Глава VIII Тугой узел
Служебное рвение
Ранним утром Соколов быстрым шагом устремился на службу. Он любил быструю ходьбу, она доставляла гению сыска истинное наслаждение.
По пути Соколов заглянул по соседству – в Большой Гнездниковский, 5. Здесь, в помещении сыска, на первом этаже размещались эксперты.
Григорий Павловский, с воспаленными глазами, едва державшийся на ногах от усталости, сообщил:
– Ночью в морге сделали вскрытие трупа Эмилии. Мои лаборанты сейчас заканчивают писать акт экспертизы.
Соколов обнял приятеля:
– Молодец, Григорий Михайлович! Это по-нашему – работать с отличным прилежанием. Тем, кто нынче в окопах, куда трудней…
Пиво для барона
Выйдя из кабинета Павловского, сыщик едва не опрокинул с ног долговязого барона фон Менгдена. Тот после вчерашней вечеринки прибыл на службу лишь час назад. Вид у него тоже не был особенно свежим, но совершенно по иной причине, нежели у Павловского. Сейчас, накинув плащ, он решил заглянуть в ближайший трактир, дабы там немного освежиться.
Самое время сказать несколько слов об этом человеке.
Древняя фамилия Менгденов происходила из Вестфалии. Иоанн-Остгоф фон Менгден в середине XV века был гермейстером Ливонского ордена. В 1723 году император Карл VI за военные отличия и неустрашимость в битвах возвел Менгденов в баронское достоинство.
Предки фон Менгдена попали в Россию во время войны царя Алексея Михайловича со шведами. Согласно Российской родословной книге 1856 года, бароны Менгдены имели поместья в Тульской и Ярославской губерниях.
Наш фотограф владел домом номер 11 по Тихвинскому переулку, а еще очень гордился своим благородным происхождением. Гордиться предками, разумеется, справедливо. Но еще лучше делами своими увеличивать славу рода. Впрочем, наш барон все-таки был порядочным человеком.
– Результаты экспертизы, конечно, готовы? – насмешливо спросил Соколов.
Барон фон Менгден независимо вздернул подбородок и по-французски, барственно-аристократическим голосом негромко произнес:
– Что значит – готовы? По ночам службу справляют лишь городовые да извозчики.
У Соколова брови поползли вверх.
– Вот как?
Фон Менгден холодно посмотрел на сыщика сквозь стеклышко монокля.
– Я, сударь, к слову сказать, не вам подчиняюсь. Мой начальник – подполковник Мартынов. Как только проведем экспертизу, результаты тут же ему сообщим. Туда же можете и вы обращаться.
– Ах, какие мы гордые и независимые!
Соколов вдруг схватил фон Менгдена за грудки, оторвал от пола, слегка – чтобы не вышибить дух – хлопнул его спиной и затылком о стену. У фотографа вырвался стон. Не опуская барона на пол и сверля стальным взором, гений сыска сквозь зубы выдавил – по-русски:
– Если, многоуважаемый фотограф, я не получу через два часа результатов дактилоскопии и отпечатки с негативов, которые лежат в портфеле Гершау, а также химический анализ порошка, то я тебе, Вадим Евстафьевич, для начала набью сиятельную физиономию, а затем отправлю на передовую. Служить будешь по специальности – производить фотосъемку вражеских позиций с аэроплана. Или с воздушного шара. Тебе что больше по вкусу?
Фон Менгден поболтал ногами и просипел:
– Не знаю…
Соколов деловито продолжал:
– Занятие очень увлекательное. Речки, лесочки, брустверы, пушечки – как на ладони. И все – на свежем воздухе. Не служба – рай! Правда, германцы наловчились и последнее время регулярно сбивают авиаторов. Ты меня понял?
Фон Менгден лязгнул зубами, пробормотал:
– Будет исполнено!
Он знал, что гений сыска не шутит.
Соколов опустил барона на ноги и добавил несколько добродушней:
– А за пивом можешь сторожа послать! После вчерашнего загула от тебя разит, как от обитателя Хитровки.
Помешательство
Явившись в охранку, Соколов узнал потрясающие новости.
Мартынов, словно галка, глядя куда-то вбок, ожесточенно постучал указательным пальцем по полированной крышке стола и нервно произнес:
– Исчез еще один человек, на этот раз – Генрих Гершау.
Соколов насмешливо произнес:
– Вот как?
– Вчера, после телефонного звонка Козляева в канцелярию генерал-губернатора, Гершау сказал губернатору Адрианову, что едет в охранку. Секретарь видел, как Гершау забрал секретные документы из своего сейфа, положил в портфель и вышел на Тверской бульвар. И никто больше его не видел!
Соколов делано-равнодушным тоном произнес:
– Этого надо было ожидать!
Мартынов, раздражаясь, резко бросил:
– Задним умом мы все крепки! Но я разослал приказ по всем вокзалам и выездам из города: «Гершау задержать!»
– Сведений о задержании, естественно, не поступало?
– Пока нет! Сейчас проверяем лиц, с которыми он был знаком, по адресам.
– Александр Павлович, очень хочется знать о твоей прогулке в Лефортовскую тюрьму. Как наша подопечная и, на твой взгляд, безвинно пострадавшая Зинаида?
Мартынов откашлялся, выпил водицы из сифона, сделал страдальческую гримасу:
– Эта Зинаида – дочь дьявола! Даже фантазии покойного Жюля Верна не хватило бы, чтобы догадаться о фортеле этой дамы.
Соколов удивленно поднял бровь:
– Вот как? И какой трюк выкинула красавица?
– Вчера я негодовал на вас, граф, ибо полагал задержание Зинаиды незаконным. Признаюсь, ехал с целью извиниться и освободить ее. Даже думал на автомобиле отвезти домой.
Соколов с любопытством уставился на Мартынова:
– Чувствую, что-то помешало твоему, Александр Павлович, человеколюбивому порыву?
Мартынов, вспомнив приключение в Лефортовской тюрьме, глубоко вздохнул:
– Я, начальник охранки, не стал приглашать Зинаиду в камеру следователя, а нашел возможным подняться на второй этаж. Вхожу в камеру номер девяносто два со всей галантностью – даже деликатно постучал в металлическую дверь, хотя это делать не принято. Признаюсь, загодя приготовил извинительную речь.
Соколов в предвкушении забавной сцены широко улыбнулся:
– А цветочки не забыл прихватить?
Мартынов отмахнулся:
– Ах, граф, мне не до шуток! Вошел я в камеру, но эта фурия даже не дала мне рта разинуть. Зинаида вдруг соскочила с металлической койки, присела на корточки и, словно собака, начала прыгать и лаять на меня. Даже хотела укусить за ногу. Дальше – больше: задрала подол, а там нет исподнего. И вдруг сладким голосом говорит: «Ну, иди сюда, мой Александр Македонский, я твоя возлюбленная Клеопатра».
Соколов расхохотался:
– Ты, Александр Македонский, использовал свое служебное положение?
Мартынов, не замечая шуток, продолжал:
– А дальше – больше: Зинаида легла на нары и стала делать непристойные движения. Я развернулся и ушел. Боюсь, что последние события подействовали на ее психику самым угнетающим образом, психика не выдержала. Теперь придется провести медицинское обследование, а это длительная затяжка времени. – Прошелся по кабинету, метнул сердитый взгляд и вдруг перешел на официальный тон: – Я решил, граф, вы кашу заварили, вы ее и расхлебывайте. Оформите наряд, договоритесь с профессором Сербским.
– Замечательный доктор! Как и положено ученому с мировым именем, он весьма любит обстоятельность. Увы, этот мудрый дятел совершенно оторван от реальной жизни. Попомни мое слово: Сербский, ради своих научных наблюдений и мне назло, будет наблюдать арестантку в клинике не меньше двух-трех месяцев. А тебе, Александр Павлович, все это время придется держать возле нее стражу. Но главное, мы не будем иметь права допрашивать кандидатку в умалишенные.
– Это ужасно, но выхода нет! Попросите Сербского, пусть проведет исследование хотя бы недели за две, за три. Граф, вы знаете, как отыскать доктора? Александра Петровича можно найти в психиатрической клинике университета. Впрочем, лучше позвоните вечером ему домой, запишите номер телефона – 506-77, он живет в Большом Афанасьевском, дом номер три.
Соколов записывать телефон Сербского не стал. Он заложил руки за спину и прошелся по кабинету. Остановился напротив Мартынова:
– Александр Павлович, совершенно ясно, что шпионка намеренно затягивает следствие. Она понимает: война не будет длиться вечно. А после заключения мира или объявят амнистию, или шпионское преступление потеряет свою актуальность, и Зинаиде удастся выйти сухой из воды.
Соколов подошел к окну, любуясь весенней Москвой.
На Тверском бульваре няни гуляли с малышами, по мостовой летели коляски с седоками, дворник старательно подметал тротуар, инвалид в военной шинели опирался на костыли, статуей возвышался на углу городовой, толпы праздничного и веселого народа спешили по своим делам. И над всем этим торжественно и умиротворяюще плыли волшебно-тягучие звуки с колокольни Страстного монастыря.
Соколов подумал: «Эх, зайти бы теперь к Елисееву, купить хорошего вина и фруктов да в любезной сердцу компании посидеть часок-другой!..» Вслух произнес:
– Разумеется, я это дело доведу до конца, особенно если ты, Александр Павлович, не станешь мне мешать. Пока, уверен, обойдемся без услуг Сербского. – Хитро прищурил глаз. – Я тебя убедил, что Зинаида знает за собой преступную вину?
Мартынов удивился:
– Из чего, граф, вы это вывели?
– Из ее поведения. Неужели, Александр Павлович, ты и впрямь веришь в ее скоропостижное помешательство?
Начальник охранки сделал неопределенные телодвижения:
– Ну, ее надо обследовать… Почему все-таки вы уверены в ее вине?
– Все просто: зачем безвинному человеку симулировать помешательство? А что она симулирует, я не сомневаюсь.
Мартынов постучал указательным пальцем по крышке стола:
– Все может быть, все. К ней есть любопытные вопросы. Первое: почему она сбежала от мужа? Второе: что ей известно об убийстве Эмилии?
Соколов вставил:
– Кстати, Эмилия была ее подругой. Именно покойная познакомила Зинаиду со своим мужем.
Мартынов вновь побарабанил пальцами по крышке стола.
Соколов подумал: «Точь-в-точь как Ульянов-Ленин. Тот тоже любит долбить пальцами – признак неврастении». Вслух сказал:
– Почему все еще не сделали обыск в ее доме? И почему-то муж Зинаиды – Отто Дитрих – все еще не допрошен, а? Что молчишь?
Мартынов отвел взгляд, вздохнул, поправил пробор на голове, опять вздохнул и, наконец, промямлил:
– Отто Дитрих – человек со связями и в Москве, и в Петрограде. Да-с! А об амурных отношениях его дражайшей Зинаиды с влиятельным Распутиным вы знаете лучше меня. Прежде надо иметь на руках доказательства ее вины, а уж потом… Тем более что Отто Иванович после бегства от него Зинаиды занедужил, не выходит из дому, у него сильнейшая мигрень. Мне все это сообщил тамошний дворник Свистунов. Нам надо быть деликатными. Не ровен час – нажалуется на меня…
Слушая эту тираду, Соколов все более наливался гневом. Он громыхнул кулачищем по столу:
– Сейчас идет война, а ты тут дипломатию разводишь. Если начальник охранки начнет расшаркиваться перед начальством, расшаркиваться перед влиятельными особами, тогда надо закрывать твою лавочку, а тебя, Александр Павлович, отправлять на передовую. Следует нынче же произвести обыск и выемку у полковника Дитриха. Если обыск ничего не даст, я сам перед ним извинюсь. Но прежде я крепко допрошу его блудливую Зинаиду. Она дурит тебя, притворяется. Ты понял?
Мартынов мотнул головой.
– Так точно, понял! – Однако через мгновение добавил: – Но у Зинаиды и впрямь помутнение разума. Не может так человек притворяться…
Пределы человеколюбия
Соколов вышел в приемную, приказал дежурному:
– Крепкий чай и эклеры! – Вернулся в кабинет, стал объяснять Мартынову: – Ведь на днях Зинаида весело гуляла в «Яре», лихо отплясывала с Распутиным, здраво рассуждала. Но едва ее арестовали, как у нее, по выражению Фрейда, крыша поехала. Не верю я ее сумасшествию! Так что обойдемся без ученого мужа, к Сербскому пока не пойдем…
Мартынов хмыкнул:
– Знаю, у вас отношения с ним не сложились! Виновата история Александра Блаженко, убийцы авиатора Чеховского. Я помню, что Сербский признал его больным, неподсудным, а накануне отправки арестанта в клинику его нашли под нарами с вытаращенными глазами и вывалившимся языком – задушенным. Вся Москва говорила, что это вы, Аполлинарий Николаевич, устроили.
Соколов горько усмехнулся:
– Жаль, что ты не видел, как вся Москва приветствовала смерть этого кровавого выродка. Печалился лишь Сербский, поскольку лишился интересного материала для своих исследований. Я твержу: если психически здоровый преступник может раскаяться, исправиться, то больной – никогда. Больной маньяк обречен творить злодеяния. Он выйдет из лечебницы таким же кровожадным, как до «лечения», и вновь начнет воровать, резать и насиловать. Кроме того, наплодит детей с самыми страшными задатками. Нельзя засорять землю людскими отбросами. Человек должен быть сильным, здоровым во всех отношениях, с железной волей. Если страсти руководят человеком, то он уже не может считаться полноценным. Гуманизм не вечно отступающий горизонт, он должен иметь свои границы.
Мартынов оторопело слушал. В присутствии этого гиганта начальник охранки сам себе начинал казаться какой-то мелкой букашкой. Он спросил:
– А что делать с психически больными?
– Если они тихие, не представляют угрозу окружающим, оставлять на свободе, но стерилизовать.
– А убийц?
– Таких, ради любви к человечеству, надо безболезненно усыплять. И уж никак не выпускать на свободу через два-три года после серии кровавых преступлений. Тот, кто это делает, – сам преступник. Но да ладно, я отвлекся. Что касается Зинаиды Дитрих, я побеседую с ней. Можешь быть уверен: она расколется до того самого места, которое ты у нее с вожделением рассматривал. В любом случае приготовься обыскать ее дом. И обшарь каждый аршин в доме Гершау.
– Обыск у Гершау начнем сегодня в полдень…
– Прекрасно! После допроса я тебе протелефонирую из военной тюрьмы, прихвачу с собой Зинаиду, и мы встретимся у нее в доме во 2-м Коптельском переулке, это рядом с Грохольским. И ты убедишься, что мы разорили шпионское гнездо. Но допрошу ее после того, как барон принесет работу своих экспертов.
Мартынов вздохнул:
– Это будет еще не скоро!
– Держу пари: барон все притащит сейчас.
Мартынов протянул руку:
– Это невозможно! Оплачиваю ужин в трактире Егорова, если результаты будут сегодня до шести вечера.
– Согласен! – Соколов подошел к телефонному аппарату. Покрутил ручку вызова, снял трубку, произнес:
– Барышня, дай мне номер десять! – После паузы:
– Дежурный? Беги на первый этаж в лабораторию, скажи барону Менгдену, что я у подполковника Мартынова, жду его еще ровно тридцать минут. Опоздает – пусть получает вещевое и продуктовое довольствие отправляющегося в действующую армию. Так и передай! Понял? Пошел! – Повесил трубку, покрутил ручку – дал отбой. И широко улыбнулся.
Мартынов расхохотался:
– Наконец-то легенда сыска проиграет пари! Фон Менгден обещал весь материал доставить в лучшем случае завтра к двум часам пополудни. Раньше эксперты никак не управятся. – Он оглянулся на большие напольные часы, подмигнул Соколову: – Время пошло!
Минут через двадцать в кабинет Мартынова влетел барон. Обычно щеголеватый, на этот раз он тяжело дышал, был взлохмачен, галстук сбился набок. Грохнул портфелем о стол, отрывисто проговорил, с трудом переводя дыхание:
– Аполлинарий Николаевич, славный! Вы делали верное предположение: материалы, которые мне передали, – все это шпионские штучки. Даже не верится. Ох, воды дайте, сердце стучит… – Выпил, продолжил:
– Порошок – это колларгол, который германцы считают своей секретной новинкой – для тайнописи.
Соколов улыбнулся:
– Скажи, барон, а кто первым обнаружил колларгол и использовал в оперативных целях?
Фотограф помотал головой:
– Все помнят – это вы, Аполлинарий Николаевич, разведали его рецепт.
– И что дальше, барон?
– На негативах, как выяснилось, секретные сведения о поставках в армию фуража, продовольствия, мобилизационные планы, стенограммы секретных заседаний генерал-губернатора. Отпечатки пальцев принадлежат Генриху Гершау, а также Зинаиде и Отто Дитрихам…
Соколов пожал руку фон Менгдену.
– Барон, благодарю за службу. – Сделал ироническую мину. – Простите, пока, к сожалению, не могу удовлетворить ваше желание драться с ненавистным врагом на передовой – вы нужны в тылу. О’ревуар!
Фон Менгден счастливо улыбнулся:
– Рад служить Отечеству!
Мартынов вытаращился на барона:
– Вы рветесь на фронт? Первый раз слышу…
За барона ответил Соколов:
– Спит и видит себя верхом на боевом скакуне, шашкой разящим супостатов!
Фон Менгден поспешил развернуться и на сей раз строевым шагом покинул кабинет.
Соколов выразительно посмотрел на Мартынова:
– Что скажешь в свое оправдание? Ведь я тебе положил на стол информацию о предполагаемой шпионской деятельности Гершау еще месяца полтора назад. Ты меры принял?
Мартынов повздыхал-повздыхал и ответил:
– Я переслал вашу информацию по месту службы полковника – градоначальнику Адрианову…
Соколов укоризненно покачал головой:
– Спихнул с рук, и на душе легче стало?
Мартынов извиняющимся тоном проговорил:
– Да ведь казалось невероятным: всем известный человек – и шпион. Что ж, примем самые срочные меры, положение исправим. Удивительно, невообразимо!
Соколов напомнил:
– Ужин у Егорова за твой счет, дорогой начальник. Мартынов вздохнул:
– Что ж, я долги всегда плачу. Готов ехать с вами к Егорову в любое время. Но знаю, что вы, граф, сегодня соответствовать не можете…
Соколов с любопытством уставился на начальника охранки:
– То есть?
Мартынов хитро подмигнул:
– Я ведь знаю, куда вы нынче собрались: в «Яр», где имеет быть прощальная гастроль Распутина.
Соколов решил блефовать:
– Распутин очень просил, да вряд ли пойду.
– Что так?
– Скучно наблюдать его чудачества.
– Вам, граф, виднее. Тем более что Распутин сегодня особенно будет усердствовать, фортель какой-нибудь выкинет.
– По какой причине?
– Причина серьезная: в «Яре», по всей вероятности, должен быть сын московского будущего главнокомандующего – Юсупов-младший.
– Вот как?
– Разведка донесла!
Соколов одобрил:
– Молодец, Александр Павлович, оперативной информацией владеешь!
Мартынов самодовольно произнес:
– Служба у нас такая – знать, кто чем дышит. Юсупова впору в наше ведомство зачислять, такую прыть проявляет.
– То есть?
– Феликс выяснил, что святой отец ныне зачастил в «Яр». Так он не поленился, завел в «Яре» осведомителей, хорошие деньги выкладывает. – Почесал задумчиво за ухом, вопросительно взглянул на Соколова. – Скажу больше: последнее время, как мне известно из верных источников, Феликс начал вдруг проявлять к Григорию Ефимовичу повышенный интерес.
Соколов громко расхохотался:
– Ну?! В каком смысле?
Мартынов замахал руками:
– Нет, нет! Вы, граф, поняли меня неверно. Это не очередное любовное увлечение Юсупова. Причина в чем-то другом.
– В чем?
– Это предстоит выяснить.
– Любопытное рандеву! – Соколов задумался, потом решительно проговорил: – Ты, Александр Павлович, меня уговорил. Пожалуй, я загляну в «Яр». Сейчас у Судакова хороших омаров подают.
Мартынов погрозил пальцем:
– Ну глядите, без эксцессов…
– Ты прямо как строгий папаша, наставляющий сына-балбеса! С таким рвением ищи германских шпионов. – Взглянул на часы. – А где наш возлюбленный медик?
Следы злодейских рук
В этот момент дверь приоткрылась, в щель просунул голову дежурный офицер:
– Александр Павлович, медицинский эксперт Павловский просит принять его.
– Легок на помине, пусть войдет!
Павловский медвежьей косолапящей походкой ввалился в кабинет.
Впрочем, у этой странной походки была своя история. Проштудировав философские труды Льва Толстого, Павловский, как и многие интеллигенты той поры, проникся христианским мировоззрением. Для начала, по примеру классика, пешком отправился в Ясную Поляну. И тут Толстого превзошел, ибо добрался до Ясной за пять дней, а не за шесть, как великий старец. Удостоился радости не только лицезреть Толстого, но и был осчастливлен беседой с ним и даже приглашен к трапезному столу.
Обратно Павловский поехал по антихристову изобретению – по «железке».
Из Ясной Поляны увозил не только брошюры «Посредника» и наставления в христианской жизни, но и незабываемое впечатление от великого старца.
С той поры Павловский не пил вина, не осуждал ближних, не ссорился, не стяжал, не ел убоину – мясо, и даже не выражался, что в полицейской службе равноценно подвигу на боевом посту. И еще он перенял у Толстого косолапящую манеру ходить.
Соколов и Мартынов с любопытством уставились на медика.
Павловский молча кивнул и, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло. Затем, под ожидающими взглядами, храня важность профессора, представшего перед оторопелыми студентами-первокурсниками, медленно поставил на полированный стол свой холстинный баул (кожаным он не мог пользоваться по этическим соображениям – все-таки убоина!), порылся в его содержимом, вытащил листы бумаги. Тщательно протер громадным фуляром очки на металлической круглой оправе, водрузил их на большой крепкий нос. После этого Павловский откинулся на спинку кресла и торжественно, словно Талмуд, стал читать акт судебно-медицинской экспертизы.
Из этого акта выходило, что Эмилия попала в колодец живой, поскольку в легких обнаружили воду. На теле имеются множественные ушибы и ссадины, преимущественно на голове и предплечьях. Хорошо выражены ссадины в области колен и бедер. От удара головой о сруб, возможно, случились сотрясение мозга и потеря сознания. Вероятно, в этом бессознательном состоянии и произошла механическая асфиксия – утопление. Труп в холодной воде хорошо сохранился.
Дойдя до раздела «Внутреннее вскрытие», эксперт повысил голос, показывая, что сейчас последует нечто особенно любопытное:
– «При внутреннем исследовании в мягких тканях шеи наблюдаются обширные кровоизлияния. Также обнаружен перелом подъязычной кости. Можно предположить, что органы шеи подвергали сдавливанию руками. Об этом говорят специфические признаки: множественные слабо выраженные повреждения в виде полулунных и продольных ссадин в передней части шеи, произошедшие от ногтевых фалангов, а также кровоподтеки на коже переднебоковых поверхностей шеи. Смерть наступила не от удушения, а от утопления. На передней части бедер и коленях ясно выраженные повреждения верхних слоев кожи и кровоподтеки. Судя по мацерации кожи, труп находился в воде семь – девять дней».
Павловский закончил чтение. Мартынов поднялся из-за стола, с чувством пожал медику руку:
– Григорий Михайлович, спасибо за быструю и хорошую работу!
Соколов сказал:
– Уверен, что Эмилия спасалась от преследователя, убегала, а тот набросился на нее сзади. Для начала он придушил свою жертву, а затем, еще живую, сбросил в колодец. И почти наверняка это проделка ее муженька.
Мартынов удивился:
– Почему вы решили, что убийца набросился на Эмилию сзади?
– По расположению повреждений. Если душат сзади, то полулунные ссадины располагаются в передней части шеи.
– Это верно! Но вы, Аполлинарий Николаевич, еще утверждаете, что жертва убегала?
– Конечно! Убийца, догоняя жертву, набросился на нее со спины. Эмилия, под тяжестью тела нападавшего, с разбегу рухнула на землю и так сильно ободрала переднюю часть бедер и колени, что даже довольно продолжительное нахождение в воде не уничтожило следов повреждения верхних слоев кожи. Кстати, вы, коллеги, обратили внимание на чулки? Они разодраны именно на коленях.
Мартынов хлопнул в ладоши:
– Прекрасно, граф! Ваша логика вызывает восхищение.
Мартынов стал что-то писать на листе бумаги, поставил красивую подпись и протянул Соколову:
– Вот, Аполлинарий Николаевич, разрешение вам на допрос Зинаиды в Лефортовской тюрьме. У меня просьба: хорошенько «поводите» Зинаиду. Вы умеете это делать. Еще свежо воспоминание о деле скрипача-виртуоза Казарина, которого только вы сумели разговорить. Удачи вам! – Пожал гению сыска руку.
Когда Соколов был уже в дверях, Мартынов, вечный скептик, добавил:
– Но я все еще сомневаюсь в том, что убийца – Гершау. Ему нет никакого резона убивать молодую, полную красоты жену. Мы беседовали с людьми, которые знали эту семью, и все в один голос говорят – это была самая дружная на свете пара. В этом убийстве нет здравого смысла…
Соколов придерживался правил: войдя на светский бал, сразу же танцевать. И второе: всякий разговор заканчивать самому. На этот раз он уже с порога бросил реплику:
– Александр Павлович, ты видел много преступлений, в которых был здравый смысл? А почему в этом убийстве он должен присутствовать? И потом, нам ведь не все обстоятельства известны. Будь здоров, начальник!