После возвращения Иса принялся за лечение маленького Якова. Приготовленное снадобье втиралось им собственноручно в поясницу ребенка утром и вечером. Каждый день Иса переносил его на руках в маленькую комнату, специально отведенную для лечения на первом этаже хозяйского дома, и закрывался с ним наедине. Входить туда кому-либо строго запрещалось. Мириам всеми силами старалась проявить заботу и участие, простаивая часами под дверью в надежде, что ее позовут, но Иса ничего не просил, ничего не требовал.
Ночевать рядом с ее спальней на верхнем этаже дома он сразу отказался.
– Людские языки длиннее змеиных, – проговорил он, смущенно пряча улыбку.
Мириам, недолго думая, предложила ему поселиться в просторных комнатах на первом этаже. Но и от них он любезно отказался.
В небольшой пристройке под лестницей, ведущей на второй этаж дома, Иса обнаружил кладовые для хранения зерна и амфор с маслом. Комнатушки были настолько малы, что измерялись тремя шагами в длину и двумя в ширину, но понравились сухостью, выбеленными стенами и двумя оконцами, смотрящими на закат. Их-то он и попросил у Мириам. В одной спал и отдыхал вечерами, в другой – с отдельным входом со стороны двора – занимался врачеванием Якова. А ночами Иса любил гулять по саду, сидеть под раскидистой кроной тутовника во внутреннем дворе и подолгу смотреть на звезды, наслаждаясь прохладой и тишиной. Однажды Мириам спросила его:
– Что ты ищешь среди звезд, Иса?
Он незаметно улыбнулся, долго молчал, затем ответил.
– Свою душу, Мириам.
– Разве твоя душа там? – удивилась она. Странным показался Мириам такой ответ. – Ведь ты здесь, со мной.
Иса ничего не ответил, только молча продолжал наблюдать за небом.
После возвращения он не изменился. Все также молчал, улыбался, о чем-то подолгу думал и временами растерянно оглядывался по сторонам, словно обнаруживал себя здесь впервые и не знал, как он тут оказался. В доме со всеми говорил тихо, почтительно, никогда ни с кем не спорил и не повышал голос. Если ему что-то требовалось на кухне или в хозяйской части, всегда долго извинялся за беспокойство и просил об этом Есфирь. Ел он только вместе с Мириам, но не спеша, через силу, будто никогда не испытывал чувство голода или вовсе не хотел есть. Он любил козье молоко, ел рыбу, персики, но вина не пил никогда.
Одно только огорчало Мириам: она замечала, что он тяготился ее присутствием. Находясь возле нее, он всякий раз старался сгладить как бы возникающее напряжение, пытался завести разговор, рассказать что-нибудь. Но каждый раз так и не мог довести до конца начатый рассказ, путался, сбивался и совсем замолкал. Одно ему нравилось несомненно, и она это почувствовала – сидеть неподалеку и часами наблюдать, как ее узкие пальцы нанизывали жемчужины на прочную нить, как ловко они поддевали иглу через ткань и тянули ее из вышивки узора, как умело раскрашивали глиняные плошки и блюда. Приметив Мириам за работой, он невдалеке находил себе место, садился со своими пергаментами на скамью, незаметно любовался ею и молчал. Всего лишь однажды заметив ее лукавый взгляд, Иса смутился и нерешительно проговорил:
– Ты очень красивая женщина, Мириам.
От неожиданности она уколола палец, упустила иглу и не нашлась, что ему ответить. Но Иса тут же встал и быстро вышел из комнаты.
Однажды рано утром на кухню явился Яруф. Он долго переминался с ноги на ногу у самого порога, пока Мириам украшала головку Сарры яркими лентами, вплетая их в непослушные черные завитки волос. Наконец она заметила слугу.
– Что, Яруф? Что тебе?
– К вам опять пришла вдова Марфа, госпожа. Ждет у ворот.
– Пусть проходит сюда. Почему ты ее не привел?
– Не хочет, госпожа, – возмутился Яруф. – Говорит, дальше ворот шага не ступлю. Что мне делать, госпожа, прогнать ее?
– Зачем? – удивилась Мириам. – Я сама к ней выйду. Отведи Сарру на птичий двор. Она хотела посмотреть новых цыплят.
Возле ворот хозяйку встретила высокая, худая женщина в черном хитоне и траурной накидке. При виде Мириам она склонилась чуть ли не до земли и хотела поцеловать ей руку, но та не позволила, спрятала за спиной.
– Яхве с тобой, Марфа, – Мириам заговорила тихо, прикрывая створку ворот за вдовой. – Я тебе не госпожа, чтобы ты мне руки целовала. Тебя никто не видел возле моего дома?
– Нет, Мириам. Я прошла через рощу объездной дорогой, так же и вернусь.
– Хорошо. Почему в дом не вошла? Кого боишься?
– Не сердись, Мириам, но лучше, если твои слуги меня не увидят. Меньше сплетен будут обсуждать на базаре.
Мириам потянула вдову за рукав в сторону конюшен подальше от любопытных глаз. Там в углу двора у колодца их никто не увидит.
– Опять сплетни. Кто их разносит? Иуда?
– Ты знаешь про Иуду? – Марфа перешла на шепот.
– Ферхат предупредил меня. Его люди следят за ним днем и ночью.
– Хвала Яхве! Хоть кто-то может заступиться за тебя, Мириам.
– Что же говорят обо мне люди?
– Разное, – Марфа потупила взгляд.
– Я знаю, – кивнула головой Мириам. – Но ты же в это не веришь?
– Нет. Я знаю тебя с детства. Ведь ты моя лучшая подруга. Помнишь, как мы играли возле родительского дома, катались на ослице, забрасывали сопливых мальчишек гнилыми персиками? Ты никому спуску не давала. Хорошие были времена, – она помолчала. – Я не верю этим наговорам. Но люди обозлились на тебя, даже женщины. Будь осторожнее. Сегодня все говорят о мужчине, который живет в твоем доме… Я не хотела тебя расстраивать, – поспешно добавила гостья, увидев, как омрачилось после ее слов лицо Мириам.
– Зачем пришла?
– Закончился бальзам, но я не хотела тебя беспокоить. Но вчера боли замучили.
– Не переживай, – Мириам сжала холодные вдовьи ладони. – Я приготовлю тебе лекарство. Приходи завтра поутру. Бальзам будет готов.
Женщины простились. Хозяйка выпустила гостью за ворота, закрыла засов.
Иса сидел в тени тутовника и растирал травы в глиняной плошке. Казалось, был сосредоточен на своем занятии и ничего вокруг не видел. Мириам захотелось подойти и присесть рядом.
– Кто это женщина? – поинтересовался Иса.
– Какая женщина?
– Та, – он кивнул в сторону закрытых ворот.
– Это Марфа. Мы знакомы с самого детства.
– Она вдова?
– В прошлом году на озере утонул ее муж, рыбак. Теперь живет одна, детей нет.
– А чем она занимается? – последовал следующий вопрос.
– Ничем. Берется за любую работу, – Мириам не хотела говорить, что последние месяцы она регулярно приносила вдове деньги на пропитание. В благодарность Марфа вышивала ей праздничные накидки. – В детстве мы много играли с ней в разные игры. Детство давно прошло, а боль осталась…
Она задумалась. Для ливанского бальзама нужна фиалка. Где найти ее посреди лета, если солнце выжгло все до былинки? Может, в саду возле пруда остались зеленые листочки.
– Пусть она завтра придет. Я посмотрю ее, – продолжая растирать травы, Иса заметил неуверенный взгляд и добавил. – Этой беде нужно помочь.
Мириам кивнула головой, но не смогла удержаться от вопроса.
– Ты сможешь ей помочь?
– Я сказал, посмотрю, – ответил Иса и улыбнулся.
– А как Яков? Его родители беспокоятся. По ночам мальчик стонет, иногда плачет во сне.
– Я пытаюсь унять боль, но не всегда получается, – Иса отложил плошку в сторону, осторожно коснулся женской руки. – Его боль пока терпима, он справится, а корень мандрагоры уменьшит страдание. Я надеюсь, в следующем месяце мальчик сам сможет встать на ноги. Нужно подождать.
– Значит, ты действительно можешь лечить людей?
Иса только пожал плечами.
– Но где ты научился?
– Не помню… Исцеление это вера. Кто желает вылечиться, всегда сможет преодолеть свой недуг. Нужно только верить в себя, а я лишь пытаюсь помочь исцелить душу, в этом мне помогает сам Бог.
– Твоя вера настолько сильна?
– Зачем отказываться от того, что тебе предопределено Отцом нашим? Заповеди просты, и если каждый будет соблюдать их хоть наполовину, мы перестанет бояться завтрашнего дня.
– Скажи, что тревожить тебя, чего ты боишься? – Мириам крепко сжала его руку.
Иса не ответил, только тяжело вздохнул.
На следующее утро Марфа, как и обещала, явилась в дом к Мириам. Иса сам встретил гостью, пригласил в свою комнату. Долго расспрашивал о болях, о домашних заботах, о муже. Он держал ее руку в своих ладонях, ласково смотрел в глаза, а Марфа смущенно прикрывала лицо краем накидки и каждую минуту была готова вырвать руку из теплых и мягких ладоней лекаря.
– Я же самарянка, – твердила она.
– И что? – спрашивал Иса, не понимая ее смятения.
– Ты не должен касаться меня. Иудеи гнушаются даже нашей посуды, воды никогда не станут пить из кувшина, считают грехом.
– Грех не в том, что ты самарянка, – глаза Исы стали печальными, – а в том, что ты сама принижаешь себя передо мной. Не веришь в то, что ты такой же человек, как и я. Чем ты отличаешься от меня? Что живешь в лишении и нищете. Муж твой заботился о тебе, кормил, одевал. Теперь его нет, и ты должна сама заботиться о себе… Твоя боль в тебе, отпусти ее…
Марфа недоуменно смотрела на молодого лекаря, слушала странную речь, но от его широкой улыбки что-то теплело в груди.
– Как мне сделать то, что ты говоришь, господин?
– Я не господин тебе, женщина. И не надо меня так называть.
– Как же обращаться к тебе?
– Иса… На соседней улице, как раз за стеной твоего дома, есть небольшой выступ каменного забора. Люди обходят его стороной, и никто не заглядывает за угол, там тупик. Пройди по этой улице до самого конца, может и найдешь то, что избавит тебя от боли.
Она молчала, давно позабыв о стеснении, даже о боли, которая перестала вдруг беспокоить. Черная накидка с головы упала на плечи.
– Иди, ты здорова, Марфа, – ответил он на ее удивленный взгляд и отпустил руку.
Она быстро вышла, забыв попрощаться.
– Чем ты напугал Марфу? – Мириам не решалась войти в комнату, стояла на пороге.
– Сказал, что она здорова.
Он улыбался. Его глаза светились радостью, а у нее замирало сердце. Как же ей нравились его глаза! Они излучали свет, счастье… любовь, или только показалось…
День сулил быть долгим. Ферхат заехал ближе к обеду, чтобы проститься. Он уезжал к старшему сыну в Иоппу снаряжать торговое судно в Александрию. Тонкие, почти прозрачные ткани из Дамаска поднялись в цене. Прощаясь с Мириам, он не сводил с нее глаз.
– Не знаю, увижу ли тебя снова, луна моя, но всегда буду надеяться на следующую встречу. Не отцветай раньше времени, роза моя. Не роняй свои бархатные лепестки на песок, роза моя. Не расточай свой аромат понапрасну. Благоухание и красота твоя не нужны червецу. Только влюбленный соловей поутру сможет любоваться тобой, роза моя…
Мириам провожала купца до ворот.
– Если я буду тебе нужен, моя госпожа, сообщи Араису. Он остается смотреть за домом и торговать в лавке.
– Нет, почтенный Ферхат. Я больше не потревожу тебя.
– Твоими молитвами, женщина. Твоими молитвами…
Он уехал. Мириам сама закрыла за купцом ворота и не почувствовала боль утраты, ее сердце не устремилось за ним. Оно промолчало.
Вечером слуги накрыли стол на верхней террасе, с которой виднелась гладь озера. Лодки плавно скользили по черным волнам, рыбаки после тяжелого дня возвращались домой. Когда ветер дул со стороны пристани, в воздухе чувствовался запах вяленой рыбы. Ее развешивали прямо на берегу, покрывали тонкой сетью, защищая от назойливых чаек. Другого промысла в Магдале не было.
Небо покрылось пестрыми облаками, на ярком голубом пространстве они розовели от заката. Отражая небесную поверхность, озерная вода тоже сделалась розовой. В пестрых сумерках за несколько минут до полного исчезновения раскаленного диска даже разгоряченный воздух стал нежнее и упоительнее. Природа замирала, как будто навсегда прощалась с солнцем. Не было слышно стрекотание цикад, шелеста листьев, пения птиц. Но стоило погаснуть последнему лучу заходящего солнца, как быстро наступала ночь, поглощая последние краски, отмирала природа, появлялись звуки, шорохи. Оцепенение спадало, как невидимые оковы, и жизнь продолжалась.
Иса сидел за столом на террасе и наблюдал, как золотые браслеты нежно звенели на женских руках. Мириам налила из кувшина молока, разложила на блюде вареную рыбу и овощи. Острым ножом сняла жесткую кожицу с нежной мякоти персика, нарезала кусочками и выставила перед ним в серебряной плошке.
К ужину она приоделась – белая туника, золотой пояс, волосы сплетены жемчужными нитями в косы и уложены вокруг головы. Широкие браслеты жриц храма Исиды мерцали серебром выше локтя, на запястьях звенели браслеты Венеры. Аромат горького миндаля, исходящий от женского тела, затмевал все запахи ночи.
Завороженный неземной красотой, он молча сидел за столом и ничего не ел.
– Женщин в таком наряде я видел в храмах Греции. Жрицы богов. – Иса задумчиво смотрел на плавные танцующие движения тонких рук. – Сегодня какой-то праздник? – решил он поинтересоваться, когда Мириам зажгла огонь в факельных чашах.
Она загадочно улыбнулась.
– Нет.
Молчание продолжилось. Иса, осторожно вздыхая, смотрел на небо. Свет факелов приглушал свет любимых звезд.
– Все это время я хотел спросить, как ты нашла меня во дворце Ирода?
В женских глазах заплескалось счастье.
– Ты разве не знал, Иса? Раньше я и сама жила на Олимпе, а сюда на эту грешную землю спустилась лишь затем, чтобы отыскать на ней тебя.
Улыбка замерла на его лице и через минуту пропала вовсе. Он опустил глаза, лицо застыло неподвижно, отрешенно.
Мириам заметила перемену в его настроении и тут же пожалела о сказанных словах. Сколько дней и ночей она ждала этой встречи, мечтала о тихой беседе, струящейся, словно лесной ручей, о ласковых взглядах и простых нежных словах. Что не скажут губы, то прошепчут глаза. Но сегодня она поторопилась, и в одночасье разрушились хрупкие мечты.
Еда остыла, персики истекли сладким соком. Две запоздалые пчелы, усевшись на край блюдца, пили сладкий нектар. И в этот раз он ничего не съел. Мириам накинула на плечи красную кайму и поднялась, чтобы убрать со стола. Лишь на мгновенье боль обиды затмила разум.
– Но вернуться назад я уже не смогу, Иса, – тихо добавила она.
Он неожиданно вздрогнул то ли от испуга, то ли от вечерней прохлады. Поднял глаза, и взгляд уколол ее в самое сердце. Большие карие глаза смотрели с тоской и печалью, как будто извинялись за какой-то проступок, который еще не совершен, но обязательно, неизбежно произойдет. И он уже был готов просить у нее прощение за ее же несбыточные мечты. Покаяться перед этой красивой женщиной за ту надежду, которую, может быть, и сам невольно подарил ей. Обхватить руками стройные ноги, прижаться лицом к складкам тонкой одежды, вдохнуть сладкий аромат стройного тела и никуда не отпускать. Не любить ее он не мог! Она заполнила все его существо, сознание, всю душу сковала незримыми оковами и завладела сердцем. Но признаться ей он не решался. Даже ее дом, его уют, окружающая забота и теплота, все нравилось ему, но было пока чужим. Всем этим он пользовался в долг, как будто ненадолго это было дарено ему. И все закончится как раз тогда, когда он уже и сам поверит, что это все его и принадлежит ему по праву: и земля, и дом, и она сама. Как он мог уступить ей, поддаться чувству и жестоко обмануть, когда сам до конца не понимал собственных желаний. Одно он знал наверняка: она уже любила его. Скрыть это было невозможно. Жизненная сила, заложенная в хрупкой женщине, восхищала и пугала одновременно. Он боялся, что эта сила однажды полностью поглотит его, лишив воли и разума. Одиночество прошлой жизни противилось такому напору неизведанной любви, неиспытанной страсти. И все же любовь ее затмила для него все огромное звездное небо. И когда тихими вечерами он выходил во двор смотреть на небосвод, то искал самую яркую звезду, от далекого света которой тихо плакало его сердце и нежилось в нежданно подаренном счастье. Но пока это были только мечты. И он качнул головой, прогоняя их.
Заметив непримиримый жест, Мириам невольно выпрямилась, расправила поникшие плечи. На миг, только на один миг ей показалось, что он скажет «да». Так нежно весь вечер смотрели его глаза, а улыбка блаженства играла на губах. Но встретив немой отказ, она устыдилась высказанных чувств. Впервые увидела в глазах мужчины не желание, а страх перед ней.
– Ты так ничего и не съел.
– Я не голоден, моя госпожа. Позволь мне уйти в свою комнату.
– Иди.
Не торопясь направился Иса к лестнице, но вдруг остановился, захотел вернуться и передумал. Какая-то внутренняя борьба не давала ему покоя, мешала сказать одно единственное слово, а она застыла и ждала.
– Ты красивая женщина, Мириам, – и тихо сошел вниз.
Она выпустила из рук серебряное блюдо, закрыла лицо руками. Ее душили слезы. И Мириам поняла, что они еще долго будут застилать ей глаза, разрывать грудь, и выплакать их нужно сейчас, пока ее никто не видит, чтобы потом больше никогда не стыдиться этих жалких слез. Она тихо зарыдала, стараясь приглушить ладонями невольные всхлипы.
Как привидение на террасу из темного угла коридора вышла Есфирь. Вид ее испугал Мириам, бешено заколотилось сердце.
– Что случилось, Есфирь? Такой поздний час.
– Прости, дочка, – старая кормилица не хотела мешать. – Но тебя спрашивает какая-то женщина. Говорит, что ты ее знаешь.
– Кто она? Имя сказала?
– Сказала, дочка. Иоанна из дворца Ирода…