Государево слово

Соседи, которые набрались во двор к попу Силантью, тоже высыпали на улицу следом за приказными.

– Вишь болезный! – жалобно запричитала одна баба, глядя на Афоньку. – Несмышленый как есть парень. Ревет! Гляди, пытать будут!

– Баба дура и есть, – сказал сердито старик. – Нашла кого жалеть? Да ты ведаешь, кого в Разбойный приказ водют? – душегубов да колдунов. А Ондрейка-то лекарем слыл. Ведомо, – что лекарь, что колдун одна стать.

– Може, и впрямь колдуны? – проговорил кто-то.

– Колдуны, родимые, колдуны, – запела горбатая старушенка с кошелем. – Вы меня послухайте. Мне Улька кума про все их воровство и ведовство сказывала. Лекарь тот – самый злой колдун и есть. Беси к ему ходют. Он их на кого хошь напущает. Сказывала Улька, она его еще на Смоленске городе знавала. Сколь много людей он там, сказывала, извел – не перечесть. Гадал и на Москве тем же обычаем промышлять. Да, вишь, Москва-те не Смоленск! Как почал, сказывает, бесов скликать да людей портить…

– Ну, завела, старая! Людей портить! А каких? Ведаешь? Може, ты и сама-то ведьма. Вишь, полон кошель трав да кореньев.

– Ах, ты, жбанная затычка! – заверещала старуха. – Ты как можешь такое слово молвить! Ведьма! Слышьте, люди добрые, как лается пес. Я те покажу ведьму!

– Ну, ну, ладно, бабка, сама не лайся. Може, и впрямь лишнего наклепала?

– Ан, не наклепала! Я про того колдуна и не такое ведаю. Слово лишь молвлю – так ему голову и снесут!

– Похваляешься, бабка. Ври да не завирайся.

– Ан не похваляюсь! Я за им, може, государево слово[10] ведаю…

Всю толпу сразу как ветром унесло. Бросились все врассыпную. Слово страшное – и слушать то его нехорошо. Как раз в приказ попадешь, – зачем не донес. Бабка и сама струсила, что за спором лишнего наговорила. Подхватила кошель и за людьми, – в город. Да не тут-то было. Прямо перед ней, откуда ни возьмись – стрелец. Верно, за толпой стоял, все ее речи слышал. Ухватил ее за рукав шубейки и говорит:

– А ну-ка, старица, идем со мной в приказ.

– Да что ты, Христос с тобой, милостивец! Пошто в приказ? Да ты проспрошай людей. Меня тут все, почитай, ведают. Не воровка я, не побродяжка. Бобылка, милостивец, безместная, Феклица. У подъячего Фрола Силина, на Хамовной слободе сколь годов живу. И ду́рна за мной никакого нет.

– Ну-ну, бабка, там в Стрелецком приказе все скажешь. А как ты государево слово молвила, то по указу великого государя велено тебя взять, и в приказ приводом привести.

– Ратуйте, провославные! Не дайте душу живую погубить! – кричала старуха.

Но стрелец шагал быстро и тащил ее за собой.


Лихих людей загнали в Разбойный приказ. Но сейчас же тяжелая дверь опять с визгом распахнулась. Ярыжка выволок оттуда лекареву жену Олену и дал ей такого пинка, что она, расставив руки, одним махом скатилась с лестницы.

– Куда лезешь, поколь не привели! – крикнул в догонку ярыжка[11].

– Чего пинаешь! – огрызнулась Олена, – не мужичка я, чай; мой хозяин – лекарь.

– Похваляется тоже, – лекарь! Велика птица! А ноне – вор[12], в Разбойный приказ приведен!

– Так то́ по злобе. Наклепали ведомо. Я управу найду. До великого государя дойду.

– Вишь прыткая! – проговорил кто-то. У крыльца набралась уж кучка народа. – До великого государя! Вон он, великий государь-от, с собора идет, и бояре с ним. Небось, не сунешься.

– Бояре, – повторила женщина. – А боярина, князь Никиты Иваныча Одоевского нету?

– Как не быть. Ближний боярин. Завсегда за великим государем вслед, – сказал кто-то из толпы.

– Ан ноне не вслед. Вон позади всех, с боярином Стрешневым. Вишь скорбен князь. Сын у его, сказывают, помер, так, видно…

Но Олена больше не слушала. Она быстро шагала через площадь, перескакивая с бревна на бревно.

По дощатому помосту, настланному поверх бревен, по всей Ивановской площади, от собора к дворцу, тихо разговаривая, шли два боярина.

– Князь Никита Иваныч! – крикнула Олена, бросаясь на колени у помоста, – послухай меня, государь. Прошу тебя, государь, о заступлении!

– Подь в Челобитный приказ. Ноне я челобитных не беру, – сказал боярин остановившись.

– Государь Никита Иваныч, опричь тебя мне пойти не к кому. Добёр ты был до моего хозяина, лекаря Ондрея Федотова, заступи его и ныне.

– Лекарь Ондрей? А какая ему беда приключилась?

– В Разбойный приказ, государь, забрали. А пошто не ведаю. Никакого за им ду́рна нет. Заступи, боярин милостивый, пропадет Ондрейка, простой он у меня. Ровно робенок малый. Не покормишь и не поест. Одна у его думка – недужные да хворобы разные. Заступи, государь.

– Ин, ладно. Спрошу ноне, какая за им вина. И государю за его слово молвлю. Ты зайди ужо. Лекарь он добрый, – обратился боярин к Стрешневу, – хоть и не вылечил моего Иванушку. Лекарскую науку знает.

– Эх, Никита Иваныч, – отвечал Стрешнев. – Обошел тебя тот лекарь. Зря Иванушку своего доверил ему. Нехристь он. И наука от немцев у его. Почто знахарей обегаешь? Ведущие есть. И с молитвой лечат.

– Не, Иван Федорыч, не ладно ты молвишь. Сказывал я тебе многажды не лекаря то́, а ведуны. А с ворожеями да ведунами знаться грех, да и пользы нет. Лечить надо по науке, как в чужих краях…

Бояре шли дальше ко дворцу. А Олена все стояла на коленях, глядя им вслед.

Загрузка...