Через месяц после того, как семья майора Здоровякина въехала в новый дом (им досталась четырехкомнатная квартира под номером 11 в симпатичной многоэтажке, выкрашенной в жизнерадостный изумрудный цвет), жена майора, Маша Здоровякина, собрала в пакет резиновые сланцы, полотенце, зубную щетку и изъявила желание отбыть в роддом. Был один из ясных дней золотого и солнечного бабьего лета.
У майора тут же случился сердечный приступ. Да, он, конечно, догадывался, что когда-нибудь Мария выкинет подобный фортель (у нее уже было 39 недель беременности). Но вот так сразу, без предупреждения!
Илья пристально вгляделся в лицо жены с высоты своего монументального роста. Он не видел признаков явной необходимости немедленно отправляться в роддом – Маша не была скорченной или взъерошенной, не ломала мебель в приступе невыносимой боли. Она расслабленно жевала булочку с курагой и выглядела умиротворенной.
– Уже? Сейчас? Мария! Скажи мне правду! – требовал Илья.
Сгусток мужества и воли, центнер упругих мышц, квинтэссенция ловкости и энергии – вот кем обычно являлся майор Здоровякин. Но сейчас его размазало по линолеуму от страха. Неотвратимость близкой развязки заставляла его трепетать.
– Думаю, еще неделю протяну, – успокоила Маша. – Но как-то мне не по себе. Поехали сдаваться. А то потом и «скорую» вызвать не успеем.
Это было мудрым решением. Илья подивился прозорливости и предусмотрительности жены, ее умению мыслить стратегически…
Сплавив любимый колобок в надежные руки врачей, майор вздохнул с облегчением. Но на него тут же навалились проблемы многодетного отца. Теперь, в отсутствие Маши, он должен был самостоятельно организовывать жизнь домочадцев – трех пацанов и овчарки Рекса.
К восьми утра он отвозил детей в садик, в шесть вечера короедов почему-то нужно было забирать домой. Какое странное правило! Ведь на следующий день в восемь утра Илья опять вез пацанов по заданному маршруту. Более логичным было бы оставить детей в садике до утра. Но почему-то подобная мысль казалась разумной одному лишь Здоровякину и не находила поддержки ни у здоровякинских отпрысков, ни у воспитателей, ни у Марии.
– Ты что! – прокричала она в трубку. – Не вздумай! Как тебе подобное пришло в голову!
А у майора нашлось немало блистательных идей по оптимизации быта. Например, очумев от процедуры раскладывания по тарелкам «флотских» макарон, Илья предложил всем есть прямо из кастрюли. Как в старину, в деревенской избе. Этакая милая фольклорная стилизация… Но дети скривили наглые мордочки.
– Ну ты что, папа! Не-е-ет… А где салфетки?
– Какие салфетки?! – обалдел Илья.
– А мама всегда нам давала.
– Пошевеливайтесь, сэр! – Это прозвучало из уст младшего – Эдика.
В общем, Здоровякин потерпел фиаско. Кроме того, отцовские заботы никак не монтировались с распорядком службы майора. Коллеги очень удивились, когда он три раза подряд покинул кабинет без пятнадцати шесть. Такая пунктуальность была несвойственна Здоровякину. Раньше он предоставлял себя в служебное пользование круглосуточно – все-таки оперативник, а не канцелярская крыса.
Более того, майора накрыло лавиной разнообразных домашних дел. Детям постоянно что-то требовалось в садик – то индейские костюмы с бахромой, то нитки мулине, то блины (обязательно по две штуки!). В ступор ввергла Здоровякина просьба принести пророщенную фасоль. Так как о фасоли парни вспомнили только в одиннадцать вечера, то ночь у майора выдалась бурной. До восхода солнца он упорно проращивал бобовые, поддерживал уровень влажности и оптимальный температурный режим. Он никогда не сдавался без боя!
Он ездил к Маше в роддом, это тоже отнимало время. Еще майор невероятно мучился вопросом, откуда берется чистое, отглаженное белье. Незаметно появляется, как Дед Мороз, в полночь? Ничего подобного! Куча грязных футболок, бермудов и носков росла. Илья утрамбовывал ее в корзину, прессовал, сдавливал – благо силы ему было не занимать. А стопка чистых маек в комоде стремительно таяла. И никакой надежды, что подобное положение вещей внезапно изменится!
Проведя вечер в пришивании «индейской» бахромы к рубашкам сыновей, исколов до крови пальцы, Илья в конце концов понял: все, чего он ждет от судьбы, – это право спокойно заниматься любимым делом. Ловить преступников, выезжать на место преступления, осматривать трупы.
И майор позвал на помощь маму. Раиса Андреевна временно переселилась к сыну, и все тут же встало на свои места. Утром дети уходили в садик, вечером они ели суп из красивых тарелок, Рекс чавкал в углу мясными обрезками, наволочки на подушках хрустели от свежести.
А в середине октября, позвонив Маше на сотовый, вместо голоса жены майор услышал бодрый бас медсестры:
– Здоровякина? Только что родила! Говорить не может.
– Почему не может?! – сполз в кресло Илья, теряя сознание. – Что с ней? Что вы с ней сделали?
– Да ничего мы с ней не сделали! Вы папаша или кто?
– Что значит – кто?! – взревел майор.
– Поняла, не нервничайте. Поздравляю! У вас мальчик! Четыре сто, пятьдесят пять сантиметров. Богатырь! Шварценеггер!
– При чем здесь Шварценеггер? И потом… Почему мальчик? Мне обещали двух девочек!
– Берите что дают! – обиделась медсестра. – Какие вы все привередливые! Что изготовили, то и получайте! Ну надо же! Двух девочек ему подавай!
Несколько дней Настя пребывала в летаргическом сне. Она не выходила из квартиры, не смотрелась в зеркало, не умывалась и не ела. Только пила воду прямо из-под крана. Что, безусловно, характеризовало глубину ее потрясения – раньше она не сделала бы и одного глотка этой опасной, кишащей ротовирусной инфекцией воды.
Как ты не понимаешь…
У меня есть другая женщина.
Она ждет от меня ребенка.
Ждет ребенка…
Ребенка.
Гулко постучали в дверь. Платонов прислал с посыльным оставшиеся вещи. Все было аккуратно упаковано в коробки – шуба, компьютер, любимые Настины книги по искусству, диски… Из рук в руки парень передал ключи от машины.
– Стоянка рядом с магазином. Это недалеко. Место номер двадцать три… И вот еще… Ваши украшения.
Настя открыла футляр. Колье из жемчуга с крупным рубином в середине лежало на синем бархате. Еще пара колец, серьги. Не так-то много для светской леди. Михаил не считал покупку драгоценностей удачным вложением капитала и поэтому предпочитал не тратиться на них. Но колье он вручил Насте, когда они отмечали пять лет совместной жизни. Оно ей было особенно дорого – ведь Платонову пришлось превозмочь себя, покупая столь «непрактичный» подарок.
Настя медленно провела пальцем по крупным розовым жемчужинам. Раньше она всегда восхищалась их перламутровым блеском, всматривалась в загадочную глубину рубина. А сейчас просто захлопнула футляр…
Настя ни на что не реагировала. Она заторможенно слонялась по квартире или лежала на кровати и смотрела в потолок. Она словно плавала в густом киселе горя. Жидкость была плотной и липкой, стояла комом в горле, забивала легкие, не давала сделать вздох. И вынырнуть на поверхность Насте тоже не удавалось. Звуки и свет проникали к ней сквозь мутную пелену.
Настя игнорировала действительность. Она думала, что если усилием воли оттолкнуть от себя реальность, то остается шанс вернуться назад – в блаженное прошлое, в ее идеальный мир.
Ты будешь жить здесь.
У меня есть другая женщина.
Но как бы ни пыталась Настя отгородиться от вторжения, реальность неумолимо настигала ее. В ванной комнате внезапно что-то засвистело, зашипело, взорвалось. Пришлось встать с кровати и дойти до ванной. Едва Настя открыла дверь, ей в лицо брызнули ледяные капли. Она очутилась в центре прохладного мокрого облака. Вода рвалась из трубы тонкой белой струей.
– Да что же это?! – возмутилась Настя. – Новый дом называется!
Она заткнула отверстие пальцем, но палец тут же окоченел, и к тому же было щекотно. Мокрая, Настя вывалилась из ванной, закрыла дверь и сползла на пол. По замерзшим от ледяной воды щекам потекли раскаленные слезы – она зарыдала. Ей стало невыносимо жаль себя – одинокую и брошенную. Заключенную, как в темницу, в незнакомую квартиру. Он сослал ее сюда, как декабриста на рудники! Он пинком выгнал ее из любимого дома!..
– Попробуй пожить здесь, – мягко сказал он.
Разве здесь можно жить?!
Здесь все чужое!
И она не привыкла жить одна!
Она никогда, никогда не жила одна!
– Я не понимаю, – простонала Настя. – Что происходит? Что это за квартира?
– Я купил ее для тебя.
– Но зачем?!
– А разве ты не считаешь, что нам лучше жить раздельно?
– Почему?! Я ничего не понимаю! Ведь все было так хорошо!
Платонов посмотрел на нее с недоумением. Он искренне полагал, что она заметила перемену в нем. Он думал, она уже знает, что у него есть другая. И расценивал Настины постоянные экзальтированные проявления любви как жалкую попытку его удержать. Мысль о том, что Настя вообще ни о чем не догадывается, даже не приходила Михаилу в голову.
– Настя… У меня другая женщина.
– Что?
– Прости меня. Я влюбился, как мальчишка.
– Нет… – прошептала Настя. Она побледнела и прислонилась к стене. Ее лицо стало совершенно белым, и пятна румян, до этого естественно оттенявшие овал лица, теперь смотрелись вульгарно и жалко. – Нет, это неправда…
– Прости.
– Нет, я не верю.
– Настя! У меня есть другая женщина!
– Замолчи, пожалуйста, замолчи!
– Нет, ты меня послушай! Я хочу жить с ней. Поэтому я купил для тебя эту квартиру. Я ведь помню, наша тебе никогда не нравилась. Дизайнер тебе не угодил, мебель не понравилась, картины ты назвала примитивными… А здесь ты устроишься так, как тебе будет удобно. Я дам денег. Вот, возьми. Настя, послушай меня! Смотри, здесь деньги.
Настя оттолкнула его руку.
– Я не хочу тут жить, – тоном несчастного ребенка пролепетала она. – Миша, я хочу домой! Мне нравится наша чертова мебель, и я привыкла к этим безвкусным картинам… Мишенька, я хочу домой!
Настя попыталась обнять за шею того, кто пять лет был ее любовью и защитником. Но Платонов поморщился и оттолкнул ее руки.
– Миша, – выдавила Настя, – мы столько лет были вместе! Я ведь тебя люблю! Разве я не заслужила более человечного отношения? Что я сделала плохого? Чем тебе не угодила… Ты выбрасываешь меня, как ненужную вещь!
– Да нет же! – раздраженно буркнул Платонов.
– Если я действительно теперь тебе противна…
– Ты мне не противна. Но я…
– Ты мог бы все сделать по-другому… Зачем ты так со мной?
– А как?! Как?! – крикнул Платонов. Он знал, что выглядит чудовищем. Но так как Платонов уже исключил Настю из категории людей, перед которыми он хотел бы сохранить лицо, то он не церемонился. – Я думал, ты догадываешься, что наши отношения близки к финалу.
– Нет! Я ничего не замечала!
– Вот именно! Не замечала! Ты не видишь реальной жизни за тряпками, журналами и DVD. Ты всецело поглощена этим, как его, шопингом, болтовней по телефону…
– Но я и о тебе заботилась! Разве нет? В чем ты меня упрекнешь? Я все для тебя делала! Ты был для меня богом! Когда ты возвращался домой – это была самая счастливая минута дня!
– Ну прости меня, прости. Я не прав. Ты прекрасная женщина, но я влюбился в другую. Не знаю, что со мной.
– И ты вышвыриваешь меня из своей жизни, из нашей квартиры…
– Ну пойми, Настя!
– Откуда она взялась?! Кто она, эта девка?! Где ты ее нашел?!
– Она не девка, – взвился Платонов.
– Девка, стерва, воровка! Она украла тебя у меня!
– Закрой рот! – приказал Платонов. – Не смей! Я ее люблю. И мы будем вместе. К тому же она ждет от меня ребенка.
– ?!!
– Она беременна.
Настя отпрянула, закрыла лицо руками. В череде ударов, полученных ею за последние полчаса, этот был самым страшным. Она ясно увидела, как сминаются от удара ее внутренности, прыская фонтанчиками крови, превращаясь в искромсанное месиво…
Да, Платонов сделал окончательный выбор. Беременность соперницы неоспоримо это доказывала. Ведь когда сама Анастасия была беременна, Платонов настоятельно рекомендовал ей сделать аборт. «Я не созрел для отцовства, – убеждал он и улыбался виновато и обаятельно. – И потом, бизнес, предприятие. Сейчас я ужасно занят. Ну, зайчишка, давай немного подождем, а? Разве нам плохо вдвоем?» И Настя ему уступила…
– Почему же ты ее на аборт не отправишь? – с горечью поинтересовалась Настя.
Пронзительная обида жгла ее огнем: ребенок соперницы был для Платонова желанным. А Настиному ребенку он не позволил родиться! То, что Михаил пренебрег ее малышом, было гораздо мучительнее, чем его пренебрежение ею.
– Я тебя ненавижу, – прошептала она. – Убирайся! Уходи прочь! Ты за один час уничтожил пять лет счастья. Ты все у меня отобрал, даже воспоминания! То, что между нами происходило в течение этих лет, было чудесно. Я могла бы долго перебирать в памяти счастливые моменты. Но теперь все окрашено в черный цвет. Ты поступил со мной как негодяй! Убирайся! Ненавижу!
– Что ж, – пожал плечами Платонов. – Конечно, я негодяй. И ты имеешь полное право меня ненавидеть. Так даже лучше. По крайней мере, ты не будешь убиваться по поводу нашего расставания. Прости меня.
– Забери деньги! – крикнула Настя и швырнула сверток в спину Платонова…
…Вода уже текла из-под двери ванной комнаты. Обнаружив, что сидит в ледяной луже, Настя наконец-то пришла в себя. Она вытерла слезы, пошмыгала носом и встала.
– Так, с этим надо что-то делать, – пробормотала она.
Мария кормила грудью младенца и одновременно рассматривала статью в журнале. Она три раза прочитала один и тот же абзац, но абсолютно ничего не поняла. Возможно, сейчас ей больше подошел бы журнал «Счастливые родители».
Мальчик, названный Стасиком, самозабвенно качал из ее груди молоко, как нефть из скважины. Стоило Марии шевельнуться, ребенок разлепил крошечные веки и настороженно посмотрел на источник питания – как бы не перекрыли краник.
– Ешь, моя радость, поправляйся, – просюсюкала Маша.
Она уныло вздохнула. Она опять – в который раз! – попала в золотую клетку. Теперь, куда бы ни забросила судьба, в назначенный час Маша всегда должна доставить грудь в эпицентр вселенной – туда, где ждет с разинутым от голода ротиком маленькое, но настырное существо. И подобное положение вещей сохранится как минимум год.
А как свободна она была прежде! Беззаботно гоняла по городу на раздолбанном «ниссане», проводила часы в любимых кофейнях, удобно устроившись за столиком с ноутбуком. И даже три старших ребенка, отправленные в детсад, летний лагерь или к бабушке, не особо обременяли Марию. Так ей теперь казалось…
Стасик, удачно уменьшив вес матери граммов на двести, в конце концов отвалился от груди. Маша положила карапуза в кроватку и, отдав дань материнскому инстинкту, несколько минут любовалась его чарующими формами. Эти пухлые щечки, толстые ручки, аппетитные ножки! Детеныш родился крупным и с каждым днем уверенно прибавлял в весе.
То же самое происходило и с Машей. Она, как и ребенок, уверенно обрастала жирком, хотя от нее этого и не требовалось – ведь Маша не была новорожденным младенцем. Но ей почему-то все время хотелось есть. Вот и сейчас она бодрой рысью помчалась на кухню.
Но тут в дверь позвонили.
На пороге стояла красивая, но очень мокрая девица. С ее одежды капало. Темные глаза, выразительно контрастировавшие с волосами цвета пшеницы, сияли мученическим светом.
– Здравствуйте, – вяло, без энтузиазма произнесла девушка. – Я ваша соседка. Зовут Анастасией. У меня в квартире прорвало трубу. Вы не знаете, что делать в таких случаях?
Надо отметить, Мария отрицательно относилась к блондинкам. А блондинок с именем Анастасия она и вовсе ненавидела. Несколько лет назад майор Здоровякин (тогда еще капитан) резко ушел влево с прямой и светлой дороги семейной жизни. И поводом для маневра явилась роскошная блондинка Настасья.
Объективно сопоставляя свои и Настасьины параметры, Мария понимала: у мужа был единственный шанс избежать адюльтера – временно впасть в кому. Он почему-то этого не сделал. И шрам на Машином сердце, оставленный предательством, болел до сих пор.
Поэтому она едва не захлопнула дверь перед носом нежданной гостьи. Но та вдруг распахнула заплаканные глаза и воскликнула:
– Мария! Машка! Ты?!!
Маша пригляделась.
– Настя Платонова? – изумилась она. – Вау! Вот это фокус! Ты откуда здесь?! Мы что, соседи?
Так, через двенадцать лет после окончания школы встретились одноклассницы.
Неудивительно, что они не сразу узнали друг друга. На выпускном балу Мария представляла собой субтильное создание весом в сорок три килограмма. А сейчас в ней было добрых восемьдесят.
Настя, напротив, из щенка с толстыми лапами превратилась в изящную красотку. Ее скудные жировые отложения дислоцировались строго в местах, отведенных для этого фитнесом. Более того, с годами Настя избавилась от прыщиков, которые в старших классах были ее постоянными спутниками, и изменила цвет волос. Пять лет под крылом Михаила Платонова и постоянная забота о внешности так явно украсили ее, что даже несколько дней страданий не нанесли значительного урона ее личику.
А Маша никогда не отличалась особой красотой. Ее несомненным козырем всегда оставалась стройность. Майор Здоровякин таял от восторга, проводя ладонью по ее острым позвонкам и сдавливая ладонью хрупкое плечо – на фоне его монументальных габаритов жена выглядела невесомым бестелесным созданием.
Но последняя беременность прибавила Маше тридцать килограммов. Вернее, она сама их себе организовала, поглощая в гигантских количествах торты, шоколад и печенье. (Стоит отметить, что майор Здоровякин опять же был рад. Теперь он наслаждался атласно-белой полновесностью супруги и с явным удовольствием хватал ее за мягкие места. Ах, шалун!)
Контраст между стройной Машей, знакомой Насте со школы, и жирной тушей, появившейся в дверях, был разителен. Мария пала так низко, что Настя на мгновение забыла о своем горе. Она беззвучно открывала рот, не в силах произнести ни слова. В ее груди разлилось удовлетворение. Нет, она никогда не радовалась чужому горю. Но как иначе реагировать женской психике на очевидную неудачу подруги? Ровесница в роли мамонта – подобное зрелище вылечит самую глубокую рану. Хотя бы на пару минут.
Но через пару минут Насте стало стыдно. А через десять – она вновь нырнула в пучину собственного несчастья.
– Как я рада тебя видеть, – грустно улыбнулась она Марии. – Ты слегка изменилась, но все такая же милая. Машечка-ромашечка!
– И мы теперь живем на одной площадке?
– Я в десятой квартире! Потрясающе, да?
– Ну, заходи скорей! Почему у тебя красные глаза? Ты плакала?
– Угу, – всхлипнула Настя. – Маша, если бы ты знала, как мне плохо!
– Давай-ка на кухню. Ой, подожди, Стасюша квакает…
Мария побежала в детскую. А когда вернулась, обнаружила за кухонным столом рыдающую подругу.
Услышав детское вяканье, увидев в коридоре коляску и груду разнокалиберной обуви, заметив на стене семейную фотографию Здоровякиных (четверо мужчин забирают Машу и младенца из роддома), Настя вновь осознала, какой немыслимый ущерб нанес ей Платонов. Пять лет она потратила на мужчину, мечтая, что когда-нибудь у них будет настоящая семья. И осталась одна!
– Настя, Настя, – принялась тормошить подругу Мария. – Ну-ка прекрати. У тебя кто-то умер?
– Я сама умерла! – вырвалось у Насти.
– Тогда ты превосходно сохранилась. Розовенькая и гладкая, никаких признаков разложения. Слушай, ты говорила про какую-то трубу.
– Про трубу? Ах да! У меня там вовсю фонтанирует!
– Ты же соседей зальешь!
– А что делать?
– Для начала хотя бы перекрыть воду. Пойдем!
И школьные подруги, нашедшие друг друга после долгих лет разлуки, отправились в десятую квартиру перекрывать воду.