Различные органы внесудебной репрессии («двойки», «тройки», «особые совещания» и др.) функционировали на протяжении еще трех десятилетий, оставив неизгладимый след в отечественной истории. Лишь в 1953 г. с упразднением Особого совещания при МВД СССР Президиум ЦККПСС постановил, что «все дела о совершенных преступлениях рассматриваются только в судебных органах»¹¹⁵.

Еще одна тенденция, намеченная в 1922 г., заключалась в переосмыслении вопроса о независимости суда. Как отмечал Н.Н.Полянский, к этому времени никем уже не оспаривалось, что последовательное проведение начала «объединения органов суда и органов управления установлением зависимости первых от вторых» привело к самым неблагоприятным результатам¹¹⁶. Следуя этим настроениям, разработчики Положения о судоустройстве предприняли первые шаги по укреплению самостоятельности суда. В частности, контрольные полномочия Наркомюста были переданы Верховному Суду РСФСР. Наряду с этим произошло ограничение начала сменяемости. Отзыв народного судьи по политическим мотивам стал возможен лишь по решению губернского исполкома, согласованному с Наркомом Юстиции. Смещение же за порочащий поступок допускалось лишь по решению суда или соответствующей дисциплинарной коллегии.

Впрочем, начало независимости суда и разделения властей на советском этапе так и не было восстановлено. Последующее законодательство демонстрирует колебания между двумя противоположными идеями. С одной стороны, Конституция СССР 1936 г. закрепила принцип независимости судей и их подчинения только закону, а также ввела начало непосредственности их выборов, ослабив тем самым влияние исполкомов¹¹⁷. С другой стороны, органы юстиции по-прежнему сохраняли различные рычаги воздействия на суд¹¹⁸. Кроме того, с течением времени происходил всё больший отход от начала полноты судебной власти¹¹⁹.

Одно из самых ярких изменений, проявивших себя в период нэпа, связано с заменой идеи революционного правосознания принципом социалистической законности. Главной причиной этому стала активная законотворческая деятельность, приведшая к принятию целого ряда советских кодексов¹²⁰. Заполняя пробелы в действовавшем праве, советский законодатель оставлял всё меньше простора для обращения к судейскому правосознанию. К тому же становилось понятно, что для грамотного применения принятых кодексов одной только классовой благонадежности было недостаточно.

Результатом произошедших изменений стало признание важности юридического образования¹²¹, а также более лояльное отношение к юристам «старого режима». Впрочем, отмена «классового ценза» для кандидатов в судьи произошла лишь в 1936 г., а появление образовательного ценза и вовсе приходится на период перестройки. Однако эта задержка объясняется главным образом отсутствием достаточного количества компетентных кадров. Показательно, что доля судей, имевших юридическое образование, с годами только росла.

Рассмотренные ранее начала «социалистического» судоустройства, заложенные в первые десятилетия после революции, сохраняли свое значение на протяжении всего советского этапа. Большинство преобразований, состоявшихся в XX столетии, проходило в русле обозначенных идей, след которых виден и в современном российском судоустройстве. В частности, это было характерно для «судебной реформы»¹²²,произошедшей на рубеже 1950–1960-х годов. По сути, речь шла не столько о коренных преобразованиях, сколько о «нормализации» судебной системы в установленных ранее идеологических границах.

Так, именно в этот период произошло упомянутое ранее свертывание чрезвычайной юстиции, а также был предпринят ряд мер по укреплению независимости судов¹²³. Другой важной тенденцией стала некоторая децентрализация судебной системы, проявившаяся в ограничении вопросов ведения общесоюзного законодателя и компетенции Верховного Суда СССР. В 1958 г. действовавший ранее Закон о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик 1938 г. был заменен соответствующими Основами законодательства¹²⁴. При этом детализация судоустройственных вопросов была отдана на откуп республиканским законодателям, что привело к принятию другого немаловажного акта: Закона о судоустройстве РСФСР от 27 октября 1960 г. В остальном же проведенная реформа оказалась вполне консервативна, продемонстрировав самое бережное отношение к раннему советскому наследию.

Это же можно сказать и о реформе, последовавшей за принятием «брежневской» Конституции СССР 1977 г. Сразу после этого был принят целый ряд значимых законов, таких как Закон РСФСР «О судоустройстве РСФСР» от 8 июля 1981 г., а также Законы СССР от 30 ноября 1979 г. «О Государственном арбитраже в СССР», «О прокуратуре СССР» и «Об адвокатуре в СССР». Однако отмеченное «обновление» советского законодательства не повлекло серьезных сущностных изменений в области судоустройства.

Таким образом, для судебной системы на советском этапе характерны две важные тенденции. С одной стороны, желание максимально дистанцироваться от «царского режима» приводило к отказу от прежних начал и попытке формирования собственных, «социалистических» принципов. С другой стороны, окончательный уход от идеалов пореформенного суда оказался невозможен, поскольку он неизбежно вёл бы к деградации судебной системы. В результате законодатель постоянно пытался совместить несовместимое: обеспечить самостоятельность суда, сохраняя его связь с исполнительными органами; добиться независимости судей, допуская возможность их отзыва; повысить их компетентность, отрицая необходимость образовательного ценза и т. д. Желание «усидеть на двух стульях» влекло за собой хаотичность предпринимаемых изменений, которые в целом приводили лишь к деформации суда.

Официальное признание реальности скопившихся противоречий и необходимости их преодоления произошло только к концу советского этапа, когда на XIX Всесоюзной конференции КПСС в 1988 г. была принята резолюция «О правовой реформе»¹²⁵. Хотя вслед за этим последовало издание целого ряда законов, направленных на преобразование судебной системы, ее реальное реформирование пришлось уже на следующий, постсоветский этап.

§ 5. Развитие науки о судоустройстве и правоохранительных органах в советский период

Советский этап является важнейшим и наиболее насыщенным на события для науки судоустройства. Сложно сказать, в какой мере эти события связаны со спецификой советского периода истории нашей страны как такового, а в какой – отражают объективные закономерности развития науки судоустройства безотносительно к политическим пертурбациям. Пожалуй, здесь есть и один, и другой аспекты.

После завершения периода политической и судоустройственной турбулентности первых лет советской власти, который был рассмотрен в предыдущем параграфе этой главы, и начала законодательных работ по установлению советской судебной системы возродилась и научная деятельность в сфере судоустройства и судопроизводства, с одной стороны, вынужденная в той или иной мере опираться на дореволюционное наследие, но с другой – искавшая новое качество, соответствующее советской идеологии.

С точки зрения развития интересующей нас области науки почти сразу был взят курс на автономизацию судоустройства, его отделение от уголовного и гражданского судопроизводства, который оставался неизменным на протяжении примерно 30 лет (до начала 1950-х годов). Именно в этот момент наука судоустройства стала по-настоящему самостоятельной, перестав быть лишь «первым томом» обширного анализа уголовного и гражданского судопроизводства с необходимостью выделять судопроизводство в широком смысле (судоустройство + процесс) и судопроизводство в узком смысле (только процесс). Так, уже в 1923 г. в г. Москве выходит фундаментальная работа известного советского юриста Н.В. Крыленко «Судоустройство в РСФР (лекции по теории и истории судоустройства)», значение которой трудно переоценить. Речь шла, по сути, о первом отечественном труде, посвященном исключительно судоустройству. Тогда же судоустройство начинает преподаваться в высших учебных заведениях юридического профиля в качестве самостоятельной юридической дисциплины и безотносительно к различным видам процесса (уголовному и гражданскому)¹²⁶.

В чем причина столь резкого курса на автономизацию судоустройства, взятого советской наукой? С одной стороны, здесь проявилась, конечно, логика развития, заложенная еще до 1917 г.¹²⁷, которую в определенном смысле можно считать даже универсальной. Не случайно, что автономные научные и учебные дисциплины, напоминающие отечественное судоустройство, постепенно стали появляться и в других европейских странах¹²⁸.

С другой стороны, существуют, разумеется, и внутренние факторы, обусловившие резкую автономизацию науки судоустройства именно на заре советского периода отечественной истории (1920-е годы). Можно выделить два таких фактора, один из которых является конституционно-политическим (ключевым или первичным), а другой – доктринально-техническим (вспомогательным или вторичным).

Первый (конституционно-политический) фактор заключался в стремлении советской власти построить «с нуля» новое государство и новый суд, в силу чего стало невозможным выводить судоустройство из судопроизводства, как это концептуально делалось раньше. Советские теоретики прекрасно понимали, что «судопроизводство… теснейшим образом связано с судоустройством: если 2-е дает нам систему органов юстиции в их статическом состоянии, то 1-е имеет дело с этой же системой в движении, представляет динамику этой системы», в силу чего «судоустройство и излагается обыкновенно как элемент процесса»¹²⁹. Но понимали они, оказавшись в условиях нового судебного строительства, и то, что «хотя всякий орган так или иначе приспособляется к своей функции, но тем не менее ясно, что система судоустройства в целом не может быть выведена из норм, определяющих собою судопроизводство… а, наоборот, являясь частью конституции (в широком смысле) данного государства, сама-то прежде всего и вносит в область судопроизводства дух… проникающий собою всю эту конституцию»¹³⁰. Иначе говоря, теоретическим основанием судоустройства должны являться не горизонтальные связи (судоустройство ↔ судопроизводство), а связи вертикальные (конституционно-политическое устройство + идеология → судоустройство). Первое возможно в условиях стабильного государства, где конституционный порядок установлен давно, а суд развивается эволюционно, но исключено там, где государство только строится вместе с судом как одним из его ключевых элементов.

Неслучайно, что много лет спустя, после 1991 г., когда опять начнется строительство нового государства и нового суда, это вновь приведет к резкому росту интереса к судоустройству как автономной научной дисциплине, появлению соответствующих учебников, переименованию ряда процессуальных кафедр в кафедры судебного права или судебной власти, попыткам обосновать научный приоритет судоустройства над процессом, реанимировать идею судебного права и т. д. Впрочем, к этому мы еще вернемся.

Второй (доктринально-технический) фактор связан с наблюдавшимся в тот же период стремительным развитием доктрины судебного права, которая, разумеется, имела не самостоятельный, но вспомогательный характер, теоретически обеспечивая научную автономизацию судоустройства. Смысл доктрины судебного права, помогавшей не только автономизировать судоустройство, но и сохранять необходимую координацию последнего с судопроизводством, не позволяя чрезмерно отдалять одно от другого, сводился к тому, что судоустройство остается общим для уголовного и гражданского процессов. В связи с этим, с одной стороны, судоустройство отделяется от процессов, но с другой – «входит в систему советского судебного права»¹³¹, которое в свою очередь «делится на три составные части: а) судоустройство, б) уголовно-процессуальное право, в) гражданско-процессуальное право»¹³². Иначе говоря, доктрина судебного права, во-первых, позволяла рассматривать судоустройство как элемент не судопроизводства, а более высокой надстройки – судебного права, где судоустройство занимает не просто равное с судопроизводством (ранее оно им поглощалось), но «исходное положение»¹³³. Во-вторых, доктрина судебного права давала возможность объединить «под одной крышей» и оба классических вида судопроизводства: гражданское и уголовное, подчинив их оба единой судоустройственной логике.

Ясно, что роль конституционно-политического фактора, сыгравшего для автономизации науки судоустройства колоссальную роль в 1920-е годы, постепенно снижалась пропорционально стабилизации системы советского суда. Имелись для этого фактора и свои «естественные» для того времени границы, поскольку о разделении властей, появлении подлинно независимого суда, самостоятельности судебной власти и т. п. речь тогда, конечно, не шла и идти не могла. Выполнив свою миссию, теоретический поиск вертикальных связей между конституционным порядком и новым «народным» судом получил отражение в советских конституциях, после чего по сути был исчерпан.

После утраты «живой» и политически актуальной опоры в виде поисков нового конституционного порядка и новой формы суда науке судоустройства ничего не оставалось, кроме как черпать теоретическое обоснование своей автономии исключительно в теории судебного права. Именно в этом состоял основной нерв научных дискуссий в 1930-е – 1940-е годы. Большинство видных ученых отстаивало идеи судебного права и автономии судоустройства (А.Я.Вышинский, М.С.Строгович, С.А.Голунский, Н.Н.Полянский и др.)¹³⁴. Другие, среди которых наиболее видное место занимал проф. М.А.Чельцов-Бебутов, резко критиковали теорию судебного права, полагая в дореволюционном духе, что судоустройство должно быть частью уголовно-процессуального и гражданского процессуального права, поскольку нельзя анализировать организацию суда вотрыве от его деятельности, а близость гражданского и уголовного судопроизводства является сильно преувеличенной и касается лишь отдельных положений¹³⁵.

Ко второй половине 1940-х годов эти научные подходы сформировались окончательно, выразившись в теоретическое противоборство двух линий дальнейшего развития. Сторонники первой из них настаивали на необходимости свертывания автономии науки судоустройства и восстановления судоустройственного материала в рамках наук гражданского и уголовного процессов с расширением последних. Сторонники второй им категорически возражали, отстаивая «признание единства процессуального права, единства судопроизводства», из чего в судоустройственном смысле «следует, что правовые формы, регулирующие советское судоустройство и оба вида судопроизводства (уголовное и гражданское), образуют единство, сложный комплекс, единую и в то же время сложную отрасль советского права, которую можно назвать процессуальным правом или судебным правом»¹³⁶. Иначе говоря, судоустройство должно оставаться автономным, но не само по себе, а в рамках доктрины единого судебного права, становление которого должно завершиться получением общепризнанного места в системе права.

На определенном этапе показалось, что сторонники первого подхода одержали верх. Это в тот момент смотрелось бы даже органично, учитывая определенную реставрацию классических несоветских правовых и государственных подходов, имевшую место в 1940-х годах, прежде всего в условиях Великой Отечественной войны, когда идеология коммунистического интернационализма естественным образом сменилась патриотизмом и востребованностью других ценностей. Именно тогда вместе с восстановлением «старых» офицерских воинских званий, георгиевских лент на некоторых орденах, погон, министерств (вместо народных комиссариатов) и т. п. были одновременно восстановлены юридические факультеты в рамках университетов, преподавание на них римского права и некоторые другие атрибуты прежнего правового режима, казалось бы, навсегда похороненные в нашей стране вместе с революционными событиями 1917 г. В связи с этим нет ничего удивительного, что осенью 1944 г. был «поставлен вопрос о ликвидации судоустройства как самостоятельной дисциплины и слиянии ее с курсами уголовного и гражданского процесса»¹³⁷, т. е. восстановлении того положения, которое имело место до 1917 г. Ликвидация не состоялась, однако сама дисциплина осталась в подвешенном состоянии, поскольку «согласно указаниям Управления учебными заведениями НКЮ СССР, судоустройство не было включено ни в одну из кафедр», что вызвало уже требование воспрянувших сторонников противоположного подхода включить его в «кафедру судебного права»¹³⁸.

Какое-то время научно-теоретическая борьба вокруг судоустройства еще продолжалась, но недолго. Самое парадоксальное, что поражение в ней к началу 1950-х годов потерпели сторонники обеих непримиримых точек зрения: судоустройство так и не вернулось в курсы уголовного и гражданского процессов, но и теория судебного права дальнейшего развития не получила, будучи на долгие годы предана забвению.

В результате наука судоустройства автономию сохранила, но лишилась последней теоретической подпорки в виде доктрины судебного права. В таком состоянии долго она просуществовать не могла, поскольку вне прямой связи с уголовным и гражданским судопроизводством или хотя бы неким судебным правом немедленно рассыпалась идея судоустройства в широком смысле, обнимающего также организацию органов расследования, прокуратуры, адвокатуры, чье нахождение «внутри» науки судоустройства можно объяснить лишь через процессуальные механизмы, когда их деятельность «связана с судом и направлена на содействие суду восуществлении правосудия»¹³⁹.

Начались долгие годы «мытарств» и «блужданий», в ходе которых судоустройство утратило наименование, статус отрасли права в системе права, самостоятельной науки и т. д. Сохранились разве что само правовое понятие и уважение к нему, периодически проявлявшееся в наименовании некоторых законодательных актов советского периода.

Так, уже в 1954/55 учебном году в учебный план юридических факультетов университетов вносится изменение, в соответствии с которым курс судоустройства заменяется курсом «Организация суда и прокуратуры в СССР», а наряду с ним вводится курс «Прокурорский надзор в СССР»¹⁴⁰. Почти одновременно появляется и первый учебник по переименованной дисциплине, принадлежащий перу профессора Д.С.Карева¹⁴¹, а вскоре и первый учебник по прокурорскому надзору¹⁴². Д.С.Карев пытается еще утверждать в новом учебнике, что организация суда и прокуратуры – это самостоятельная отрасль права, являющаяся «частью советского судебного права»¹⁴³, но скорее по инерции. Как справедливо отметил профессор М.С. Строгович, если исходить из того, что речь идет лишь о поиске оптимального наименования, то «новое наименование не лучше, а хуже прежнего наименования судоустройства», поскольку называет прокуратуру, но не называет, допустим, адвокатуру¹⁴⁴. Но дело здесь, конечно, не только в наименовании.

Именно М.С. Строгович был тем ученым, который до конца отстаивал науку судоустройства, пусть и в более широком и достаточно спорном контексте доктрины судебного права. Однако его призыв, что «нет никаких оснований отказываться от понятия судоустройства и следует его восстановить»¹⁴⁵ для обозначения соответствующей отрасли науки и учебной дисциплины, услышан не был. В таких условиях серьезных научных перспектив у «организации суда и прокуратуры», конечно, не существовало, что не всегда благоприятно сказывалось на изучении проблем судоустройства, особенно на фоне бурного развития в тот же период науки прокурорского надзора. Переименование в конце 1970-х годов дисциплины «Организация суда и прокуратуры» в дисциплину «Суд и правосудие в СССР» имело значение лишь с точки зрения учебного процесса. В научном смысле оно, разумеется, ничего не изменило, да и не претендовало на это.

Исследования тех или иных судоустройственных вопросов продолжились, конечно, и после событий 1950-х годов, особенно в период принятия Конституции СССР 1977 г., основанных на ней законодательных актов. Выходили научные статьи, монографии, в том числе коллективные. Многие из них отражали высокий уровень научного анализа¹⁴⁶. Однако общая система науки судоустройства в этот период отсутствовала, до конца не ясны были не только ее объем, пределы, но и наименование, если где-то и сохранявшееся, то скорее в виде наследия прежних этапов развития (дореволюционного и раннего советского). Непреодоленной оставалась и проблема судоустройства в «широком смысле», т. е. теоретической возможности и необходимости рассматривать здесь в научном смысле организацию не только судов, но и прокуратуры, адвокатуры, органов расследования.

В такой ситуации на излете советской эпохи возникает и начинает бурно развиваться теория правоохранительных органов, которая дает новый импульс исследованиям по организации судов, но под другим углом зрения – как центрального правоохранительного органа. Это позволяет рассматривать здесь организацию и других органов, способствующих правосудию (прокуратура, адвокатура и т. п.), но не как «судебных», а как «правоохранительных». Концепция правоохранительных органов получает официальный статус в 1988 г., когда наименование многострадальной учебной дисциплины вновь изменяется – с так и не прижившегося «Суда и правосудия в СССР» на «Правоохранительные органы». В каком-то смысле можно сказать, что концепция правоохранительных органов является последней крупной советской научной разработкой в интересующей нас сфере, завершившей период теоретического «безвременья», длившийся около 30 лет¹⁴⁷. Причем речь идет о разработке удачной и долговременной, учитывая, что она без труда пережила распад СССР.

Одновременно с началом в СССР серьезных политических изменений (так называемая «перестройка») и объявлением в конце 1980-х годов о начале крупной судебной реформы вновь возрождается конституционно-политический фактор, способствующий развитию науки судоустройства и превращающий ее в острую необходимость. На этот раз речь идет о таких политических концепциях, которые заставляют вспомнить не только о судоустройстве, но и о разделении властей, независимости судов, особом статусе судей, а вместе с ними и о забытой, казалось бы, идее судебного права, которое могло бы в качестве некоей универсальной теоретической «оболочки» принять на себя формирование нового содержания, т. е. очередного «нового суда».

Дальнейшее развитие проходит через призму борьбы двух окончательно сформировавшихся к концу 1980-х годов научных школ – школы «правоохранительных органов» и школы «нового суда», каждая из которых предложила свое видение учения о суде и места этого учения в системе юридической науки. Впрочем, сугубо академическое противостояние данных научных направлений относится уже к постсоветскому (современному) периоду развития отечественного правоведения, который неразрывно связан с проводимой в нашей стране на протяжении трех десятилетий судебной реформой.

§ 6. Современная судебная реформа и постсоветское развитие судоустройства и правоохранительных органов

Строго говоря, эпоха радикального реформирования суда и иных правоохранительных органов началась в нашей стране не с распадом СССР, а раньше – на излете советского государства, в завершающий период его существования. Иными словами, ее старт связан не столько с переходом от одного конституционного порядка (СССР) к другому (современная Российская Федерация), сколько с общей либерализацией политической жизни (так называемая перестройка, объявленная М.С. Горбачевым после его прихода к руководству страной в 1985 г.), децентрализацией власти и ослаблением роли КПСС, поиском «сдержек и противовесов», новым взглядом на место суда в государственном механизме и т. д.

Впервые о начале широкомасштабной правовой и судебной реформы было официально заявлено в июле 1988 г. в резолюции «О правовой реформе», принятой на XIX Всесоюзной партконференции, где, в частности, «привлекалось внимание к необходимости повышения авторитета суда и намечались некоторые шаги по обеспечению его большей независимости»¹⁴⁸. Уже в декабре 1988 г. эти шаги нашли отражение в изменениях, внесенных в Конституцию СССР. В ноябре 1989 г. принимаются новые Основы законодательства о судоустройстве Союза ССР и союзных республик, где, в частности, реанимируется идея суда присяжных: союзным республикам дается право вводить своими законами данный вид суда по определенным категориям уголовных дел, что для советского права было событием беспрецедентным. Затем в течение последующих трех лет (1989–1991) появляется еще ряд законов СССР, направленных на создание в стране судебной власти и обеспечение подлинной независимости судей: о статусе судей, об организации квалификационных коллегий судей, о преобразовании государственного арбитража в систему арбитражных судов, создании в стране автономного механизма конституционного контроля (Комитет конституционного надзора СССР) и др.

Однако общее ослабление партийных и союзных структур и постепенное «расползание» СССР как единого государства привели к тому, что в рамках возникшей политической конкуренции союзных (во главе с М.С. Горбачевым) и российских (во главе с Б.Н. Ельциным) центров власти инициативу по проведению реформ незаметно перехватили законодательные и исполнительные органы РСФСР – самой крупной и системообразующей союзной республики. В результате судебная и правоохранительная реформа из «советской» незаметно превращается в «российскую», хотя тогда сложно было одно отделить от другого – они отличались чаще всего не сущностно, исповедуя примерно одинаковые принципы и подходы, а формально, т. е. в зависимости от уровня принятия того или иного законодательного акта: СССР или РСФСР.

Окончательный разрыв между союзным и российским уровнями реформирования происходит с принятием «Концепции судебной реформы в РСФСР» – программного акта, одобренного Постановлением Верховного Совета РСФСР от 24 октября 1991 г. и опубликованного в 1992 г. уже под наименованием «Концепция судебной реформы в Российской Федерации»¹⁴⁹. После этого ни о какой общесоюзной судебной (правоохранительной) реформе речь, конечно, идти не могла. Вопрос не столько в отсутствии аналогичного программного акта на уровне СССР – при желании его можно было бы подготовить и принять, сколько в дате одобрения Концепции судебной реформы (октябрь 1991 г.), т. е. всего за пару месяцев до официального роспуска Союза ССР. Понятно, что соответствующие общесоюзные преобразования просто зашли в исторический и политический тупик, никакого временнóго или правового пространства для них уже не осталось. С этого момента вся государственная и интеллектуальная деятельность по преобразованию суда и иных правоохранительных органов концентрируется исключительно в рамках Российской Федерации (бывшей РСФСР), причем не на пустом месте, поскольку отдельные элементы новой системы уже были созданы в период реформаторского «соревнования» с СССР.

В связи с этим российское законодательство периода 1991–1993 гг., направленное на создание новой судебной и правоохранительной системы, следует рассматривать в качестве единого исторического блока, хотя некоторые законодательные акты были приняты еще до распада СССР, а некоторые – уже после него. Речь, в частности, идет:

– о первом законодательном акте о конституционном судебном контроле – Законе РСФСР от 12 июля 1991 г. «О Конституционном Суде РСФСР»;

– первом законодательном акте об арбитражных судах, образованных на месте прежнего государственного арбитража: Законе РСФСР от 4 июля 1991 г. «Об арбитражном суде»;

– действующем до сих пор (с соответствующими изменениями) Законе РФ от 26 июня 1992 г. «О статусе судей в Российской Федерации»;

– действующем до сих пор (в новой редакции) Законе РФ от 17 января 1992 «О прокуратуре Российской Федерации»;

– Законе РФ от 16 июля 1993 г., изменившем действовавшие тогда УПК РСФСР 1960 г. и Закон РСФСР «О судоустройстве РСФСР» 1981 г., о поэтапном введении в Российской Федерации (в тех субъектах Федерации, которые выразят на это согласие) рассмотрения некоторых уголовных дел судом с участием присяжных заседателей.

Все эти законодательные акты объединяет то, что они, с одной стороны, были приняты еще до введения в действие Конституции 1993 г. (иногда относительно задолго до этого), но с другой – отражают именно те правовые ценности, которые в дальнейшем нашли отражение в Конституции новой России. В каком-то смысле можно утверждать, что судебная реформа опережала в тот момент конституционное строительство. В такой ситуации Конституцию 1993 г. следует считать не толчком судебной реформы, а ее этапом – она придала новое институциональное качество проводимой реформе, привела к появлению дополнительных правовых оснований для ее проведения, но сама реформа началась задолго до 12 декабря 1993 г., еще в период существования СССР, продолжившись на этапе между 1991 и 1993 гг.

Кроме того, несомненное отличие событий 1991–1993 гг. от событий 1917 г.¹⁵⁰ заключается в том, что, невзирая на очевидно революционный характер и тех и других (переход от одного государства к другому и радикальная смена политико-экономической идеологии), в 1991–1993 гг. не было тотального слома прежней правовой и судебной системы. Продолжало действовать законодательство не только РСФСР, но в отдельных случаях и СССР; его замена на новое российское законодательство происходила постепенно, иногда растягиваясь на десятилетия (например, Закон РСФСР «О судоустройстве РСФСР» 1981 г. действовал до 2011 г.); стабильными оставались структура судов и построение ее отдельных элементов (райсуды – суды областного уровня – Верховный Суд РФ), дополняемые новыми институциональными деталями плавно и осторожно. Да и реформа как таковая началась, как мы видели, еще в СССР и РСФСР, в силу чего вопрос о «сломе» отпал сам собой, даже не возникнув: не ломать же институциональные достижения последних лет советской власти, например, Конституционный Суд или арбитражные суды? В связи с этим рубеж «между эпохами» в конце 1980-х – начале 1990-х годов провести значительно сложнее, нежели в 1917 г., а сама судебно-правовая революция являлась скорее «мягкой», нежели «жесткой».

Уже после принятия Конституции РФ 1993 г. реформирование продолжилось, получив должную «конституционно-правовую подпитку». Сначала принимаются новые и действующие до сих пор ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации» от 21 июля 1994 г. и «Об арбитражных судах в Российской Федерации» от 28 апреля 1995 г. Затем рамочный, но фундаментальный ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации» от 31 декабря 1996 г., разделивший все суды на федеральные и суды субъектов Российской Федерации, но минимизировавший при этом значение судебного дуализма¹⁵¹, что позволило сохранить единство российской судебной системы, немаловажное в тот момент для целостности страны. Спустя непродолжительное время судебная реформа продолжилась принятием ФЗ «О судебном департаменте при Верховном Суде Российской Федерации» от 8 января 1998 г., к которому из Министерства юстиции перешло очень важное полномочие по организационному обеспечению деятельности судов, ФЗ «О мировых судьях в Российской Федерации» от 17 декабря 1998 г., ФКЗ «О военных судах Российской Федерации» от 23 июня 1999 г. В тот же период принимается ФЗ «О судебных приставах» от 21 июля 1997 г., а главное управление исполнения наказаний (ГУИН), позднее переименованное во ФСИН, передается Указом Президента РФ № 904 от 28 июля 1998 г. из МВД в систему Минюста, что связано с общей тенденцией по гуманизации системы исполнения наказаний.

Все 1990-е годы идет подготовка новых процессуальных кодификаций, призванных заменить УПК РСФСР, ГПК РСФСР и др. Данная работа, связанная с немалыми сложностями и дискуссиями, завершается принятием в 2001 г. УПК РФ и КоАП РФ, а в 2002 г. – ГПК РФ и очередного (уже третьего по счету) АПК РФ. Тогда же завершается непростая реформа адвокатуры – вступает в силу действующий сегодня ФЗ «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» от 31 мая 2002 г. В тот же год был принят и еще один важный закон, призванный завершить формирование самостоятельной и независимой судебной власти: ФЗ «Об органах судейского сообщества в Российской Федерации» от 14 марта 2002 г.

Однако реформы на этом не остановились. Вскоре после принятия нового УПК РФ начинается кардинальная реформа предварительного следствия: в 2007 г. образуется Следственный комитет (СК) при Прокуратуре РФ, куда переходят прежние следователи прокуратуры. В результате прокуратура утрачивает полномочие по производству предварительного следствия по самым сложным уголовным делам, заметно сокращаются и надзорные полномочия прокуроров по отношению к следователям. Уже через три года СК становится полностью автономным государственным органом, не входящим в систему прокуратуры, принимается специальный ФЗ «О Следственном комитете Российской Федерации» от 28 декабря 2010 г.

Почти одновременно происходит и так называемая реформа полиции, связанная с принятием ФЗ «О полиции» от 7 февраля 2011 г. Восстанавливается и само понятие полиции, отсутствовавшее в советском праве, где функции по поддержанию общественного порядка выполняли органы милиции, которые в первые постсоветские годы действовали на основании Закона РСФСР «О милиции» от 18 апреля 1991 г. Данный закон утрачивает силу, а вместе с ним из отечественного юридического языка окончательно исчезает и соответствующее понятие, привнесенное революционными событиями 1917 г. и обозначавшее в нашей стране органы поддержания правопорядка на протяжении без малого столетие.

Еще одним важным эпизодом судебной реформы становится принятие ФКЗ «О судах общей юрисдикции в Российской Федерации» от 7 февраля 2011 г., после чего законодательную постсоветскую основу организации судов можно считать окончательно сложившейся, так как до того продолжал действовать принадлежавший совсем другой эпохе Закон РСФСР о судоустройстве 1981 г., пусть и многократно измененный. Приблизительно тогда же начинается реформа судебных инстанций, призванная восстановить апелляционный порядок пересмотра всех гражданских и уголовных дел, отсутствовавший в нашей стране с 1917 г. Изменения, принятые в конце 2010 г., по гражданским делам вступают в силу с 1 января 2012 г., по уголовным – с 1 января 2013 г., после чего по всем без исключения гражданским и уголовным делам появляется апелляция, одновременно серьезно видоизменяются кассационная и надзорная судебные инстанции.

Не успев хоть немного передохнуть, законодатель приступает к фундаментальной конституционной реформе, направленной на объединение Верховного и Высшего Арбитражного судов и создание на их базе нового Верховного Суда РФ, которому отныне процессуально подчинены и арбитражные суды. Для ее реализации потребовалось принять Закон РФ о поправке к Конституции Российской Федерации «О Верховном Суде Российской Федерации и Прокуратуре Российской Федерации» от 5 февраля 2014 г. и одновременно ФКЗ «О Верховном Суде Российской Федерации» от 5 февраля 2014 г. Меняется и кадровый состав высшей судебной инстанции, куда как переназначается часть судей прежних ВС и ВАС РФ, так и назначаются новые судьи.

Вскоре создается новая процессуальная основа административной юстиции – принимается Кодекс административного судопроизводства РФ от 8 марта 2015 г. Чуть позже законодатель приступает к реформе суда присяжных, когда коллегия присяжных на уровне краевых (областных и т. п.) судов сокращается с двенадцати до восьми человек, но при этом суд присяжных появляется в районных судах в составе судьи и шести присяжных заседателей. На районном уровне суды присяжных начинают действовать с лета 2018 г. Одновременно, не удовлетворившись сугубо процессуальными изменениями по введению апелляции по всем уголовным и гражданских делам, реформированию кассации и надзора, законодатель приступает и к созданию новых специальных судоустройственных единиц для рассмотрения по некоторым категориям дел апелляционных и кассационных жалоб – апелляционных и кассационных судов общей юрисдикции. Идет активная работа по назначению судей в эти суды, завершением которой в конце 2019 г. обусловлено начало их деятельности.

Как видно даже по этому краткому обзору, за кадром которого остались многие другие эпизоды реформирования судов и правоохранительных органов, в частности, связанные со статусом судей, проводимая в нашей стране на протяжении последних 30 лет судебная реформа в каком-то смысле беспрецедентна. В отличие от Судебной реформы 1864 г. или советских реформ она не имеет четких временных очертаний, понятных этапов и границ (ни сущностных, ни хронологических), точного стратегического плана действий. Можно сказать, что речь идет о постоянном реформировании суда и правоохранительных органов или, иначе говоря, о перманентной судебной реформе¹⁵², которую уже в течение трех десятилетий характеризуют как современную. В связи с этим не только сложно сказать, когда она в целом завершится, но иногда и предсказать шаги, которые будут предприняты в ближайшем будущем.

В значительной мере являясь частью более широкого общественно-политического дискурса, проблема судебной реформы стала также одним из тех вопросов, вокруг которых в последние несколько десятилетий развивается современная наука судоустройства и правоохранительных органов.

§ 7. Современная наука о судоустройстве и правоохранительных органах

Прежде всего следует отметить, что еще на рубеже 1980–1990-х годов в юридической науке выработался консенсус по некоторым вопросам, связанным с развитием судоустройства и правоохранительных органов. Речь, в частности, идет о необходимости обеспечения независимости суда и самостоятельности судебной власти, недопустимости политического влияния на них, преодолении очевидных недостатков советской системы правосудия. Как отмечалось в литературе, судебная реформа необходима, ее задача должна заключаться в «создании независимой судебной власти, способной решать задачи ограничения произвола других ветвей государственной власти, надежно защищать права человека и гражданского общества»¹⁵³. С этим никто в науке не спорил. Полемика развернулась вокруг других вопросов.

На первом этапе она велась главным образом по двум направлениям, одно из которых является сугубо доктринальным, а другое – в большей мере законотворческим.

Во-первых, если говорить о доктринальных вопросах, то основной нерв научных дискуссий стал продолжением прежних споров о наименовании и объеме «судоустройственной дисциплины», но с учетом появления к тому моменту окончательно разработанной в 1980-е годы теории правоохранительных органов.

Здесь столкнулись две ключевые точки зрения¹⁵⁴. В соответствии с одной из них (К.Ф.Гуценко, М.А.Ковалев, В.П. Божьев, А.Г. Братко и др.) суд является не просто правоохранительным органом, но центральным правоохранительным органом, «вершиной пирамиды всей системы правоохранительных органов», поскольку «суд – лучшее средство защиты прав и свобод человека и гражданина»¹⁵⁵. В связи с этим развивать нужно именно понятие «правоохранительные органы», которое служит достаточной теоретической базой для проведения судебной реформы, являющейся частью правоохранительной реформы. Дальнейшие дискуссии внутри данного направления сводятся уже к границам понятий правоохранительной деятельности и правоохранительных органов; возможности выделения правоохранительной деятельности «в широком смысле» как деятельности «всех государственных органов», поскольку «создание и функционирование любого государственного органа имеет целью укрепление законности и правопорядка»¹⁵⁶; критериям выделения правоохранительной деятельности в узком смысле как деятельности органов, для которых данная деятельность «является основной»¹⁵⁷; классификации правоохранительных органов в узком смысле и т. д.

В соответствии с противоположной точкой зрения (В.М.Савицкий, П.А.Лупинская, Т.Г. Морщакова, И.Л. Петрухин и др.) суд правоохранительным органом не является, «отнесение суда к правоохранительным органам означает возврат к прежним порядкам, когда на суд официально возлагалась задача по борьбе с преступностью»¹⁵⁸. Следовательно, необходимо отделить суд от правоохранительных органов и придерживаться «максимально узкой трактовки» последних как «исключительно» силовых «структур»¹⁵⁹. Внутри данного направления также имеется разнообразная палитра позиций – от вполне спокойного, уважительного отношения к понятию правоохранительных органов (при условии вывода за их пределы суда) до почти полного безразличия к нему. Во втором случае акцент делается на необходимости развития учения именно о суде, предлагаются разные варианты такого учения, скажем, теория судебной власти, реинкарнация старого понятия «судебного права» и т. д. Открытым, правда, остается вопрос об организации прокуратуры, адвокатуры, органов расследования, поскольку упор на «силовую», а не процессуальную составляющую деятельности «правоохранительных органов» перспективным вряд ли является. Во всяком случае, представителей доктрины «судебного права» вряд ли можно считать сторонниками старого понятия судоустройства в широком смысле, поскольку их интересует не столько теоретическая возможность рассмотрения в рамках единой дисциплины вопросов организации как суда, так и органов ему способствующих, сколько развитие учения о «новом» независимом суде, логика которого постепенно поглотит и подчинит логику традиционных процессуальных отраслей (уголовного судопроизводства, гражданского судопроизводства и т. д.). Судьба изучения органов расследования, прокуратуры или адвокатуры при таких задачах отходит на второй план.

Во-вторых, если говорить о вопросах законотворческих, то здесь ключевой выступила проблема степени радикализма проводимой судебной и правоохранительной реформы, в результате чего столкнулись «революционная» и «эволюционная» точки зрения. Квинтэссенцией первой из них (С.А. Пашин, Т.Г. Морщакова и др.) стала известная фраза из Концепции судебной реформы в Российской Федерации о том, что «концепция не станет научной, пока не будет опровергнута возможность эволюционного пути»¹⁶⁰. Следовательно, новая судебная система должна опираться не на историческую преемственность по отношению к предыдущей судебной системе, а в идеале на ее полный слом. Оптимальным инструментом для этого является суд присяжных, в наименьшей степени связанный с профессиональной юстицией, что предопределяет весьма позитивное отношение к нему сторонников «революционного» пути. Иначе говоря, суть судебной реформы должна сводиться не к сохранению институтов и их наполнению новым качеством, а к замене едва ли не всех старых институтов новыми, теоретическим построением которых призвана заняться новая наука судоустройства.

Представители «эволюционного направления» (А.Д. Бойков, А.С. Кобликов, К.Ф. Гуценко), напротив, не отрицая необходимость проведения соответствующих реформ, высказались за много более умеренное отношение к действующим в тот момент судебно-правовым институтам, которые надо развивать, но не уничтожать, поскольку часть из них является результатом не советских идеологических наслоений, но классического правового развития, не прекращавшегося и в советский период, в том числе с учетом сравнительно-правовых тенденций. Попытка заменить их неким «новым судом» является утопией, не имеющей никакого отношения к объективному научному анализу ситуации. В более конкретной плоскости для представителей данного направления характерно и сдержанное, а иногда и вовсе отрицательное отношение к суду присяжных, который в данных обстоятельствах выступает не столько правовым, сколько политическим инструментом демонтажа «старой» системы, т. е. имеет сугубо деструктивную направленность.

На втором этапе, который, в целом, продолжается и в наши дни, основной лейтмотив дискуссий сохранился, но наполнился новыми акцентами, став в каком-то смысле даже более радикальным, чему есть несколько причин.

Во-первых, если на первом этапе в полемике участвовали главным образом специалисты в сфере судоустройства, процессуалисты, теоретики права и т. п., то в последнее десятилетие к ней подключилась группа экономистов, социологов, предпринимателей, общественных деятелей, чей используемый в дискуссиях доктринальный аппарат иногда является не столько научно-юридическим, сколько «активистским» или даже «популистским». В результате возник некий общественно-политический дискурс о судебной реформе, иногда вовсе не наполненный никаким внятным научно-теоретическим содержанием.

Во-вторых, прошедшие три десятилетия так и не привели к появлению какого-то качественно «нового суда», хотя давно уже реализованы очень многие положения Концепции судебной реформы, включая суд присяжных. В этом смысле, невзирая на реализацию данных положений, «революция» все-таки не состоялась, т. е. на глубинном уровне правы оказались сторонники «эволюционного пути». Это иногда вызывает откровенное разочарование представителей «революционного» направления, которые видят суть проблемы не в утопизме своей идеи создания принципиально «новых» институтов, а в недостаточном радикализме реформ, отчего их позиция, словно по спирали, делается еще более радикальной.

В-третьих, концепция радикальной и постоянно продолжающейся судебной реформы, направленной на создание принципиально «нового суда», стала неотъемлемым элементом так называемой неолиберальной теории, крайне влиятельной сегодня на Западе. Отголоски этой теории ощущаются и в России, провоцируя многочисленные дискуссии. Суть «неолиберальной теории» сводится к концептуализации «приватизации» многих публично-правовых институтов, их деэтатизации, освобождения рынка от государственного контроля и регулирования, переноса некоторых центров управления на наднациональный негосударственный уровень и т. п. В такой ситуации «новым судом» должен стать суд, максимально отделенный от государства¹⁶¹, любые его преобразования в рамках государственного механизма выглядят априори неудовлетворительными. Сложно сказать, насколько реалистично данное «неолиберальное направление», однако, имея своих сторонников и противников, оно неизбежно приводит к принципиальным научным дискуссиям, обострению противостояния «революционного» и «эволюционного» направлений, поиску новых оснований для судебно-правовой «революции» (в виде, например, информационных технологий) и т. д.

Отмеченные научные направления развития науки судоустройства и правоохранительных органов не являются институционализированными, их очертания не до конца ясны, нет у них и сложившегося, общепринятого наименования. Более того, в некоторых случаях научные споры ведутся не столько по глобальным теоретическим проблемам отношения к неолиберализму, взаимодействия суда и государства, места суда в государственном механизме и т. п., сколько по более частным вопросам: о суде присяжных; порядке назначения судей; роли ЕСПЧ; приоритете национального конституционного порядка над европейским; объеме полномочий прокуратуры и т. п.

Однако за всеми этими вопросами почти всегда просматривается более серьезное научное противостояние, которое в тех или иных формах ведется на протяжении уже 30 лет и отражает разные взгляды на развитие государства и роль в нем суда.